Он бросил в костерок все, что мог найти в овраге. Маленький ненасытный огонь быстро сожрал траву, высохшие стебли каких-то растений, ветки кустов. Вспыхивал, превращая их в золу. Нужно было найти хоть какое-то приличное топливо.
* * *
Каширин повесил ружье на плечо, включил электрический фонарик. Светя себе под ноги, пошел вдоль оврага, змеившегося по степи. Метров через двести он натолкнулся на разломанный деревянный ящик из-под консервов. Дощечки почернели от солнца и дождей, но не сгнили. Жестяные уголки, скрюченные гвозди насквозь проржавели. Видимо, сломанный ящик пролежал на дне оврага не один месяц, даже не один год. Каширин до слез обрадовался своей жалкой находке.
Если экономно расходовать эти дрова, можно дотянуть до утра, костер будет едва гореть, но не погаснет. Он подхватил обломки ящика, долго шарил руками в траве, собирая щепки. Вернувшись на место, подбросил в костер деревяшки. Огонь затрещал, набирая силу. Каширин лег на одеяло у разгоревшегося огня, подложил под голову сумку. Но через несколько минут испытал беспокойное неудобство.
Впечатление такое, будто кто-то неотрывно наблюдал за Кашириным. Не понимая причину беспокойства, Каширин сел, поднял голову. На краю оврага стояла собака неопределенной масти с вытянутой мордой. Собака смотрела на Каширина оранжевыми глазами, отражавшими пламя костерка.
Она не хотела подойти ближе к человеку, но и в степь убегать не собиралась. Собака и человек смотрели друг на друга с опаской и недоверием. Каширин, разглядел ночную гостью. Шерсть густая, серо-желтая, морда темная, вытянутая. Скорее всего, это вовсе не собака, а степной волк, – догадался Каширин.
Он подбросил в огонь несколько досточек. Волк плотоядно облизнулся, обнажил желтые клыки. Капли тягучей слюны упали на землю. Мурашки забегали по спине Каширина. Он поднял ружье, прижал приклад к плечу, направил дуло в сторону волка и во всю глотку заорал:
– Пу, пу, пу, пу...
Волк попятился задом, но через минуту вернулся на прежнюю позицию. Каширин решил, что стрелять нельзя. Звук выстрела могут услышать в поселке. И тогда жди беды.
– Пу, пу, трах, тах, – орал Каширин.
Никакой реакции. Волк не испугался, напротив, приблизился к человеку метра на полтора. Держа ружье наизготовку, Каширин боком, чтобы волк оставался в зоне видимости, стал подниматься на склон оврага. Волк последовал за Кашириным, спустился вниз с противоположного склона и начал подъем.
Каширин погрозил волку ружьем и быстрее заработал ногами. Отдуваясь, вскарабкался вверх. Кромешный мрак. И снова кажется, что где-то кричит женщина. Ее режут на куски, а женщина обливается, захлебывается кровью и орет во все горло. Это просто наваждение...
Он включил фонарик, старясь определить свое местоположение. Увидев грузовики, опрометью бросился к ним. Вскочил на подножку первого. Через несколько мгновений он повалился на сидение, захлопнул дверцу. В кабине самое безопасное место. Но сердце Каширина продолжало беспокойно колотиться. Волк прибежал следом.
Он уселся перед машиной, задрал морду кверху, к черному беззвездному небу, и завыл. Каширин включил и, спохватившись, выключил фары дальнего света. По степи метнулось несколько вытянутых теней. Еще волки. Целая стая. Вовремя же он сделал ноги. Еще минут пять промедления, и волки окружили бы его со всех сторон и задрали, как отбившуюся от стада овцу.
Каширин проверил, плотно ли закрыты дверцы. Он лег на сидение, закрыл глаза, поджал ноги.
– Боже, куда я попал? – спросил Каширин самого себя и вдруг всхлипнул. – Кем я был? И в кого превратился?
