Ральф положил на стол гватемальский бумажник, грязный, весь в пятнах, с голубыми и зелеными куколками-"волнушками". Это был действительно бумажник Лилиан. Ральф достал несколько кредиток, потом водительские права. Лилиан смотрела на меня из-под желтого пластика - плохая фотография, размытая и несфокусированная, но с ее кривой улыбкой и веселыми разноцветными глазами.
- Деньги там были? - спросил я.
- Наличные быстро исчезают, когда попадают к моей знакомой, - пожав плечами, ответил Ральф.
Но я думаю, что, вероятно, деньги там были.
- Тогда выходит, что бумажник не украли. Она или кто-то другой его выронил.
- Дружище, бумажники, полные кредиток и денег, никогда долго не лежат посреди дороги. Особенно в моей части города. Получается, что его уронили совсем незадолго до того, как моя подружка его подобрала, скажем, около полуночи в воскресенье.
- А ты не можешь еще что-нибудь узнать?
Ральф улыбнулся.
- Могу поспрашивать. Вечером в воскресенье не так много белых женщин прогуливается в Вест-Сайде. Если бумажник действительно выронила Лилиан, возможно, кто-то ее и видел.
Холод от бутылки с содовой проник в мои пальцы и начал подниматься вверх по руке к груди. Я пытался представить Лилиан на Зарзамора поздно ночью и другие способы, какими ее бумажник мог туда отправиться без нее. Я подумал о неожиданной поездке в Ларедо, про которую мне сообщил Бо, машину Лилиан перед домом и его странное состояние.
- Я не смогу тебе заплатить, Ральфас, - сказал я.
Он ухмыльнулся и постучал карточкой "Виза", которая принадлежала Лилиан, по пластиковому столу.
- Может, я внесу расходы на счет леди, если ты ее найдешь, как ты считаешь? А теперь расскажи-ка, что происходит.
- Я бы тоже хотел знать.
Он ждал объяснений, и через двадцать минут и после двух бутылок "Биг Ред" я рассказал ему обо всем, что случилось за мою первую неделю в городе.
Разговаривать с Ральфом было все равно что со священником. Он умел слушать и столько слышал про людские грехи, что его уже ничто не могло удивить. Его ухмылка так и осталась неизменной. Когда имеешь дело со священником, все, что ты рассказал, отправляется прямиком к Богу. С Ральфом же иначе - твоя история становится общественным достоянием, и так ты получаешь отпущение. По крайней мере, я знал, что город ее услышит. Что же до Бога, тут у меня уверенности не было.
- Довольно трудно уехать в Ларедо на три дня без бумажника, - заметил Ральф, когда я закончил. - И совсем не просто исчезнуть, если тебе кто-то не поможет.
Я даже кивнуть не мог.
Ральф принялся разглядывать "Визу" Лилиан.
- Твой приятель детектив Ривас позавчера вечером был в "Эль матадоре", - сказал он. - Вспомнил про смерть твоего отца и сказал, что ты приехал копаться в прошлом, чтобы швырнуть пыль, которая уже давно осела, большому количеству людей в лицо.
- Ривас полон дерьма.
- Vato, ты можешь сложить два и два? - спросил он.
Когда он произнес вслух то, о чем я думал, мои подозрения перестали казаться возмутительными. Но мне еще больше захотелось отмести эту идею.
- Зачем кому-то нападать на Лилиан, чтобы добраться до меня? Зачем, проклятье?
Ральф развел руки в стороны.
- Подумай о врагах своего отца - во-первых, мистер Уайт; во-вторых, весь городской совет; в-третьих, половина полицейского управления. Параноики, которым есть что терять, приятель. Если ты кого-то достаточно сильно напугал…
- Как? - перебил я его, немного громче, чем собирался. - У меня вообще ни на кого ничего нет, Ральфас.
На мгновение разговоры у стойки смолкли, одна из официанток обернулась на нас и нахмурилась. Ральф только спокойно откинулся на спинку стула и пожал плечами.
