* * *
Тихо, нехотя загудел "Огонь Хэглуна" под ударами, почти полвека ждала старая кожа своей песни. Отвыкла. Никак не могла вспомнить, как она поёт, не поверила сначала, что её разбудили. Но сухой, гортанный крик шамана вырывал ее с каждым словом из многолетнего сна: "Проснись мой конь, о бесстрашный и великий "Огонь Хэглуна!" Собери всех сэвэков, поскачи со мной в мир прошлого, поведай все, что просит сон наших гостей! Скачи! Скачи! Ай-хай! Ай-хай!"
Проснулся бубен, запел, заплясал, поскакал, полетел в руках шамана, коснулся верхушки деревьев, пробежал по звериным тропинкам, разбудил спящих птиц и увидел! Увидел! Огромную светлую дыру в чёрном небе – путь к прошлому, настоящему и будущему – Нянгня Сангарин!
Подхватил конь шамана, помчался в ночном небе и бросился отважно со своим седоком в ворота истины и вожделений.
* * *
Последнее, что увидел Колчанов в реальном мире в эту таинственную ночь, – посапывающего доцента в съехавших на пончик носа очках. Крик шамана бросил его в тёмную бездонную пропасть, он упал на широкую пушистую спину подхватившего его зверя, и сказочным наездником понесся по темному коридору между отвесных скал пропасти. Незнакомые, чужие напевы били в затылок мягкой тяжёлой колотушкой, зверь на бегу повернул голову и оскалился. Глубокие изумрудные глаза холодным ветром обдали разгоряченное лицо майора, оскал крупной пасти показал белые чистые клыки.
"Нравится тебе, начальник, скакать батыром на шаманской росомахе?" – спросил зверь. Колчанов не успел ответить на этот неожиданный вопросец мохнатого транспортного средства. Яркая ослепляющая вспышка впереди вырвала его из одного видения и швырнула в другое.
"Тропа узкая, извилистая, едва заметная вьется между толстых стволов, поддерживающих серое таежное небо деревьев. Цепочкой движется конный отряд энкавэдистов. За проводником из местных, на низкорослой лошадёнке, как и у всех, едет начальник районного управления товарищ Монастырёв. Он средних лет, серьёзен, надменен. Смотрит на таёжные земли свысока, как глядели на захваченные владения монгольские ханы. Проводнику верит, но готов пристрелить туземца в любую секунду, если почувствует что-то неладное. Проводник – старый круглолицый, спившийся по поселковым забегаловкам. Ведет их, что бы свести старые счеты – потешить свою давнюю пьяную ненависть. Говорил, что обидчик забрал в жены его сестру, а его, отважного охотника, объявил трусом. Его изгнали сородичи, и теперь он стал старым алкашом.
В планшете у Павла Монастырёва важное государственное предписание про арест и высылку самого авторитетного тунгусского попа, шамана то есть – Бальжита Чолпоева. Никогда о таком не слышал, но приказ выполнить намерен. Партия знает – кто её враг.
Идут тайгой уже третьи сутки. Устал тереть задницу об седло товарищ Монастырёв, ноги затекли. Мог, конечно, сам и не идти в экспедицию. Без него бы справились. Но нет! Такую птицу хочет поймать сам. И так он наверху на хорошем счету, а после удачной операции, глядишь, и повышение засветит.
Проводник сбавил темп и повернулся к Монастырёву:
─ Вона, начальник! – Показал рукой в гущу леса. – Стойбище. Тама он. Иди, забирай.
─ Первым поедешь! – Монастырёв направил на тунгуса ствол револьвера. – Вперед!
─ Моя нет! Не идти, – заартачился старик.
─ Копейкин, Талидзе! Связать! Вести пешим перед собой. При попытке побега – застрелить на месте! – Металлическим голосом опытного карателя приказал Монастырёв.
Бойец ударом приклада в голову выбил проводника из седла. Связали, поставили пешим в середину каравана.
В охотничьем стойбище было спокойно. Детишки возились стайкой со щенятами, женщины сшивали шкуры, старики тихо беседовали, рассевшись в круг. Отряд, выехавший из тайги, встретили приветливо. Два пожилых тунгуса вышли к всадникам и пригласили спешиться и отдохнуть.
