– Карл Росс, черт возьми. Не Нат. Тот никогда ничего не слышит. Тот видит только свои бумаги и то, что по ним построено. Тот...
– Я всегда думала, что он тебе нравится, – сказала Патти. – И Зиб тоже.
Последовала долгая пауза. Ночной пейзаж вокруг них уносился в темноте размазанным пятном.
– Люди меняются, – наконец сказал Поль.
У нее было желание намекнуть, что и он тоже раньше не бросался банальными фразами. Но ей удалось его подавить.
– Это правда, – согласилась она, – значит, изменился Нат? Или Зиб? – И потом, отвечая скорее на один из своих вопросов, сказала: – Знаешь, это движение за эмансипацию женщин, по которому Зиб так сходит с ума, кажется мыльным пузырем, с которым непонятно почему все так носятся. Разумеется, нужно признать, что с ее фигурой можно не носить лифчика, между прочим, как и с моей, но мне и в голову не приходит ходить так, чтобы на мне все болталось.
– Зиб, кстати, отличная девчонка. – В этом заключении не было и тени сомнения. Оно повисло в окружающей темноте как нечто светящееся.
У Патти внутри вначале что-то замерло, потом ее охватили сомнения, которые, наконец, перешли в уверенность, в ощущение почти непоправимой беды. Если она и переживала когда-нибудь что-либо подобное, то только в страшном сне. И, наконец, пришло чувство вины перед самой собой за свою слепоту, за непонимание того, что она уже давно вступила в ряды жен неверных мужей.
"Ах, Боже, – сказала она себе, – какое несчастье". Но где она, та нестерпимая боль, которую она должна бы испытывать? "Наверно, позднее, – подумала она, – когда я останусь одна и осознаю весь этот ужас". Тогда же она спокойно ответила:
– Значит, изменился Нат.
– Да, – и все.
– В какую сторону?
– Я не хочу говорить об этом.
– Почему, милый?
И здесь у него прорвалось копившееся весь вечер раздражение.
- Какого чёрта, это что, допрос? Если я терпеть не могу этого ковбойского ублюдка, то что, мне теперь искать для этого уважительные причины?
Патти тоже взорвалась:
– Интересно, что ты ему сделал, что теперь его терпеть не можешь?
– Что ты хочешь этим сказать? – Поль помолчал. – Собираешься корчить из себя психоаналитика?
– Человек чаще всего не любит тех, – продолжала Патти, – кому сам когда-нибудь сделал гадость.
– Это наверняка одна из заповедей Берта.
- Не думаю, что папа когда-нибудь пошел на такое. – Голос Патти звучал сдержанно, но не оставлял сомнений в ее правоте, – Он брал верх по-всякому – в работе, в выпивке, в кулачном бою, это да, и в интеллекте тоже. Но всегда играл честно, никогда не нападал из-за угла.
– Ты хочешь сказать, что я – наоборот? На что это ты намекаешь?
Патти не торопилась с ответом и спокойно спросила:
– Так все и было, дорогой? Поэтому ты и бесишься?
В темноте машины лицо Поля казалось расплывчатым пятном, лишенным всякого выражения. Наконец, когда он заговорил, его голос звучал уже гораздо спокойнее:
– С чего это мы заговорили об этом? Я поскандалил с Карлом Россом.
– Мне кажется, последнее время ты то и дело с кем-то скандалишь.
– Ты права, – ответил Поль, - так и есть. У меня нервы стали ни к черту. Допускаю. У меня на работе самый крупный заказ в моей жизни, крупнейший заказ вообще в этой области; понимаешь ты это? Такого здания, как то, что мы строим, никогда еще не было.
– И это существенная причина, – спросила Патти. – Только твоя работа?
"Эх, если бы так", – подумала она, но знала, что не поверит, даже если он ответит утвердительно.
Но Поль только бросил:
– Знаешь, как все действует на нервы...
– В каком смысле?
– Я уже сказал, что не хочу больше говорить на эту тему. Ты же утверждаешь, что эмансипация – мыльный пузырь. Ладно, тогда давай придерживаться традиций. Займись домом. А я буду зарабатывать на жизнь. Когда-то ты обещала быть со мной и в горе, и в радости. Так будь.