Отвечать на эти вопросы не имело смысла. Надо бы хоть ненадолго вздремнуть. Наверняка завтра нелегкий день. Но волчий, раздирающий человеческую душу, вой не дал сомкнуть глаз до самого рассвета.
Глава тринадцатая
После муторного перелета из Оренбурга в Москву Павел Литвиненко не позволил себе расслабиться. Отдав указания своему помощнику Сергею Коробову, он завернул к себе на квартиру. Принял душ, переоделся, наскоро перекусил, сел за руль внедорожника. Литвиненко отправился в ту самую гостиницу в районе метро "Спортивная".
Пожилой лысый администратор, пахавший второю смену, за себя и за покойного коллегу Станислава Гущина, клевал носом. Литвиненко подошел к служебной стойке. Громко покашлял в кулак и, когда администратор проснулся, сунул в окошечко милицейское удостоверение, выписанное на имя подполковника Рощина.
Такую ксиву можно без опаски показывать кому угодно, хоть прокурору. Удостоверение слеплено на совесть и выглядело бы точь-в-точь, как настоящее, если бы не одна мелочь. Водянистая голубенькая, а не темно-синяя, колотушка. Впрочем, гостиничному администратору не по чину, вникать в подобные тонкости.
– У вас триста десятом номере останавливался молодой человек, – Литвиненко спрятал удостоверение. – Три или четыре дня назад он съехал. Мне нужно глянуть регистрационную карточку.
– Да, да, конечно, – кивнул администратор. – В триста десятом, говорите?
Он покопался в картотеке, выложил на стойку карточку, с которой Литвиненко списал в блокнот паспортные данные некоего Игоря Павловича Алексашенко.
– А он что, преступник? – спросил администратор.
– Совершенно верно, – кивнул Литвиненко. – Вор. Специализируется на гостиничных кражах. У вас ничего не пропало?
– Нет, пока ничего, – покачал головой администратор. – И заявлений от постояльцев тоже не было.
– Странно, – пожал плечами Литвиненко. – Обычно этот зубр без добычи не уходит. Видно, что-то его насторожило, вспугнуло. Решил не рисковать. Ничего, скоро мы его возьмем.
– Что, опасный преступник?
– Я бы сказал, матерый хищник.
– Может, хотите осмотреть номер, где он останавливался? Правда, там уже все убрали, заселили других жильцов...
– В этом нет необходимости.
Поблагодарив администратора, Литвиненко вышел из гостиницы. Под козырьком подъезда его уже ждал молодой помощник Сергей, он и сел за руль внедорожника. Патрон не должен отвлекаться на пустяки.
* * *
Через сорок минут Литвиненко подъехал к дому на Большой Дорогомиловской улице, поднялся на девятый этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открыл мужчина лет тридцати с небольшим, одетый в зеленые тренировочные штаны и майку. Хозяин квартиры выглядел не блестяще: нос заклеен пластырем, губы распухли, покрылись коростой из запекшейся крови, на щеке отливает всеми цветами радуги синяк неровных очертаний.
– Мне нужен Алексашенко Игорь Павлович.
Литвиненко раскрыл милицейское удостоверение, пару секунд подержал его перед носом хозяина квартиры. За это короткое время Алексашенко успел разобрать лишь фамилию милиционера и звание, подполковник.
– Это я, проходите.
Хозяин пропустил милиционера в квартиру, закрыл дверь. Литвиненко не снял ботинки, лишь скинул плащ, по-хозяйски прошел в комнату и сел за стол. Алексашенко не ждал ничего хорошего от этой встречи. Он слегка волновался и гадал про себя, по какому поводу его беспокоит милиция. Но так и не пришел к окончательному мнению. Из-за неуплаты алиментов первой жене? Или второй жене? Так он, Алексашенко, уже два года числится безработным. С него алименты взять, как с попа сдачу. А может, дело посерьезнее?
– Попрошу паспорт, – сдвинул брови Литвиненко. – И сядьте, не маячьте, как маятник, перед глазами.