─ Где мужчины? – спросил Монастырёв.
─ Охота, в тайга бегать, – пояснил один из подошедших.
─ Кто будет Бальжит Чолпоев? – громко крикнул Монастырёв.
Все замолчали. От группы стариков поднялся и подошел низкорослый тунгус в тёмно-синем халате.
─ Я буду!
─ Собирайся – с нами пойдёшь! Собирайся по-хорошему! А то… – Монастырёв погрозил старику револьвером.
─ Понял. Иду, – тунгус направился к своему чуму.
─ Двое – сопровождать! – на всякий случай определился командир.
Двое бойцов пошли за стариком.
─ Поедим у них? – спросил Монастырёва один из ближних конников.
─ Нет! Потом свой привал сделаем – отравят еще.
Люди стойбища собрались в центре поселения. Затихли дети, заскулили и забились по укромным местечкам веселые щенки – беда пришла. Все молчали, говорить нечего. Привыкли уже, лишнее скажешь власти – пуля твоя.
Монастырёв уверенно направил лошадь через маленькую толпу к чуму шамана:
─ Пусть все чертовские штучки с собой берёт. Проследите. Иначе сожгу прямо здесь!
Заворчали старики, завыли женщины, заплакали дети.
Старик вышел из чума в чудном колпаке с рогами, в руках бубен и две палки с резными конскими головами. На своем языке обратился к соплеменникам. Говорил недолго, громко, уверено. Все затихли. Девочка лет двенадцати подбежала к нему, упала на колени и прижалась к ноге, обхватив халат грязными ручонками. Старик улыбнулся, оторвал от бубна какую-то железячку, вложил девочке в руку.
─ Внучка моя! Плачет. Сейчас моя идет, начальник! – Пояснил шаман.
Подбежавшая женщина подала старику черный мешок и забрала ребенка. Старик сложил в мешок бубен и колпак, завязал, закинул за спину, палки-лошади зажал в правой руке. Пошел к Монастырёву, посмотрел прямо в глаза:
─ Иду!
─ Хорошо! Влезай вон на ту лошадь! – Монастырёв показал на бывшую конячку проводника. – Отряд! В том же порядке, в обратный путь, шагом-марш!
Ночью отряд встал на привал. Поужинали пайком. Тунгусов покормили. Выставили караул. Стариков Монастырёв велел связать спина к спине и уложить так, что бы караульному видны были, когда все заснули, проводник тихо сказал:
─ Что молчишь Бальжит?
─ Мне нечего сказать тебе, проводник.
─ Проводником меня называешь. Имя мое позабыл?
─ Нет у тебя имени. Имя – отец-мать, род дают, а ты их предал. Ты – проводник.
─ Ничего. Главное, что я с тобой расквитался. Сгниешь теперь в советской тюрьме. Им шаманы – враги.
─ Про меня нашим детям легенду расскажут, а тебя если вспомнят, то только проклятиями. Ты уже не человек. Сдохнешь, никто добрым словом не помянет. Ты трус, проводник!
─ Тебя тоже помянуть некому. Не дали боги тебе и моей сестре детей. Только приемыша вырастил, сына убитого охотника.
─ У меня боги забрали право на детей, потому что я пришел на их священную землю за счастьем для тунгусов. А дочь приёмыша, внучка моя, держала дедушку руками своими, отпускать не хотела. Счастливый я. А ты, проводник, сухая ветвь, пень гнилой, наказан предательством и умрешь с позором!
─ А ну, не болтать! Ишь, по-своему заверещали! – Прикрикнул на связанных часовой.
Дошли в поселок без приключений. Бальжит Чолпоев по разнарядке был отправлен на поселение в Центральную Россию, в город N-ск.
Проводнику дали две бутылки водки, кирпич черного хлеба и отпустили на все четыре стороны. На следующий день детишки, бегая по окрестному лесу, наткнулись на повесившегося старого поселкового пьяницу тунгуса. Имени его никто вспомнить не смог. Закопали в лесу, ни креста не поставили, ни какой другой отметины. Одно слово – пьянь беспризорная".
Снова Колчанов обнаружил себя скользящим между тёмных скал на таинственном звере с изумрудными глазами. Вцепился крепче в шерстяной загривок.