Цифры не лгут. Да, существуют шутки о лжецах, об этих проклятых лжецах – статистиках. Но когда цифры, это только цифры, да еще проверенные компьютером, с ними бесполезно спорить. И от того, что показывали цифры, на которые он смотрел, у него было тошно в желудке и кружилась голова.
Составленная им смета оказалась ошибкой. Погода была против него. Задержки с поставками материалов внесли хаос в платежи. Несчастные случаи замедлили темп работ, а из-за рекламаций переделки возникали чаще, чем обычно. Он, Поль Саймон, оказался в своем деле не таким асом, как привык думать. Провал был налицо. Бог к нему не благоволит. Дьявол, он мог бы показать пальцем на сотни причин, но все в целом шло коту под хвост.
Он оказался лицом к лицу с фактами, которые говорили, что если сопоставить выплаты, ожидаемые по окончании строительства "Башни мира", и собственные расходы, то из финансовых проблем ему живым не выйти, не говоря уже о какой-либо прибыли.
Было пять часов. Его кабинет казался ему больше, чем обычно. Стояла мертвая тишина. В других комнатах уже никого не было. С улицы, лежавшей тридцатью этажами ниже, долетал отдаленный гул.
"Думай! " – твердили рекламные плакаты Ай-Би-Эм. А где-то он видел табличку, на которой стояло: "Не раздумывай, пей! "
"Что это ему в такую минуту лезут в голову всякие глупости? "
Он отодвинул кресло, встал и подошел к окну. Машинальная реакция в стиле Макгроу.
"Но почему ему это пришло в голову? По крайней мере, этот ответ он знал, потому что Макгроу большой, грубый, безжалостный, крутой, божественный Макгроу постоянно присутствовал в его мыслях. Ну признайся же, ты живешь в его тени, черт возьми! И, в отличие от Диогена, боишься сказать: "Не закрывай мне солнца, Александр! ".
Внизу, на тротуаре он видел куда-то спешащих людей.
"Куда? Домой? По делам? Радостных? Грустных? Полных разочарования? Что ему до них? Что у него с ними общего? Что у меня общего с кем бы то ни было? Ни с Патти, ни с Зиб. Я сам по себе и, как любит говорить Макгроу, жизнь обрушивается на меня и рвет на части. А кому до этого есть дело? "
Он как будто впервые в жизни уставился на окна, которые нельзя было открыть.
"Такие окна всегда бывают в домах с кондиционерами. А может быть, это еще и для того, чтобы люди не могли выпрыгивать из них, как тогда, в двадцать девятом году? Но Боже милостивый, о чем он? Глупость. Незачем ломать комедию перед самим собой. Кончай это".
Вернувшись к столу, он снова стоял, глядя на безупречные ряды цифр: они походили на солдатиков, маршировавших - куда? На край крутого обрыва, а там – бац, и вниз.
Он снова вспомнил вопли Пата Яновского, и тот жуткий звук, которым все кончилось. Ему снова свело желудок. Он с трудом справился с собой.
В эту минуту зазвонил телефон, он долго смотрел на него, потом наклонился и взял трубку.
Услышал голос Зиб:
– Привет!
– А, это ты, – сказал Поль, – Здравствуй. - Он, по-прежнему, не отрывал глаз от маршировавших цифр.
– Да, ты до смерти рад моему звонку.
– Прости. Я кое о чем думал.
– Я тоже.
"Как они похожи – он и Зиб: она думает только о себе как раз в тот момент, когда он занят тем же".
С усилием он выдавил:
– А о чем?
Зиб постаралась, чтобы голос ее звучал как можно равнодушнее:
– Я подумала, что с удовольствием с кем-нибудь пересплю. Ты не знаешь какого-нибудь подходящего парня?
"Господи, кто придумывает такие ситуации? Кто придумывает эти контрасты легкомысленной чувственности и трагедии, неподдельной трагедии? Только секса ему и не хватало! Почему эта глупая баба не нашла другого времени? "
– Я, случайно, не прослушала твои предложения? – спросила Зиб.
"А, собственно, почему бы и нет, почему бы, к черту, и нет? Почему не отдаться ее нежной легкости, почему не слышать ее вздохи и стоны, улыбаясь и ощущая себя их причиной, почему не найти забытье не в отчаянии, а в чисто животном наслаждении? "
– У меня просто нет слов, – сказал он. – Через двадцать минут в отеле.
Теперь ее голос звучал довольно:
– Можно подумать, ты и вправду заинтересовался.