- Может быть, кто-то смотрит на это иначе, дружище. Вопрос в том, что дальше? Ты будешь себя вести как хороший мальчик и станешь ждать, когда тебе скажут, что делать?
Мне отчаянно захотелось по чему-нибудь врезать, но я только посмотрел в черные живые глаза Ральфа.
- Он был моим отцом, Ральфас. Как ты считаешь, что я должен делать?
Тот кивнул.
- Слушай, vato, не нужно мне ничего объяснять… - Он замолчал, не договорив.
Немолодой мексиканец вошел в кафе и направился к нашему столику. Его лоб с залысинами блестел от пота, он был крупным мужчиной, наверняка привык, чтобы другие уступали ему дорогу, но шел к Ральфу с таким видом, будто на шее у него был тяжелый ошейник.
Ральф не предложил ему сесть, только ухмыльнулся. Мужчина с сомнением посмотрел на меня, но Ральф махнул рукой.
- Не обращай на него внимания, - сказал он мужчине по-испански и, повернувшись ко мне, добавил: - Он говорит только по-английски, правда, приятель?
Я пожал плечами и попытался сделать вид, будто окончательно сбит с толку. Впрочем, это было не трудно. Я вполуха слушал, как мужчина начал жаловаться Ральфу на денежные проблемы. Ему нужно было заплатить по закладной, но он болел и не мог работать. Ральф терпеливо его выслушал, потом достал опасную бритву, положил на стол, с рассеянным видом он раскрыл гладко отполированное лезвие из черного футляра из потрепанной кожи и провел по нему мизинцем.
- Она твоя жена, - сказал он также по-испански. - Если я услышу, что ты еще раз напился или начал орать и угрожать ее сыновьям, я отрежу тебе пальцы и заставлю их сожрать.
Он сказал это совершенно спокойно.
Затем Ральф выложил на стол рядом с бритвой десять купюр по пятьдесят долларов. Мужчина изо всех сил старался унять дрожь в руках, когда забирал деньги со стола, но у него не получилось.
Когда он ушел, Ральф посмотрел на меня.
- Мой новый отчим. - Он улыбнулся. - Я же не зря тебе сказал про умерших отцов, vato. Я с двенадцати лет единственный мужчина в доме.
И он убрал бритву.
Когда я вышел из кафе "Бланко", Вест-Сайд уже полностью пробудился к жизни. В кафе набились новые посетители, чтобы перед работой получить свою порцию мигаса и кофе. Старые мексиканки, каждая не меньше моего "Фольксвагена" и производящие в два раза больше шума, заполнили улицы, переходили от одного лотка к другому, громко торговались и поносили всех подряд. А Ральф сидел за своим столом посреди этой кипучей жизни и ухмылялся.
- До полудня мне нужно проверить двенадцать ломбардов, vato, - крикнул он мне вслед. - Совсем неплохо для нищего паренька, верно?
Я ехал назад и думал про двенадцатилетних мальчишек с опасными бритвами в руках, белых женщин, оказавшихся посреди ночи на Зарзамора, и о дыре в коричневой ковбойской шляпе.
Мексиканская народная музыка вопила из всех машин, кативших по Бланко.
Глава 17
Через час занятий тайцзи и душа в мыслях у меня так и не наступило ясности, зато удалось немного вернуть равновесие духа. Тайцзи дает как раз это, учит перед наступлением сначала отступить. Ты позволяешь событиям некоторое время над собой бесчинствовать, сохраняешь равновесие, потом наносишь ответный удар. Я уже совершенно точно знал, с чего нужно начать.
К полудню я вернулся на Ла Виллита, стоял на крыльце галереи "Ручная работа" и пытался отжать своей карточкой "Дискавер" язычок замка. У меня этот трюк редко получается, но на сей раз дубовая дверь сдалась и распахнулась с удовлетворенным ворчанием, похожим на то, которое Роберт Джонсон издает на своем лотке с песком.
Я закрыл за собой дверь и увидел, что с подоконника упало объявление: "Ушел на ленч. Б.".
