Прежде чем я успел положить наполовину намазанную маслом тортилью, я обнаружил, что пожимаю ему руку, смотрю в загоревшее дочерна, обветренное лицо и на ряд открывшихся в улыбке и обрамленных в золото зубов. Зачесанные назад волосы Асанте были такими тонкими и так обильно смазаны чем-то жирным, что вполне могли быть нарисованы фломастером.
Я встал и представил Лилиан самому старому члену муниципального совета Сан-Антонио. Как будто она не имела ни малейшего понятия, кто он такой. Как будто кто-то в городе из тех, кто читал раздел бульварных новостей в "Экспресс-ньюз", не знал Фернандо Асанте.
- Разумеется, я помню мисс Кембридж и Праздник фейерверков. И открытие "Центра Трэвиса", на котором присутствовал Дэн Шефф.
Асанте обладал даром запоминать имена, и это, последнее, упало на наш столик, точно еще один кирпич. Лилиан слегка поморщилась, но член совета только улыбнулся. Я улыбнулся ему в ответ. Белый парень, подошедший с Асанте и вставший у него за спиной, терпеливо ждал с тем отстраненным, задумчивым выражением на лице, какое обычно бывает у телохранителей. Этот являл собой прекрасный образчик данного вида: рост примерно шесть футов, вьющиеся черные волосы, ботинки, джинсы, футболка и легкий пиджак, гора мышц и ни малейшего намека на улыбку.
- Советник, не так давно о вас писали в газетах Сан-Франциско.
Он изо всех сил старался напустить на себя скромность.
- Открытие "Центра Трэвиса", миллионы долларов в казну города. Мне звонили друзья из самых разных уголков страны, чтобы рассказать, что они видели репортаж.
- На самом деле в газете напечатали статью про вас и секретаршу в парке Брэкенридж.
Лилиан сделала вид, что она захлебнулась "Маргаритой", чтобы он не заметил, как она захихикала. Улыбка Асанте еще мгновение озаряла его лицо, но почти сразу превратилась в оскал. Мы все замолчали на несколько секунд. Я видел у него такое же выражение в те годы, когда они с моим отцом то и дело вцеплялись друг другу в глотки, и страшно загордился, что теперь тоже его удостоился. Я подумал, что, где бы сейчас ни находился мой отец, он наверняка уже откусил кончик новой сигары и смеется до слез.
Могучий приятель Асанте, думаю, почувствовал, что тональность разговора изменилась, и, обойдя стол, встал сбоку.
- Был бы рад, если бы вы присоединились к нам и пообедали с нами, - предложил я. - Получится что-то вроде двойного свидания.
- Нет, спасибо, Джек, - ответил советник.
Сегодня меня уже во второй раз назвали именем отца, и ощущение было необычным.
- Я слышал, ты навсегда вернулся в город. - Мне показалось, что ему такая перспектива пришлась совсем не по душе. - Думаю, тебе будет не просто найти здесь работу. Возникнут трудности, обращайся ко мне.
- Спасибо.
- Это самое меньшее, что я могу сделать. - Улыбка опытного политика снова засияла на его лице. - Не каждый день шерифа округа Бехар убивают выстрелом из пистолета. Твой отец… не заслужил такой смерти.
Асанте продолжал улыбаться, а я считал золотые коронки у него во рту, пытаясь решить, насколько трудно их сломать.
- Я жалею, что мало сделал для вашей семьи, Джек, но… ты так быстро уехал в Калифорнию. Совсем как заяц: услышал выстрел - и бумс! Ты уже в Калифорнии.
Молодая рыжеволосая женщина в блестящем платье подошла сзади к Асанте и остановилась на почтительном расстоянии. Тот обернулся, увидел ее и кивнул.
- Ладно, - заявил он и похлопал себя по животу. - Время обеда. Повторяю, если тебе что-нибудь понадобится, Джек, дай мне знать. Рад был снова с вами встретиться, мисс Кембридж.