Алексашенко, больше не чувствовавший себя хозяином в своем доме, опустился на краешек стула. Он шмыгнул разбитым носом и сделал скорбное лицо. Мол, видите, как меня разрисовали, а вы: паспорт. Но милиционер попался не из жалостливых. И вообще, этот мент с бритой налысо шишковатой головой порождал в собеседнике ощущение близкой мрачной угрозы.
– Паспорт, – повторил Литвиненко.
– Понимаете ли, я подвергся бандитскому нападению, – Алексашенко слегка шепелявил. – Это произошло несколько дней назад в ресторане "Утопия". Точнее в туалете. Я закрылся в кабинке, ну, понятно... Вдруг один молодой недоумок выбил дверь ногой. Он набросился на меня. И вот. На верхнюю губу два шва наложили.
Алексашенко показал на свое лицо. Задрал верхнюю губу, обнажая то место, где некогда торчал передний зуб.
– А затем, когда я отключился, этот гад обобрал меня дочиста. Деньги, паспорт. Золотую цепочку с крестом снял с шеи. И на себя напялил. Все забрал. Вроде как в наказание. Приревновал к одной девке из кордебалета. Ее ухажер.
– Вы в милицию заявлял? – спросил Литвиненко. – Телесные повреждения средней тяжести как-никак.
Алексашенко покачал головой.
– Не до этого было. Там в кабаке как раз в это время стрельба началась, какая-то бандитская разборка. Завалили одного парня возле бара. Короче, я взял такси и поехал домой. От греха подальше. А то привлекут под горячую руку. И потом доказывай, что не связан с этим убийством. Решил, что сам разберусь.
– Имя, фамилия нападавшего вам известны?
– Я навел справки. Это Рогожкин Николай. Он всю дорогу в этом кабаке отирается. Рогожкина многие знают. Его подружка Светка Мамонова там работает. Каждый день в кордебалете задом крутит.
Алексашенко неожиданно поднялся, давая понять, что разговор уже подошел к концу. Он оделся, вышел из квартиры, за порогом обернулся.
– Если ты обманул меня хоть в самой малости...
– Что вы, упаси Бог, – Алексашенко прижал руки к груди и выпучил глаза. – Как можно? Ни словом не соврал. Я ведь не идиот.
– Очень сомневаюсь, – процедил сквозь зубы милиционер.
– Я разбираюсь в людях, – тараторил Алексашенко. – Понимаю, кому можно соврать. А с кем, как на духу... Как на исповеди...
– Если ты меня обманул, – продолжил подполковник, – тогда мы увидимся еще раз. И тебе на морду наложат столько швов, что ты их за день не сосчитаешь. А новые вставные зубы придется покупать крупным оптом.
– Господи, да я...
Подполковник больше не слушал. Он сел в лифт и нажал кнопку первого этажа, забыв о существовании Алексашенко.
Оставшись один, Алексашенко обнаружил, что после встречи с милиционером у него трясутся колени. Успокоившись, он долго расхаживал по квартире, решая головоломку: с какой целью приходил к нему на квартиру подполковник милиции, настроенный весьма и весьма решительно. Приходил поинтересоваться судьбой выбитого хулиганом зуба? Или состоянием здоровья Алексашенко? Это даже не смешно.
Скорее всего, этот Рогожкин, отъявленный подонок и отброс общества, уже воспользовался паспортом Алексашенко. Учредил какую-нибудь фиктивную фирму. Кого-то кинул по крупному. Или замочил, с него станется. И оставил паспорт на месте преступления, словно визитную карточку. Хотел пустить ментов по ложному следу. Но те разобрались. Слава Богу.
* * *
Дорога к дому сельского учителя оказалась долгой. Шли гуськом, Акимов первый, за ним Величко. Замыкал шествие Рогожкин, который впотьмах то и дело спотыкался, и даже пару раз упал. Проткнул выброшенную вперед ладонь острыми шипами разросшийся колючки.