– Жизнь, – ответил Поль, – побеждает смерть. И не пытайся понять, что я имею в виду. Просто приходи и приготовься к изрядной взбучке.
Нагая, влажная Зиб потянулась и сказала:
– Я вроде бы ужинаю с неким писателем, неожиданно приехавшим в Нью-Йорк. Нат меня ни о чем не спрашивает. Быть редактором – это удобно.
Поль молчал и упорно смотрел в потолок. В его вновь ожившем мозгу мелькали обрывки странных мыслей. А что, если?..
– Ты меня слышишь, милый? – Зиб легонько провела указательным пальцем по его груди.
– Слышу.
– Тогда почему не отвечаешь?
– О Господи, – сказал Гарри и встал с кресла.
В кухне он достал из холодильника банку пива, но потом передумал, взял еще одну и обе открыл. Допив полупустую банку тремя большими глотками, он вернулся в кресло.
– Там все еще полно дыма, – сказала жена. – Почему бы это, если в твоей Башне все так здорово устроено?
Она машинально взяла банку с пивом и как следует приложилась к ней.
– Нам стоит завести два телевизора. Тогда ты сможешь смотреть, что хочешь, а я... тоже, что хочу. Что скажешь?
– Господи Боже, – ответил Гарри, – ты вообще знаешь, сколько стоит такой цветной телевизор, из-за которого ты мне всю плешь проела? А тот вояж во Флориду, который ты выпросила зимой? Думаешь, мне некуда деньги девать?
– Я ведь только сказала, что будь у нас два телевизора, ты смог бы смотреть бейсбол и свои футбольные матчи, а я...
– А ты свою Клару, как там ее, Герц, что ли, – сказал Гарри, – притом целую неделю, день за днем, с понедельника до пятницы.
Картинка на экране вдруг задрожала и запрыгала. Настала тишина. Потом, откуда-то издали, донеслось глухое "Бум-м".
– Господи, – сказал Гарри, – что это?
Комментатор ошарашенно заметил:
– Неизвестно, что случилось, – и потом, – но могу вам сообщить, что земля содрогнулась, и будь я во Вьетнаме, то сказал бы, что начался обстрел. Господин начальник! Господин начальник! Можете нам сказать, что случилось?
Микрофон теперь передавал выкрики толпы, возбужденный гул, как будто зрители были полны радостного ожидания.
- Что это было, Гарри?
- А я откуда знаю? Видно, кто-то взорвал бомбу. Ты же слышала.
Наступившее смятение сменила реклама. Наконец комментатор сказал:
– Это заместитель начальника пожарной охраны Браун, дамы и господа, и он, возможно, объяснит нам, что случилось.
– К сожалению, мне нечего сказать, по крайней мере пока, – ответил Браун. – Мы знаем только, что внизу, на силовой подстанции на одном из ярусов подвала произошел взрыв. Здание обесточено. Внизу два трупа, возможно, это была диверсия. Ну вот и все. – Браун пожал плечами.
– А вспомогательные генераторы, – спросил Гарри. – Что со вспомогательными генераторами?
Комментатор спросил:
– Что это значит "здание обесточено"? Не горит свет? Не ходят лифты? Не работают кондиционеры? Полный капут?
– Да, в настоящий момент именно так. А теперь прошу меня извинить...
Когда Браун отвернулся, сильный микрофон поймал разговор Уилла Гиддингса и Ната Вильсона, стоявших рядом.
– Если был пробой, – как раз говорил Гиддингс, – то почему он не ушел в землю? Для чего заземление? Ведь в проекте все было предусмотрено, провалиться мне на этом месте!
– Разумеется, - голос Ната звучал устало. Все это он слышал уже не в первый раз. – Значит, кто-то что-то сделал не по проекту.
Голоса исчезли. На экране появилась реклама бульона для собак.
– Гарри! – Жена уже почти кричала, – Гарри, ради Бога, что случилось? На тебе же лица нет!
Гарри попытался поставить банку с пивом на столик у кресла, но не попал. Банка упала на пол, пиво потекло на ковер. Но этого никто не заметил.
– Что с тобой, Гарри? Только, ради Бога, не молчи!
Гарри облизал пересохшие губы. К горлу его подступила тошнота. Как это могло случиться? Он глубоко вздохнул. Наконец ответил тихо и зло:
– Замолчи, замолчи наконец! Свой проклятый цветной телевизор ты уже получила, так? И свой вояж во Флориду тоже? – Он помолчал, – Так вот и не забывай об этом.