"Очень правильное слово", - подумал я.
В главном выставочном зале свет не горел, но в окна светило солнце, которого вполне хватало, чтобы увидеть, что в комнате царит настоящий хаос: подставки перевернуты, статуэтки, изображавшие скелетов, лежат разноцветными обломками на полу, бедренные кости вырваны из суставов. Ящики перевернуты и свалены на дубовом рабочем столе Лилиан.
Я заглянул в мастерскую, где картины вставляли в рамки, и в туалет, и везде обнаружил такую же картину разгрома. Деревянный крест из Гвадалахары, украшенный подношениями богам и весящий двадцать фунтов, торчал из разбитого монитора компьютера. Фотографии ковбоев были вырваны из рамок, разворотили даже автомат для туалетной бумаги.
Среди бумаг, мечущихся в потоках воздуха от работающего под потолком вентилятора, я увидел черный блокнот на спирали. Еженедельник Лилиан. Я перешел в тень туалетной комнаты и стал читать.
На июльской странице имелась одна запись, отмечавшая день, когда я должен был приехать в город. Лилиан обвела ее звездочками и кругами. Вечером в воскресенье, когда я видел ее в последний раз, она написала: "Ужин, 8". Меня не удивило, что я не нашел упоминания о поездке в Ларедо в понедельник утром. На самом деле там вообще больше ничего не было.
Я перелистал назад на несколько месяцев и обнаружил в марте и апреле множество записей под заголовком "Дэн", особенно в районе "Недели Фиесты". Потом они прекратились. Последнее свидание Лилиан с Дэном - по крайней мере, последнее, о котором она оставила запись, - состоялось на набережной Сан-Антонио в конце апреля. Несколькими строчками ниже стоял мой телефонный номер в Сан-Франциско. Может быть, мне стоило почувствовать себя польщенным, но что-то в выборе времени меня беспокоило.
Я перелистнул еще несколько страниц вперед. Лилиан записала какие-то телефоны и заметки в прошлом году, и больше ничего. Ничто не показалось мне интересным, но я все равно вырвал страницу.
Вернувшись в мастерскую, я принялся рыться в испорченных снимках. Кто-то разворотил, чтобы открыть запертый шкаф, служивший хранилищем, и разбросал содержимое по комнате. Пожалуй, единственным предметом, заинтересовавшим меня, было портфолио в холщовом переплете, размером три на три, с инициалами "Б.К.". Ламинированные листы были согнуты и порваны. На одном остался довольно большой отпечаток ботинка с длинным носом и без бороздок на подошве.
Портфолио представляло собой довольно грустную картину. На первой странице статьи "Арт-Ньюс" и "Даллас геральд", вышедшие в 1968 году, сообщали о появлении Бо в мире фотографии: "Новое видение запада", "Свежий взгляд на древние пейзажи", "Уроженец Далласа следует за мечтой". В последней статье делался упор на идею "из-нищеты-к-богатству": трагическая смерть отца Бо, детство с матерью алкоголичкой, чьи благие намерения тонули в спиртном, твердое желание закончить общественный колледж в Форт-Уэрт, покупка пленки для занятий в фотостудии вместо еды, если возникала необходимость. Журналист, который интервьюировал Бо, похоже, считал очень милым тот факт, что Бо сидел на пособии. В середине статьи я обнаружил фотографию Бо - молодого, одетого в черное, с "Никоном" на плече и первыми намеками самодовольства на лице.
Я пролистал еще несколько страниц с его фотографиями - пустующие дома на ранчо, молодые бычки, роса на колючей проволоке. Сообщения о новых выставках и хвалебные обзоры попадались все реже, промежутки между ними становились все больше. Последние две статьи, вырезанные Бо, были из "Остин америкэн-стейтсмен" и вышли в 1976 году. Первая - довольно равнодушный обзор выставки - безрадостно сообщала, что "живительная энергия и наивная красота ранних работ Карнау практически исчезла". Во второй приводилось письмо Бо редактору газеты, в котором он сообщал, куда именно журналистка должна засунуть свое мнение.