Поклонники Асанте двинулись вслед за ним к соседнему столику. Энчилада, которую мне принесли, наверное, была потрясающей, но я этого не помню.
Около полуночи мы с Лилиан ехали к ее дому в "Фольксвагене", у которого решили поднять крышу. На небо высыпали звезды, и воздух был чистым и теплым, точно недавно выстиранное и выглаженное белье.
- Мне жаль, что так получилось с Асанте, - сказала Лилиан через некоторое время.
- Не стоит переживать, - пожав плечами, ответил я ей. - Так всегда бывает: когда возвращаешься домой, приходится встречаться и с настоящими уродами.
К тому моменту когда мы свернули на ее подъездную дорожку, она уже успела взять меня за руку. Мы сидели и слушали мексиканскую музыку, доносившуюся из соседнего дома. В окнах горел оранжевый свет, где-то открывали банки с пивом, громко разговаривали по-испански, аккордеон Сантьяго Хименеса жалобно наигрывал "Я оставил тебя в Сан-Антонио".
- В любом случае, день сегодня выдался непростой, - сказала Лилиан. - Полагаю, нам понадобится время, чтобы решить, что делать дальше.
Она поднесла мою руку к губам, я же смотрел на нее и вспоминал, как впервые поцеловал в этой машине и как она тогда выглядела. Она была в белом сарафане, волосы подстрижены, как у Дороти Хэмилл. Кажется, нам тогда едва исполнилось шестнадцать.
Я снова ее поцеловал.
- Я десять лет пытался решить, что делать, - сказал я ей. - Дальше будет легче.
Лилиан долго на меня смотрела, но я так и не сумел понять, что означало выражение, появившееся у нее на лице. Она уже почти решила что-то сказать, но только поцеловала меня в ответ. Некоторое время мы не могли произнести ни слова, но, наконец, я сумел взять себя в руки и сказал:
- Роберт Джонсон придет в ярость, если не получит подношение с нашего стола.
- Энчилада на завтрак? - предложила Лилиан.
И мы вошли в дом.
Глава 05
Все, что касалось Лилиан, было мне знакомо, начиная от льняных простыней и заканчивая цитрусовым ароматом волос, когда я, наконец, уснул, зарывшись в них. Меня даже посетила надежда, что она мне приснится - для разнообразия, - как нередко бывало прежде. Но этого не случилось.
Мои сны начинались как последовательность кадров - газетные снимки отца и заголовки в "Экспресс-ньюз", которые с того лета врезались мне в память. Потом вечер в конце весны, точнее, май 1985-го, я стою на переднем крыльце дома моего отца в Олмос-Парк. Потрепанный старый "Понтиак", наверное, 1976 года, с затемненными окнами и без номерных знаков, останавливается у тротуара как раз в тот момент, когда отец с двумя мешками с продуктами подходит по подъездной дорожке к двери. Карл Келли, его заместитель и друг, отстает всего на несколько шагов. По какой-то необъяснимой причине я совершенно точно помню, что держит в руках Карл - в одной упаковку с двенадцатью бутылками "Будвайзера", а в другой арбуз. Я открываю им входную дверь, у меня покраснели глаза, потому что я готовлюсь к финальным экзаменам после первого курса в Техасском университете.
Мой отец тогда был толще, чем когда-либо прежде - почти триста фунтов мышц и жира, втиснутых в огромные джинсы и клетчатую рубашку. С висков из-под коричневой ковбойской шляпы стекали ручейки пота, когда он, зажав в углу рта сигару, с трудом поднимался по ступенькам к двери. Он посмотрел на меня, хитро улыбнулся и начал что-то говорить, видимо, собрался выдать очередную остроту на мой счет. И тут в мешке с продуктами, который отец держал в правой руке, образовалась маленькая дырочка, из которой вырвалась безупречно белая струя молока. У отца тут же сделался озадаченный вид. Второй выстрел, сзади, проделал отверстие спереди в ковбойской шляпе.