"Не бойся, начальник, не сброшу! Не хватай за шкуру. Даже прилечь можешь", – улыбается оскалом зверь и спешит навстречу новой вспышке света.
"Ведет милиционер старика-тунгуса по улицам послевоенного N-ска. Ребятишки бегут, на чужеземца пальцами показывают.
А вот и домишки Соломенной слободы. Старика оставляют на жительство у Анны Карасёвой. Хороший постоялец – трудолюбивый, вежливый, помощник во всех домашних делах. Довольна вдова таким дедом Борькой.
Вот Коля Карасёв с ребятишками балуется у речки. Толкаются, смеются, носятся как угорелые у самой кромки берега. Оступился Коля и упал в речку. Вымок с ног до головы – ему бы домой сразу, а он, сорванец, дальше за своё. Под вечер вернулся только мокрый, грязный. Ночью в жару мечется. Мать за врачами побежала, а шаман сел подле мальчика и что-то лопочет, лопочет по-своему, за руку Колю держит.
Врачи мальчишку день подержали и решили домой отправить. Главврач так постановил – вернули умирать.
Шаман предложил матери вылечить сына, но условие поставил, даже не поставил, а предупредил, что, если Колька потом не станет с духами знаться, быстро они его заберут. "Лечи, ирод, лечи!" – кричит Анна, нет предела её горю и отчаянию.
Бальжит взял мешок с "Огнем Хэглуна" и на два дня и три ночи в лес ушел. Целый день на полусогнутых под деревьями лазил, травы, коренья, мхи собирал, а ночью забрался в самую глушь и разложил большой костер.
Кружит старик возле костра, гудит бубен в его руках, бренчат на колпаке колокольчики. Кричит шаман то по-тунгусски, то зверем хищным, то оленем затрубит, то чёрным вороном закаркает. Глаза у него из щелочек в блюдца раскрылись, горячий пар от всего тела валит, пена по губам пошла, захрипел старик и упал на бубен без сил, только тело бьется, извивается в судорогах.
Подхватил бубен шамана и понес в небо к звездам, нырнул с седоком в тёмную тучу.
Сидят внутри тучи белые старики в белых шкурах, пьют белое молоко, едят белое мясо. Стоит перед ними шаман на бубне, который в воздухе висит как ковер-самолет, смиренно стоит, взгляда поднять не смеет.
─ Зачем пришел к нам, старик? – спрашивают духи. – Мало тебе, что священную березу у нас украл! Что еще хочешь?
─ Отпустите внука моего, отдайте душу. Малый он совсем – не нужен он вам.
─ Был бы у нас, может, и отпустили бы его! – Улыбаются старики-сэвэки. – Хоть и не внук он твой. В подземном мире ищи его, у его деда кровного, который мангысом стал. Он мальчишку забрал. Только помни, Бальжит, цена высока! За его жизнь, мы скоро твою заберем. Согласен?
─ Согласен! – отвечает шаман. – Я слово дал! Пусть воля ваша правит земным миром, как было всегда!
─ Тогда ещё слушай! – Грозно говорят белые старики. – Трудно названному внуку твоему стать белым шаманом, как ты. Станет он вначале черным кара-камом. Злым станет, плохим станет. Только смерть и рождение новое поведут его к белой дороге. Готов ли ты забрать его чёрную тропу и держать в подземном мире, что бы он по белой дороге пошёл?
─ Готов! – отвечает шаман. – Я слово дал! Пусть мир будет всегда лежать в ваших руках, как было всегда.
─ Хорошо! Так и будет! – Говорят белые сэвэки. – Иди завтра ночью в подземный мир!
Полетел бубен с шаманом на землю в лес к костру и вновь бросил старика без сил и чувств на мокрую листву.
Снова целый день ходил шаман по лесу, искал части снадобья для больного названного внука.
На вторую ночью натер он лицо и руки золой от вчерашнего костра, что бы стать черным, как жители подземного мира. Снова пел и плясал у костра, пока не упал в высшем экстазе на бубен и забился в судорогах.
Подскочил бубен и ударил ребром о землю. Разверзлась земля огромной трещиной неизмеримой глубины. Полетел шаман на бубне в подземный, тёмный мир.
