Я рассказал ему про Гэри Хейлса и свой договор на аренду квартиры и сообщил, какой негостеприимный прием оказал мне мистер Лэнгстон. На Риваса мое повествование не произвело ни малейшего впечатления.
Впрочем, справедливости ради следует заметить, что, когда речь заходила о моей семье, произвести на него впечатление было не просто. Он работал с моим отцом в конце семидесятых во время совместного расследования, которое не слишком удачно закончилось. Мой отец высказал свои претензии друзьям из полицейского управления Сан-Антонио, и вот двадцать лет спустя детектив Ривас занимается мелкими драками.
- Ты удивительно быстро явился сюда, Джей, - сказал я. - Мне следует гордиться или тебя всегда отправляют заниматься такими тривиальными делами?
Ривас выдул дым сквозь усы, и его двойные подбородки обрели великолепный оттенок малинового цвета, совсем как у жабы.
- Может, зайдем в дом и обсудим все там? - спокойно предложил он.
Он махнул рукой, чтобы я открыл дверь с сеткой, но я его не послушался.
- На улице жарко, кондиционер работает неважно, я не хочу, чтобы внутрь попал горячий воздух, - ответил я.
Мы целых две минуты буравили друг друга взглядами, и Ривас меня удивил. Он начал спускаться назад по ступенькам, засунул в рот сигарету и пожал плечами.
- Ладно, малыш, - заявил он. - Надеюсь, ты понял намек.
- Какой намек?
Вот тут я уже не сомневался, что он улыбнулся, потому что сигарета слегка приподнялась в густых зарослях усов.
- Если еще куда-нибудь ввяжешься, можешь не сомневаться, что я постараюсь подобрать тебе очень симпатичных сокамерников.
- Какой ты славный человек, Джей.
- К чертовой матери.
Он швырнул сигарету на коврик с надписью "Благословение этому дому", принадлежавший Бобу Лэнгстону, и с самодовольным видом направился к парням, которые его ждали. Я проследил за тем, как их машина умчалась по Куин-Энн, и вернулся к себе.
Окинув взглядом свое новое жилище, я отметил вспучившуюся лепнину на потолке и серую краску, которая начала облезать со стен, и посмотрел на Роберта Джонсона. Он сидел в открытом чемодане и пялился на меня с обиженным видом. Тонкий намек. Я набрал номера телефона Лилиан с нетерпением человека, мечтающего о глотке воды после стакана мескаля.
Но оно того стоило.
- Трес? - спросила она и разорвала на клочки последние десять лет моей жизни, точно они превратились в папиросную бумагу.
- Угу, - ответил я. - Я переехал на новую квартиру. Более или менее.
- Что-то голос у тебя не слишком счастливый, - немного поколебавшись, заметила она.
- Ерунда. Я расскажу тебе историю про мой переезд чуть позже.
- Буду с нетерпением ждать.
Мы минуту молчали, как бывает, когда ты сжимаешь в руке телефонную трубку и пытаешься чистым усилием воли идти дальше.
- Я люблю тебя, - сказала Лилиан. - Или ты считаешь, что я слишком тороплюсь?
Я проглотил комок, застрявший в горле.
- Как насчет девяти? Мне нужно вызволить из гаража матери мой "Фольксваген".
Лилиан рассмеялась:
- "Оранжевое Чудище" все еще бегает?
- Для него будет лучше, если оно не станет кочевряжиться. У меня сегодня вечером намечено фантастическое свидание.
- Можешь не сомневаться.
Мы повесили трубки, и я посмотрел на Роберта Джонсона, который продолжал сидеть в моем чемодане.
У меня возникло ощущение, будто я вернулся в 1985 год. Мне снова девятнадцать, мой отец жив, а я все еще люблю девушку, на которой решил жениться, когда учился в старших классах средней школы. Мы едем на скорости семьдесят миль в час по I-35 на старом "Фольксвагене", хотя его предел шестьдесят пять, запивая паршивую текилу еще более паршивой содовой "Биг Ред" - шампанское подростков под названием "Большая красная текила".
Я снова переоделся и вызвал такси, пытаясь вспомнить вкус той содовой. Теперь я уже сомневался, что смог бы пить такое и улыбаться, но был готов попробовать.