Пытаясь достать пистолет, Карл рухнул на землю, чтобы не попасть под обстрел, примерно тогда же, когда мой отец повалился на нее замертво. Отцу оставалось три месяца до пенсии. Арбуз, который упал на тротуар, устроил настоящий фейерверк из алых брызг. Серый "Понтиак" отъехал от тротуара и скрылся из вида.
Когда я проснулся в полном одиночестве в постели Лилиан, в соседнем доме уже не играла народная музыка, в комнате горел стеклянный ночник клюквенного цвета, который окрашивал лунные пятна на деревянном полу в розовые тона. Через открытую дверь спальни я видел, что обнаженная Лилиан, обхватив себя руками, стоит в гостиной и смотрит на одну из своих фотографий, висевших на стене.
У меня сложилось ощущение, что она не слышала меня, когда я ее позвал. Я подошел к ней сзади и обнял за плечи, и она напряглась, но так и не отвела глаз от фотографии.
Это была одна из первых ее работ, сделанных, еще когда Лилиан училась в колледже, - черно-белый фотоколлаж из животных, человеческих лиц, насекомых, зданий, все раскрашенные вручную и превращенные в единую сюрреалистическую картинку. Я помню выходные в декабре, когда Лилиан собирала все воедино для зачетного проекта в конце года. Я сделал все, что мог, чтобы ее отвлечь. Закончилось дело тем, что обрезки фотографий оказались разбросанными по постели и облепили наши джемпера.
- Наивно, - задумчиво проговорила она. - Бо частенько возил меня за город, и мы всю ночь стучали зубами от холода в своих спальных мешках на вершине какого-нибудь богом забытого холма в Бланко ради одного снимка метеоритного дождя, или шли через двадцать акров полей, где паслись разные животные, за границей округа Ювелди, чтобы на рассвете оказаться в идеальной точке и поймать свет, падающий сзади на ветряную мельницу. Он говорил, что каждая фотография требует максимальных усилий. И вот я смотрю на свои старые коллажи, вроде этого, и думаю о том, как легко они у меня получались.
- Может, критики не слишком любят наивность, - предположил я.
Мы стояли и смотрели на коллаж еще минуту.
- У меня такое странное чувство от того, что ты здесь, - сказала Лилиан.
- Я знаю.
Она положила голову мне на грудь, но ее плечи так и не расслабились.
- Что еще тебя беспокоит? - спросил я.
- Все не так просто, - ответила она, поколебавшись.
Я поцеловал ее в ухо.
- Ты попросила меня приехать, и я приехал. Что тут сложного?
Пока Лилиан не повернулась ко мне, я не догадывался, что у нее на глазах слезы.
- Когда ты уехал из Сан-Антонио, Трес, от чего ты убегал?
- Я же тебе рассказал. До конца жизни я был связан с Техасом: женитьба, карьера, в которой никто не сомневался…
Она покачала головой.
- Я о другом. Почему ты уехал именно тогда, сразу после смерти отца?
Я обнял ее, по-прежнему стоя сзади, и притянул к себе, пытаясь затеряться в цитрусовом аромате волос. Но когда я закрыл глаза, прижавшись к щеке Лилиан, я продолжал видеть газетную фотографию отца и подпись под ней, которую знал наизусть: "Шериф Джексон Наварр жестоко застрелен вечером в четверг перед собственным домом в Олмос-Парк. Заместитель шерифа Келли и сын Наварра беспомощно смотрели, как убийца умчался на своем автомобиле". Отец холодно улыбался мне со снимка, как будто эта подпись была только ему понятной шуткой.
- Может быть, дело в том, что, когда я смотрел на город, я видел, как умирал мой отец, - сказал я Лилиан. - Это было… похоже на темное пятно, что ли?
Она кивнула и снова повернулась к фотоколлажу.