Летел он, пока не встретилась ему пещера в отвесной стене трещины. Вошёл шаман в пещеру и увидел огромного семиголового Мангыса, который сторожил мешок завязанный, с душой мальчика.
─ Отдай мне внука моего! – Говорит старик Мангысу.
Засмеялся Мангыс всеми семью головами.
─ Самозванец ты! Наглец! Это мой внук, я его дед! Ни за что тебе его не отдам. Будет его душа жить со мной в подземном мире. Будет служить мне, старость мою уважать!
─ Не за что тебя уважать, старость твоя недостойная! – Закричал шаман. – Отдаёшь?
─ Нет!
Схватил шаман "Охонь Хэглуна" и ударил в него что есть силы. Загудел бубен грозно, страшно. Отвалилась у Мангыса крайняя голова и покатилась к ногам шамана. Заревел Мангыс, пошел на шамана биться до смерти.
Тогда второй раз ударил шаман в бубен еще сильнее прежнего, и отпала у Мангыса вторая голова. Остановился Мангыс, испугался, что совсем без голов останется.
─ Бери, бери его, – толкнул мешок с душой хвостом к ногам шамана. – Только помни старик, что тебе белые сэвэки сказали. Как пойдёшь его чёрную тропу под землей удерживать, тут я тебя и найду.
Ничего не ответил шаман Мангысу. Развязал мешок и проглотил белую душу своего названного внука, на бубен встал и полетел наверх в земной мир.
На следующий день поймал шаман в лесу двух мышей, а ночью стал у костра бить в "Охонь Хэглуна" и просить мышей расти в темноте в больших чёрных собак, которые бегут за проклятым человеком всю его жизнь. Стали мыши расти быстро-быстро и превратились в огромных чёрных собак. И велел им шаман жить в этом лесу и ходить по снам людей, которые его названного внука умирать отправили и лечить не захотели. И поклялись собаки шаману, что пойдут к этим людям во все сны и не дадут им покоя до их последних дней. А когда установил он равновесие между хорошим и плохим, то собрал в мешок свои вещи и части снадобья, и пошел к больному внуку.
Велел он Анне нагреть воды в доме во всех кастрюлях и уйти на три дня и три ночи из своего жилья, но перед этим принести ему чёрную и белую курицу. Принесла она и ушла к соседке напротив.
Взял шаман один котёл с горячей водой и выпустил туда кровь белой курицы. Потому что белая дорога, белая жизнь, белые дела, белая душа и белый день.
Взял шаман второй котёл с горячей водой и выпустил туда кровь чёрной курицы. Потому что чёрная дорога, чёрная жизнь, чёрные дела, чёрная душа и чёрная ночь.
И поливал шаман Кольку то белой, то черной водой и пел под гул "Огня Хэглуна" песни жизни и смерти. И так было два дня.
На третий день он сложил куриные кости в две дороги на полу и положил Кольку между двух дорог и нарисовал ему на груди своей кровью из левой руки знаки мироздания. А потом открыл мальчику рот и влил снадобье и пустил в него из своего рта проглоченную душу. Залетела душа в мальчика и забилась радостно в сердце его, заплясала по его костям ото лба и до пяток.
Отошел шаман и стал ждать, к какой из дорог – белой или черной потянется рука Кольки, когда откроет он глаза.
Открыл глаза Колька, сел на полу, сидит, смотрит вокруг. И потянулась рука его к костям чёрной дороги. Взял он кусок дороги и поднес к глазам поближе. Посмотрел и кинул кость в сторону. Потом взял кость из белой дороги. Поднес поближе и не бросил, а за второй костью потянулся.
Возликовал старик. Стёр тряпкой знаки кровавые с груди мальчика, усадил его на кровать и пошёл во двор, что бы обрадовать Аньку, что с утра ждала разрешения в дом свой войти.
С той поры Колька к старику привязался как родной. А тот его потихоньку учить стал. Как по лесу ходить, как зверя и птицу ловить, какие травы для жизни, какие для смерти. Песням своим учил, языку. Со временем рассказал парнишке, отчего не умер тот и кто он такой – дед Борька на самом деле. И попросил внук научить его быть шаманом. Семь лет обучал старик мальчика, семь лет изо дня в день готовил его в путь в тайгу.