Глава 03
По всему Бродвею от улицы Куин-Энн до дома моей матери выстроились розовые рестораны, в которых подавали тако. Уже не прежние потрепанные заведения семейного бизнеса, которые я помнил еще с тех времен, когда учился в школе, - эти имели все необходимые лицензии и гордо выставляли напоказ яркие неоновые вывески и розовых фламинго, нарисованных на стенах. У меня сложилось впечатление, что они там торчат через каждые полмили.
Достопримечательности, украшавшие центр Аламо-Хайтс, исчезли, семейство Монтанио продало "Пятьдесят на пятьдесят", любимый бар моего отца, куда он частенько захаживал пропустить стаканчик. Закусочная, принадлежавшая Стиллам, уступила свое место "Тексако". В общем, большинство заведений, носивших имена людей, которых я знал, поглотили безликие государственные сети. Витрины других были заколочены досками, равнодушные объявления "Сдается внаем" истрепались и выгорели до такого состояния, что прочитать их не представлялось возможным.
Впрочем, город все еще мог похвастаться тысячей оттенков зеленого цвета. Повсюду около старых домов толпились древние и еще живые дубы, акации и техасский лавр. Такой роскошный, густой цвет можно увидеть в некоторых городах после сильного дождя.
Солнце уже село, но температура воздуха так и не опустилась ниже тридцати пяти градусов, когда такси свернуло на Вандивер. Здешние места не знают мягких вечерних красок, характерных для Сан-Франциско, тут нет окутанных тенями холмов и тумана, который, точно ретушью, обрисовывает пейзажи для туристов, собравшихся на мосту "Золотые ворота". Свет в Сан-Антонио выполняет свое прямое назначение, и все, чего он касается, приобретает четкие очертания, особенно яркие в горячем воздухе. Солнце не спускает с города глаз до самого последнего мгновения и смотрит так, будто хочет сказать: "Завтра я надеру тебе задницу".
Вандивер-стрит совсем не изменилась. Разбрызгиватели воды вырисовывали круги на огромных лужайках, и похожие на призраков пенсионеры бесцельно таращились в картинные окошки белых домов, построенных после Второй мировой войны. Единственная разница заключалась в том, что дом моей матери пережил очередную реинкарнацию и, если бы не громадный дуб перед ним, двор с утрамбованной землей, усыпанной желудями, и растущие тут и там кустики земляники, я бы позволил водителю такси проехать мимо.
Впрочем, как только я увидел оштукатуренный дом с оливкового цвета стенами и ярко-красной крышей из глиняной черепицы, у меня возникло почти непреодолимое желание не останавливаться. В прошлый раз он больше напоминал бревенчатую хижину. А еще раньше являл собой псевдотворение в стиле Фрэнка Ллойда Райта. За долгие годы моя мать подружилась с несколькими подрядчиками, которые благодаря ей получали стабильный доход.
- Трес, милый, - сказала она, открыв дверь, и обхватила мое лицо обеими руками, чтобы поцеловать.
Моя мать нисколько не изменилась и в свои пятьдесят шесть выглядела на тридцать. Сегодня она надела свободное гватемальское платье цвета фуксии, украшенное голубой вышивкой, черные волосы завязала на затылке ярким плетением разноцветных лент. Следом за ней из дома выплыл запах ванильных палочек.
- Ты потрясающе выглядишь, мама, - сказал я совершенно искренне.
Она улыбнулась, затащила меня за руку в дом и повела к столу для пула, стоявшему в дальнем конце громадной гостиной.
Ее прежний декор в поздне-богемском стиле уступил место раннему Санта-Фе, но общий принцип остался прежним - "клади все везде". Полки и столы были завалены антикварными ножами, куклами из папье-маше, резными деревянными шкатулками, копиями волков, воющих на копии луны, я даже успел разглядеть неоновый кактус - в общем, все, что привлекает внимание.
За столом для пула сидели мои старые знакомые из средней школы. Я пожал руки Барри Уильямсу и Тому Каванаро. Оба играли со мной в университетской команде. Они находились здесь, потому что моя мать любила развлекать гостей пулом и бесплатным пивом. Потом я кивнул Джессу Мейкару, закончившему университет, когда я поступил на первый курс. Он пришел, потому что у них с моей матерью был роман.
Парни задали обычные вежливые вопросы, я на них ответил, и они вернулись к игре, а мать отвела меня на кухню.
- Джесс красиво стареет, - сказал я ей.
Повернувшись ко мне от холодильника и протягивая бутылку пива "Шайнер Бок", она поджала губы и наградила меня сердитым взглядом.