Более свежие фотографии Бо, относящиеся к периоду, когда он работал старшим преподавателем в университете "Эй энд Эм" и до настоящего времени, выглядели так, будто их сделал Энсел Адамс, который сначала выпил достаточное количество текилы, а потом раз двести уронил свою камеру. Снова заброшенные ранчо и дома, снова молодые бычки и роса на колючей проволоке. Наконец, на последней странице я обнаружил гламурного вида афишу, возвещавшую: "Настоящий ковбой: ретроспектива работ Б. Карнау". С афиши на меня пялился потрепанный ковбой и пытался казаться настоящим.
Открытие выставки было назначено на тридцать первое августа в "Голубой Звезде", иными словами, в эту субботу. Список поручителей показывал, как сильно Бо полагался на общественные связи Лилиан: "Крокетт", банк ее отца, Строительная компания Шеффа, полдюжины других солидных компаний и фондов. Я сложил афишку и убрал в карман.
Я уже собрался отложить портфолио, когда почувствовал под пальцами, что первая обложка немного толще последней, и под холщовым переплетом имеется небольшое уплотнение. Я нашел на полу канцелярский нож, произвел кесарево сечение и извлек две фотографии восемь на десять, спрятанные между листами картона.
Они были одинаковыми, сделанными ночью на улице. Три человека стояли по колено в траве около старого грузовичка "Форд" с открытыми дверями и включенными фарами. Один мужчина, высокий и худой, отвернулся от камеры. Его светлые, гладко прилизанные волосы и белая рубашка почти испускали собственное сияние в свете фар. Двоих других, кем бы они ни были, кто-то аккуратно вырезал при помощи бритвы. От них ничего не осталось, кроме дыр, имеющих смутные очертания человеческих тел, остановившихся рядом, чуть в стороне от блондина.
Судя по углу, под которым был сделан снимок, и огромной смазанной ветке дерева, фотограф стоял на вершине холма, над сценой, которую снимал, причем достаточно далеко, так что ему пришлось воспользоваться телеобъективом.
Фотография показалась мне вполне приличного качества, но бумага - какой-то неправильной. Приглядевшись внимательнее, я понял, что снимки отпечатаны на лазерном принтере. На оборотной стороне кто-то черной ручкой написал: 7/31.
Я уже сворачивал их, чтобы убрать в карман, когда услышал, как в замке поворачивается ключ.
Я подошел к двери мастерской и прислушался. Два шага, мгновение потрясенной тишины, и голос Бо, который тихонько выругался. Он пнул что-то ногой, и я услышал звон. Керамический череп в розовом сомбреро подкатился к моим ногам и остановился, ухмыляясь.
Выйдя из тени, я увидел, что Бо стоит, поставив ногу в сапоге из кожи ящерицы на перевернутую подставку, и изучает причиненный ущерб. Его красно-желтого цвета лоб с залысинами, отлично гармонировал с рубашкой.
Я откашлялся, и Бо отскочил назад примерно фута на три.
- Ах! - выдохнул он и, движимый каким-то диковинным инстинктом, схватился за свой хвостик и попытался оторвать его от головы.
Когда он меня узнал, он не то чтобы расслабился, но на его лице священный страх сменился раздражением. На мгновение мне показалось, что он сейчас на меня набросится.
- Какого черта… - начал он.
- Ты ожидал увидеть здесь прекрасную деву? - поинтересовался я. - Похоже, у тебя выдалось беспокойное утро.
- Какого черта ты здесь делаешь? - выговорил Бо, на сей раз громче.
- Ты думал, я кто - минуту назад, Бо? Ты чуть в штаны не наделал.
У него дернулся уголок глаза.
- А ты сам как считаешь, мистер Умник? Я возвращаюсь с ленча и вижу, что ты разгромил мою галерею. Как я, по-твоему, должен себя вести?
- Так, будто ты все прекрасно понимаешь, - ответил я. - И готов мне рассказать, какое это имеет отношение к Лилиан.