Старик и мальчик идут по дневному лесу, который сквозь плотные кроны деревьев пронизан острыми стрелами солнечных лучей. Делаешь несколько шагов и стоишь на светлом пятне, быстро согреваясь небесным теплом, ещё несколько шагов и уже объят со всех сторон тёмной прохладной чащей, той самой, что всю жизнь не нежилась солнцем.
– Вот, Колька, слышь, такой путь шамана. – Берётся за обычные свои разговоры Бальжит. – Или светлый путь или тёмный. Они рядом. На каждом немножко стоишь. Нельзя войти в свет, не шагнув через тьму. Легко уйти во тьму со светлого места. Сам выбираешь, где остановиться. Шаман на бубне-коне всегда скачет из света во тьму, изо тьмы во свет. Ему нада так.
Мальчик идёт, молчит, слушает. Он знает, нельзя перебивать шамана-учителя вопросами, когда тот говорит. Следует ждать разрешения. Дед Борька может и день, и два, и неделю говорить только сам. Не даёт знака, что настало время вопросов от ученика. Задал вопрос без дозволения шамана, – себе хуже сделал. Знание, которое от учителя вышло, лисой юркнуло в голову, испугается глупого вопроса, убежит и спрячется. Пойди, верни его потом. Колька старательно молчит, не пугает рассказ-лису.
В то время, когда учитель говорит об искусстве шаманском, все белые духи ему помогают и шепчут слова, которые он позабыл, а злые духи сопротивляются, пытаются сбить шамана с толку, украсть знание. Если злые духи уж очень разойдутся, Бальжит берёт бубен, начинает им просительные песни петь, награду большую обещать и пугать немножко. Пугает окольными путями, намекая, что лучшие куски мяса на жертвенном блюде оставит, не отдаст тем, кто сильно голову морочил, мешал рассказ вести. А злые духи сильно и не портят обучение, надеются они, как пояснял дед Борька, что смогут Николая на тёмный путь забрать, сотворить из него кара-кама – чёрного шамана.
– Не ходи внук тёмной тропой, – остерегает Бальжит, – не живи тёмными мыслями, смерти другим не желай, здоровья не отбирай, слабых не обижай, много не ешь, для забавы на охоту не ходи, с бедного ничего не бери, с богатого много не бери, духам крови и мяса не жалей.
Ещё Колька плотно держит в голове две вещи, которые, по словам деда Борьки, стали определяющими для обучения. Первое то, что Колька сирота. Отец погиб на фронте. Шаман поясняет, что в их роду только сироты допускаются к шаманскому делу.
– Каждый род по-своему ищет шамана нового, которого старый будет учить. У одних отец учит сына, у других – дядя племянника, у третьих – шаман отбирает ребёнка в охотничьей семье. У нас нужно искать сироту. Когда мальчик становится сиротой, духи указывают на него и говорят шаману: "Он сам. Он без отца или матери. Ты будь ему как отец или как дед. Это мы его тебе нашли".
Вторая причина – способ, каким духи указали Бальжиту на Кольку. Колькина страшная болезнь. Болезнь, опять же, по Бальжитовым словам, испытание на пригодность. Чем тяжелее хворь, чем дольше горит тело и гуляет сама в ином мире душа, тем яснее знак сверху.
– Ты когда болеть внучок, я сразу понял знак. В дверь вошёл, мне в лицо огонь. Я бубен взял и тихо-тихо духам стукнул. Они твою душу чуть-чуть отпустили и ты пить просил. Вот мой ученик – узнал я тебя.
Ещё шаман говорил, что в Кольке много плохого внутри живёт. Много чёрного. Поэтому он будет очень сильным шаманом, по силе равным кара-каму, но должен остаться на светлой дороге.
– Тебя наш зверь кусать будет. Нада, нада. Не бойся. – Улыбается названный дед. – Росомаха звать нашего зверя. Мы все её дети. Я и мой род и ты тоже. Он твою кровь на зубах белым духам отнесёт, они твой путь защитят.
– А когда укусит? – Спрашивает Колька.
– Скоро, скоро. – Хихикает дед. – Перед дорогой в тёмный мир укусит тебя наш зверь.