- Даже не начинай, Джексон, - заявила она.
Когда она меня так называла, именем, полученным от отца и деда, я никогда не мог понять, ругает она всех мужчин клана Наварров или только меня. Возможно, и то и другое.
- Ты мог бы, по крайней мере, дать ему шанс, - заявила она, усаживаясь за стол. - После того как мне пришлось столько лет выносить твоего отца, потом пережить твою учебу в школе, думаю, для разнообразия, я имею право сама решать свою судьбу.
После развода моя мать множество раз сама решала свою судьбу. За пятнадцать лет она прошла путь от чемпиона по выпечке пирогов с пеканом, участвовавшего в состязании по случаю традиционного парада "Техасских рыцарей", до свободного художника, обожавшего огромные полотна, молодых мужчин и "Новый век".
- Расскажи-ка мне про Лилиан, - снова улыбнувшись, велела она.
- Я не знаю, - ответил я.
Возникла вполне ожидаемая пауза, которую мне следовало заполнить признанием собственной вины.
- Тебе же хватило ума вернуться, - попыталась подтолкнуть меня мать.
Она хотела, чтобы я сказал, что женюсь на Лилиан прямо завтра, и все из-за того, что мы с ней два месяца - с тех пор, как она вдруг возникла как гром с ясного неба, - обменивались письмами и телефонными звонками. Моя мать просто мечтала это услышать, но я не собирался ей врать, поэтому сидел и молча пил пиво.
- Я всегда знала. Лилиан такая творческая молодая женщина. Я не сомневалась, что ты рано или поздно вернешься.
- Угу.
- А смерть твоего отца?
Я поднял голову и посмотрел на нее. Ощущение буйной энергии, которая окутывала мою мать, точно сильный аромат духов, полностью исчезло, и я увидел, что она задала свой вопрос совершенно серьезно.
- Ты о чем? - спросил я.
Разумеется, я прекрасно понял, что она имела в виду. Вернулся ли я, чтобы разобраться и с этим тоже, или сумел оставить историю гибели отца в прошлом? Мать смотрела на меня и ждала ответа. Я взглянул на свое пиво. Маленький барашек на этикетке вытаращил на меня глаза.
- Я не знаю, - сказал я. - Мне казалось, что десять лет все изменят.
- Должны были изменить, дорогой.
Я кивнул, не глядя на нее. В соседней комнате кто-то с громким стуком ударил по биллиардному шару. Примерно через минуту мать вздохнула.
- Для вас с Лилиан прошло не так много времени, - сказала она мне. - Но твой отец… тут другое. Оставь это как есть, Трес. Все изменилось.
Пятнадцать минут спустя, после трех серий автомобильных реанимационных мероприятий и моей непристойной ругани, старенький "Фольксваген" чихнул, ожил и резво выкатился с подъездной дорожки. Судя по звуку, мотор находился в жуткой форме, но не хуже, чем десять лет назад, когда я решил, что он не выдержит дороги до Калифорнии. Левая передняя фара по-прежнему не работала. Стаканчик, из которого я пил пиво в 1985 году, так и остался между сиденьем и аварийными тормозами. Я помахал рукой матери, не изменившейся за десять лет.
И поехал к дому Лилиан, тому самому, в котором она жила тем летом, когда я уехал.
- Все изменилось, - повторил я слова матери, немного жалея, что не могу в это поверить.
Глава 04
- Теперь я знаю, что влюблена, - сказала мне Лилиан, сделав глоток из своего стакана.
Идеальная "Маргарита" должна быть со льдом, но не замороженной. Свежевыжатый лайм и никакого миксера. Скорее "Куантро", и ни в коем случае не "Трипл-сек". Не просто текила, а выдержанная "Эррадура Аньехо", сорт, который еще пару лет назад продавали только по ту сторону границы. Все три ингредиента в одинаковом соотношении. Без соли на ободке стакана вполне может называться "Дайкири".
Я сел рядом с Лилиан на диван и сделал глоток из своего стакана. Прошло несколько лет с тех пор, как я стоял за стойкой бара, но "Маргарита" получилась вполне сносной.
- Ну, это, конечно, не "Биг Ред"… - проговорил я с сожалением.
Лилиан наградила меня ослепительной улыбкой, и я заметил у нее несколько новых морщинок вокруг глаз.
- Ну, нельзя получить все сразу.