Бо принялся меня поносить, а потом совершил ошибку - подошел ко мне и толкнул в грудь.
- Где, черт тебя подери, ты…
Прежде чем закончить предложение, он уже сидел на полу, и по слезам у него на глазах я понял, что его яйца довольно чувствительно ударились о каменные плитки. Я поставил ногу на его левое колено и надавил, достаточно сильно, чтобы помешать встать.
- Ох-м-м, - произнес он.
- Лилиан пропала, - сообщил ему я. - Теперь же кто-то разгромил ее студию.
- Мою студию, - поправил меня Бо, вложив в два слова невероятное количество ненависти.
Я немного сильнее надавил на его колено.
- Господи! - вскричал он. - Ты вломился в мою галерею, напал на меня и обвиняешь в том, что принцессочка от тебя слиняла… оставь меня в покое!
- Лилиан не доехала до Ларедо, - сказал я ему. - Не думаю, что она вообще туда собиралась. И сейчас я пытаюсь понять, действительно ли она оставила тебе сообщение в понедельник утром, или ты мне соврал. Я хочу знать, Бо.
Следует отдать ему должное, напугать его оказалось не так просто. Впрочем, возможно, он просто не боялся меня. Вены у него на шее стали такого пурпурного цвета, что, по моим представлениям, должны были вот-вот лопнуть, но голос прозвучал ровно.
- Чему хочешь, тому и верь, - заявил он.
- Что они искали, Бо? - Я показал на валявшиеся повсюду разбитые и сломанные предметы из их экспозиции.
- Не имею ни малейшего понятия, - ответил Бо. - Ничего не искали.
Я достал одну из найденных мной фотографий и бросил ему на грудь.
- Ничего?
Я увидел в его глазах, что он обо мне думает, - иными словами, ничего нового.
- И что такого? Фотография с вырезанными фигурами, и все. Ты надеялся, что она меня возбудит? - сказал он. - Твоя подружка занимается коллажами.
Он произнес это немного слишком поспешно, как будто такой ответ множество раз репетировал перед зеркалом на случай, если он вдруг когда-нибудь пригодится.
- Мне нужны настоящие ответы, - сказал я. - Например, почему Лилиан решила уйти из галереи?
Я ждал. На лице Бо ничего не отразилось, несмотря на то, что я довольно сильно давил на его колено, и ему явно было больно. Я даже видел, что на лбу у него начали появляться маленькие капельки пота.
- Ты знал, что, когда я начинал, у меня ничего не было? - проговорил он тихо. - Ни богатых родителей, ни колледжа, ничего. Лилиан же имела все, включая десять лет моей жизни, которые я на нее потратил. Теперь она решила сдаться. Послать меня к чертям собачьим. И вместе со мной годы, когда мы пытались создать себе репутацию на рынке. Хочешь знать, почему она уходит, спрашивай не меня, задница. Я на нее завязан, ты - нет. И, вообще, тебе не кажется, что ты появился немного слишком поздно, чтобы выступать в роли защитника?
Мы не сводили друг с друга глаз. Судя по выражению лица Бо, я вполне мог сломать ему коленную чашечку, но не узнать ничего полезного. Может, сегодня не мой день? Я взял фотографию с груди Бо и убрал ногу.
Он с опаской встал с пола.
Я окинул взглядом разгромленную галерею, поднял скелета, играющего на трубе, стряхнул пыль и бросил Бо, но тот его не поймал. Невезучий музыкант упал между сапогами Бо и аккуратно разбился на две части.
- Человек без друзей должен иметь на своих дверях надежный засов, - посоветовал ему я. - У меня такое чувство, что, когда эти люди снова к тебе придут, они будут не такими обаятельными, как я.
Бо отбросил ногой разбитую статуэтку и почти шепотом сказал:
- У меня есть друзья, задница.
Я предвидел, какой будет следующая реплика, поэтому мы произнесли ее хором:
- И ты пожалеешь о том, что сделал.