- Пятно никуда не делось, Трес. Даже несмотря на то, что прошло столько лет.
Я услышал горечь в ее голосе, что было совсем на нее не похоже, и еще сильнее прижал к себе. Через некоторое время Лилиан повернулась и спряталась у меня на груди.
- Это не должно осложнить нам жизнь сейчас, - сказал я.
- Может, и так, - пробормотала она, но мне не требовалось видеть ее лицо, чтобы понять, что она мне не поверила.
Лилиан не дала мне больше ничего сказать, только поцеловала, потом еще раз, и мы снова оказались на льняных простынях. Я заснул перед самым рассветом, и на сей раз мне ничего не приснилось.
Глава 06
Я вернулся в дом номер девяносто по улице Куин-Энн к девяти утра, чтобы встретить перевозчиков. Роберт Джонсон наградил меня злобным взглядом, когда я вошел в дверь, но решил заключить перемирие, услышав, как я снимаю фольгу с коробки с остатками вчерашнего ужина.
У него особая система, когда дело касается энчилады. Он колотит ее лапой до тех пор, пока тортилья не разворачивается, съедает начинку, и только потом - все остальное. Сыр он припасает на самый конец. Роберт Джонсон предавался этому занятию целый час, который я потратил на упражнения "тайцзи", но тут по подъездной дорожке с грохотом промчался фургон грузоперевозок, перепугал его до смерти, и он забился в шкаф.
Парни в бейсболках и кожаных ремнях для переноски тяжестей пытались понять, как сложить мой футон, чтобы он прошел в дверь, когда зазвонил телефон. Я сдвинул гладильную доску и снял трубку.
- Привет, техасец, - услышал я голос Майи Ли. - Удалось покататься на бычке?
По фоновому шуму я сразу понял, где она находится. Воскресное утро в "Буэна-Виста".
- Нет, но мы с парнями прямо сейчас объезжаем футон, - ответил я. - Должен тебе сказать, упрямая штучка попалась.
- Ну, вы, ковбои, умеете веселиться.
Я представил, что Майя стоит в темно-зеленом вестибюле бара, положив трубку на плечо и придерживая ее подбородком. Она наверняка в деловом костюме: пиджак, юбка, шелковая блузка, всегда в светлых тонах, чтобы подчеркнуть безупречную кожу цвета кофе. Вьющиеся волосы шоколадного оттенка собраны на затылке. Я слышал, как у нее за спиной звякают стаканы с ирландским кофе и стук вагончиков фуникулера, который ни с чем не перепутаешь.
- Слушай, я позвонила тебе просто так, если ты занят… - сказала Майя.
- Все в порядке.
Футон в моей двери, похоже, твердо решил не сдавать своих позиций. Одного из грузчиков он прижал к стене, другой пытался вытащить ногу, застрявшую между двумя досками. Третий только что сообразил, что можно раскрутить болты. Мимо проехал грузовик, развозивший мороженое, и на короткое мгновение битва между людьми и футоном обрела музыкальное сопровождение в виде отвратительной записи "О, какое прекрасное утро".
- Здесь совсем другой мир, Майя, - сказал я.
Она рассмеялась:
- Помнится, я тебе что-то похожее говорила, техасец. Но все будет хорошо, правда? Я о том…
- Все в порядке, - заверил я ее. - Возвращение домой после долгого отсутствия похоже… ну, не знаю…
- Как будто выходишь из состояния амнезии?
- Я скорее представлял это вроде заразной кожной болезни.
- Хм-м-м, мы не выбираем свой дом, Трес. Он просто у нас есть.
Майя это хорошо знала. Если бы у нее забрали "Мерседес", юридическую практику и мансарду на Потреро-Хилл, у Майи все равно осталась бы самая большая драгоценность - фотография лачуги из гипсокартона в провинции Жэцзян. И логика не имела к этому ни малейшего отношения.