Величко тоже спотыкался, рвал брюки, проваливался в норы сусликов, но чудом сохранял равновесие. Покрышки от "Жигулей" тянули руки. Темнота вокруг была плотной, почти осязаемой. Казалось, ночь можно потрогать руками.
Акимов остановился, велел Рогожкину достать фонарик и идти первым, освещая путь.
– Иначе мы досветла дорогу не найдем, – сказал Акимов.
Величко взял себе третью покрышку, освободив Рогожкину руки. Тот достал из кармана плоский фонарик. Теперь зашагали веселее. Наконец, уперлись в невысокий заборчик, пошли вдоль него, свернули в переулок.
Над поселком разлилась звенящая тишина. В своих маленьких домиках спали люди, спали собаки в будках. Только где-то рядом чирикал страдавший бессонницей сверчок. Акимов зашел вперед Рогожкина, поставил покрышки у забора, отвернул завертку калитки, пропуская спутников вперед.
Тропинкой, петлявшей между сохлых кустов боярышника, они подошли к крыльцу. Акимов костяшками пальцев постучал в окно. В доме послышалось неясное шевеление. Чьи-то приглушенные голоса, мужской и женский. Шелохнулась занавеска, в окне показалось мужское лицо и тут же исчезло. Акимов поднялся на две ступеньки крыльца.
– Кто там? – спросили мужской голос с другой стороны двери.
– Это я, Акимов.
Щелкнула задвижка, отворилась дверь. Хозяин, высокий худой мужчина, одетый в длинные черные трусы и майку без рукавов, пожал руку Акимову. Провел гостей за собой, зажег жировую свечу и поставил ее на низкую железную печку. Фитиль загорелся ярче, свеча зашипела, забрызгала по сторонам капельками расплавленного сала.
* * *
Хозяин поочередно протянул руку Рогожкину и Величко, представился:
– Галим Чоканович Мусперов, учитель. Для краткости просто Галим.
Покрышки сложили у двери, одна на одну.
– Спасибо, – поблагодарил Галим. – А то угля в этом году больше не обещают. Мне, как учителю, привезли одну тонну. А ночью почти весь уголь разворовали. Проходите в комнату.
Он взял с подоконника сапожный нож, проверил, хорошо ли режется резина покрышек, и остался доволен. Гости прошли на половину учителя. Единственная комната поделена надвое перегородкой. В середине перегородки вырезан прямоугольник, который занимает низкая металлическая печка. Дымоход наладили не через крышу, а через оконную форточку. Видно, железное колено пропускало дым. Воздух в комнате был хоть и теплый, но застоявшийся, отдающий угольной копотью.
Величко устроился на стуле. А Рогожкин рассматривал интерьер комнаты. Конечно, при блеклом свете жировой свечи всего не разглядишь. Но и без света понятно, небогатое тут житье. Пара стульев. У печки низкая узкая кушетка, на которой спит учитель. В темном углу газовая плита. У окна письменный стол с одной тумбой. А что это на столе, темное длинное?
Рогожкин вздрогнул: это же гроб.
– У вас что, покойник в доме?
– Нет, – покачал головой Галим. – Мать год назад ездила в Россию. Там купила себе гроб соседке, русской старухе, и привезла сюда. У нас совсем нет леса. Гробы очень дорогие. А соседку похоронили, пока мать была в отъезде. Используем гроб не по назначению.
Учитель для наглядности подошел к столу, поднял крышку. Гроб с верхом набит мелкой картошкой. Рогожкин хихикнул и занял второй стул. Акимов поправил одеяло, сел на разобранную койку. Учитель заявил, что сидеть ему не хочется, остался стоять. С другой стороны перегородки закашлялась женщина.
– Мать заболела, – пояснил Галим. – А я еще вечером понял, что вы приехали. Сосед через улицу прибежал, говорит: человека убили и столовую сожгли. Ну, думаю, это вы приехали. Обрадовался.
– А Назаров сейчас где? – спросил Акимов.