Если смотреть на ее лицо, возникало ощущение, будто на нем всего в избытке: немного слишком большие глаза, как у кошки, зрачки с таким количеством крошечных коричневых, синих и серых точек, что они казались зелеными, крупный рот, такой изящный нос, что его можно было бы назвать остреньким, в каштановых волосах, которые сейчас доходили до плеч, проглядывали светлые и рыжие пряди, и сказать определенно, какого они цвета, я бы не смог. И еще - веснушки, великое множество, особенно заметные на загорелой коже. Каким-то непостижимым образом все вместе делало ее красавицей.
- Похоже, у тебя выдался трудный день, Трес. Я потрясена, что ты еще держишься на ногах.
- Ничего такого, с чем не справится энчилада и красивая женщина.
- Ты имеешь в виду что-то определенное? - спросила она и взяла меня за руку.
Я задумался.
- Зеленые овощи или курица с соусом моль.
Она шлепнула меня по бедру и обозвала несколькими весьма неприятными именами.
Мы знали, что не имеет никакого смысла пытаться зарезервировать столик в "Ми Тьерра" в субботу вечером. Единственный способ туда попасть - это затесаться в вестибюле в толпу туристов и жителей Сан-Антонио, начать размахивать деньгами и надеяться, что примерно через час вам посчастливится попасть внутрь.
Но оно того стоило. Нас посадили около кондитерской, где каждые несколько минут из печей доставали противни с пахнувшими корицей разноцветными булочками с фруктами и орехами. Рождественские фонарики все еще украшали стены, а парни, игравшие мариачи, соображали примерно так же, как мухи, только были намного толще. Я пригрозил Лилиан, что позову их к нашему столику и попрошу сыграть "Гуантанамеру", если она не согласится, чтобы я заплатил за обед.
Она рассмеялась.
- Грязный прием. И ты шантажируешь меня, успешную деловую женщину!
Она обещала показать мне завтра свою галерею, маленький выставочный зал, которым владела совместно со своим преподавателем из колледжа Бо Карнау. В основном они продавали туристам произведения мексиканских народных промыслов.
- А что твои собственные творения? - спросил я.
Лилиан бросила на меня мимолетный взгляд, продолжая улыбаться, но уже не слишком радостно. Это была больная тема.
Десять лет назад, когда я уехал, Бо Карнау и Лилиан много говорили о ее перспективах - выставки в Нью-Йорке, музейные экспозиции, и то, что она изменит лицо современного искусства фотографии. Когда мир вновь открыл гений Бо (которым восхищался примерно три месяца в шестидесятых годах), Лилиан, входившая в его команду, тоже получила свою порцию славы. Теперь же, десять лет спустя, оба продавали разные редкие штучки.
- У меня теперь нет столько времени, сколько было в колледже, - сказала она. - Но я скоро займусь своими делами, у меня появилось несколько новых идей.
Я решил не развивать эту тему. После того как громадный официант с впечатляющими усами принял наш заказ, Лилиан сменила тему разговора.
- А ты как? В том смысле, что мне удалось тебя сюда заманить, но ты же безработный. Вряд ли ты сможешь легко устроиться, учитывая, что у тебя нет лицензии детектива.
- Некоторым юридическим фирмам это нравится, - пожав плечами, ответил я. - Неофициальная помощь, если требуется разобраться с каким-то не слишком чистым делом. И никаких бумаг о выплаченных за работу деньгах. У меня есть несколько вариантов. У Майи полно друзей.
В ту самую минуту, когда я произнес имя Майи, я понял, что этого делать не следовало, потому что оно легло на стол между нами, точно тяжелый кирпич. Лилиан слизнула соль с ободка своего стакана, но выражение ее лица нисколько не изменилось.
- Ты всегда можешь получить работу, которая будет заключаться в том, чтобы выселять из квартир несговорчивых жильцов, - заявила она.
- Или помогать вам продавать произведения искусства.
Она криво ухмыльнулась.
- Всякий раз, когда мне приходится зажимать в углу клиента, чтобы он купил какую-нибудь из моих работ, я понимаю, что пришло время навсегда отложить в сторону камеру и кисть.
Официант довольно быстро вернулся с мисочкой масла и корзинкой, по форме напоминающей цилиндр, наполненной самодельными тортильями. К несчастью, Фернандо Асанте подошел к нашему столику вслед за ними.
- Будь я проклят, если это не сын Джека Наварра! - вскричал он.