- Есть вещи, которые нам не дано выбирать, - сказал я.
- Чистая правда.
Не уверен, что мы оба верили в собственные рассуждения. С другой стороны, я подумал, что это единственно близкое к реальности объяснение того, что между нами произошло.
Майя сообщила мне, что направляется на встречу с клиентом, чьего сына подростка обвинили в том, что он поджег половину Пресидио. Я понимал, что меня ждет длинное и трудное утро, и обещал позвонить через несколько дней.
- Выпей за меня охлажденную клубничную "Маргариту", - сказала она.
- Ты язычница, - заявил я.
К полудню грузчики сумели без серьезных происшествий вытащить все из грузовика и занести в гостиную, и я объяснил им, как выбраться назад, на 410-ю автостраду, проходящую между штатами. Когда они укатили, я выехал на Бродвей и направился в сторону центра города.
Через десять минут я оказался на Коммерс и стал искать место, чтобы припарковаться. К счастью, я близко познакомился с уличным движением в Сан-Франциско, поэтому развернулся в обратную сторону, промчался через три полосы и, даже не вступая в рукопашную, опередил швейцара "Хилтона", занял отличное место на стоянке и отправился пешком на юг, на Ла Виллита.
За последние сто лет там ничего не изменилось. Если не считать того, что здесь стало чище, а арендная плата выше, восстановленные четыре квадратных квартала первоначального поселения не слишком изменились со времен Аламо. Туристы входили и выходили из зданий, построенных из белого известняка. Семья огромных немцев, слишком тепло одетых в такую жару, сидела на солнце за зеленым металлическим столом, выставленным перед одним из кафе. Они старались делать вид, что получают удовольствие от своего отпуска, и, открыв рты, обмахивались меню.
Я шел по узким, выложенным кирпичом улочкам минут двадцать и в конце концов нашел галерею "Ручная работа", крошечное здание, прячущееся в тени громадного дуба, позади часовни Ла Виллита. У меня сложилось впечатление, что в этот час дела у них шли не слишком бойко. Я вошел в дверь как раз в тот момент, когда стеклянное пресс-папье пронеслось мимо меня и ударилось в стену, сбив сразу несколько картин гватемальских крестьян.
- Проклятье! - выругался мужской голос за углом от входа.
В ответ послышались возмущенные крики.
- Лилиан? - громко позвал я.
Я заглянул за угол, опасаясь попасться на пути новых летающих предметов, и увидел Лилиан, которая стояла у маленького письменного стола из дерева, пристроившегося около противоположной стены. Она прижимала кончики пальцев к вискам и метала сердитые взгляды на мужчину, совершенно непохожего на Бо Карнау, каким я его запомнил.
По тем редким моментам, когда Бо снисходил до того, чтобы пожать мне руку, десять лет назад, в моей памяти остался невысокий, плотный брюнет с короткой стрижкой и шрамами от угрей на лице, которое не покидало самодовольное выражение. И всегда черный костюм. Сейчас, когда Бо Карнау приближался к шестидесяти, он стал похож на одного из Семи Гномов - отрастил приличный живот и всклокоченную бороду, поредевшие волосы завязывал в конский хвост. Черный костюм уступил место кричащей шелковой рубашке, высоким сапогам и джинсам. Его лоб был пунцовым от ярости.
- Проклятье! - заорал он. - Ты не можешь!
Лилиан увидела меня, слегка качнула головой, показывая, что ей не грозит никакая опасность, посмотрела на Карнау и раздраженно вздохнула.
- Господи, Бо! Ты рано или поздно кого-нибудь прикончишь во время одной из твоих истерик.
- В задницу истерики, - заявил он. - Ты не сделаешь этого со мной еще раз, Лилиан!
Он сложил на груди руки, фыркнул и тут, казалось, наконец заметил меня. Судя по кислому лицу, моя грубая мужественность не произвела на него никакого впечатления.