– Он уехал отсюда больше месяца, – ответил Галим. – Избил свою женщину цепью и уехал. Раньше Назаров со своими бандитами грабил водителей дальнобойщиков. А тут цены на мясо сильно взлетели. Теперь он нашел более прибыльное дело. Угонит из России скот, переправляет через границу, здесь продает перекупщикам.
– И что покупают ворованный скот?
– Почему не купить, если есть деньги? А вам надо уходить. Утром в поселок приедет милиция. Человека на лошади послали сообщить. Будут сгоревшую столовую смотреть. Нельзя вам тут оставаться.
Старуха за перегородкой надрывно закашлялась.
– Где мне искать Назарова? – спросил Акимов.
– Я слышал, они гонят скот разными маршрутами до центральной усадьбы колхоза Жубанова. Это раньше она была усадьбой. Теперь на все село несколько стариков осталось. Это километрах в тридцати пяти отсюда. Удобное для таких дел, совсем безлюдное место. Туда приезжают перекупщики, берут у Назарова скот.
– Что он сам до места коров гонит?
– Зачем сам? Этим занимаются его люди. Сам он приезжает, чтобы получить деньги от перекупщиков и рассчитаться со своими парнями.
– Будешь нашим проводником? Я заплачу.
– Дело не в деньгах.
Галим задумчиво теребил черные коротко стриженые волосы. Старуха, внимательно слушавшая разговор ночных гостей, беспокойно заворочалась на койке, засопела, закашлялась еще громче. Видимо, хотела своим кашлем предостеречь сына от необдуманного и опасного шага. Галим продолжал раздумывать.
– Без тебя мы вряд ли найдем Назарова, – сказал Акимов. – Тогда, считай, все насмарку. Скоро нам нужно возвращаться обратно через границу. Если согласен, скажу только одно: дело рискованное. – А, что мне терять? – махнул рукой Галим. – Работу? Школа закрылась два года назад, с тех пор я не учу детей. Обещали открыть мусульманскую школу, изучать адат и шариат. Но и это заглохло. В этой глуши негде подработать. Тут никто не станет брать частные уроки французского. Так что, я с вами.
Старуха разразилась таким страшным кашлем, что зазвенело оконное стекло. Галим подошел к газовой плите, открыл дверцу духового шкафа, вытащил оттуда брюки, свитер, матерчатую куртку и солдатские ботинки с толстыми подметками. Стал одеваться.
– Что одежда в плите делает? – спросил Рогожкин. – Жарится?
– Четыре года назад на областном конкурсе сельских учителей мне присудили второе место. И приз – эту плиту. Газ сюда не провели. Плита у меня вместо бельевого шкафа.
Учитель сел на койку и стал зашнуровывать ботинки. Рогожкин покачал головой. Да, дом полон бесполезных вещей. Гроб без покойника, плита без газа, печка без дров... Акимов, решивший, что сыну лучше попрощаться с матерью один на один, без посторонних людей, поднялся:
– Мы подождем на улице.
Втроем они вышли из дома, присев на корточки, закурили. Ветер немного стих. Из темной вышины на землю падали первые снежные хлопья. За дверью слышались голоса, женский и мужской. Говорили по-казахски. Наконец, старуха замолчала, стала сновать по тесной комнате, собирая сына в дорогу.
Скурили по две сигареты, пока вышел Галим.
Одетый в коричневую шерстяную куртку и кепку с меховыми ушами, он через одно плечо перебросил лямки рюкзака. На другом плече висел бурдюк из невыделанной лошадиной шкуры, полный кумыса. В руке он держал внешнекурковую двустволку шестнадцатого калибра ТОЗ – 80. Последнюю дорогую вещь, которую нужда еще не заставила обменять на муку или уголь. Из-под расстегнутой куртки виднелся пояс с патронами.
– Я готов, – сказал Галим.
– Оставь свою тулку, – сказал Акимов. – Подберем тебе кое-что получше.
– Мне лучше не надо, – покачал головой Галим.