14
16.43 - 16.59
Губернатор устало говорил:
– Ладно. Сейчас нам ничего не остается, как ждать.
– Если тебя везут на казнь, то радуйся, что хоть едешь, – начал Джек Петерс, но потом покачал головой и добавил: – Куда вы, Бент?
– Я обещал сообщить всем о нашем положении.
Фрэзи начал:
– Ради всего святого! Мы вообще не знаем, так ли все плохо, как они говорят. Так подождите хотя бы пока не узнаем.
– Гровер! – Голос губернатора стал грозным, улыбка обнажила зубы в волчьем оскале. – Я им обещал! И собираюсь сдержать обещание. – Он помолчал. – К тому же эти люди имеют такое же право знать правду, как и вы. – Он снова помолчал, – Даже больше, потому что никто из них не имеет ничего общего с происшедшим.
Фрэзи спросил:
– А я имею? Послушайте, Бент...
– Вот это нам предстоит выяснить, – ответил губернатор и посмотрел на Бет Ширли. – Вам не стоит идти со мной.
– Ну уж нет, – ответила она.
Сквозь окна из тонированного стекла все еще проникало достаточно света, но персонал все равно разыскал и зажег новые свечи, разместив их по всему залу.
Губернатор подумал, что это похоже на декорацию для милой и непринужденной вечеринки. Но было и отличие. Когда они с Бет вошли, говор сначала резко стих, а потом умолк совсем.
Они вышли на середину зала, и губернатор дал знак официанту, чтобы принесли стул; взобравшись на него, он повысил голос:
– В молодости я привык держать речь, стоя на бочках. Здесь мне хватит и этого.
Он всегда начинал с шутки: "Кто его давным-давно этому научил? Ну, неважно".
Он подождал, пока смолк веселый шепот.
– Я обещал вам, что скажу правду – начал он. – Ситуация выглядит так...
Бет смотрела, слушала и говорила себе: "У меня нет права быть с ним. Но смогла бы я уйти? Ответ звучал "нет"".
Пока губернатор говорил, она пробежала взглядом по соседним лицам. Большинство натянуто улыбалось, некоторые недоуменно хмурились, одно или два выглядели растерянно.
Там был молодой конгрессмен Кэрри Уайкофф, с которым ее познакомили. "Интересно, так ли он держится, когда его политический противник произносит речь с трибуны конгресса? " Он казался нервным и напряженным, как будто с трудом сдерживал гневные слова, но не сводил глаз с лица губернатора.
Там была Паола, жена Боба Рамсея, высокая, солидная, непрерывно улыбающаяся, – так она улыбалась на тысячах публичных мероприятиях и предвыборных митингах. Она перехватила взгляд Бет и как-то по-детски заговорщицки подмигнула ей. Паоле ситуация явно не казалась серьезной.
Прямо перед губернатором стояли генеральный секретарь Организации Объединенных Наций и постоянный представитель Советского Союза в ООН. По их лицам реакцию угадать было невозможно.
Сенатор Петерс, как заметила Бет, вошел в зал, прислонился к стене и погрузился в наблюдение происходящего. "Крепкий, битый, независимый человек", – подумала Бет. Многие годы она часто встречала то в газете, то в журнале статьи, посвященные его успехам или его пристрастиям. Теперь, когда они были знакомы, ее интерес к нему только возрос.
Он занимался орнитологией и был в ней почти профессионалом. Его каталог птиц, обитающих в Вашингтонском регионе, считался образцовым. Он был одним из главных инициаторов обновления Аппалачской тропы и прошел все ее три с половиной тысячи километров, свободно читал на древнегреческом и латыни, говорил по-французски и по-немецки, все с тем же акцентом американского провинциала. Говорили, что он держит в голове коллекцию стихотворных эпиграмм чуть ли не на весь Конгресс. Он был здесь, почти как Бет, случайно или велением судьбы. Это как вам угодно. И он и Бет оказались здесь, но она-то сюда попала случайно. "Как часто слышишь истории о пассажире, опоздавшем на самолет, который разбился сразу после взлета? " От этой мысли она содрогнулась. "Неужели она уже смирилась с катастрофой?"
Она снова сосредоточилась на словах губернатора. Тот заканчивал объяснение случившегося.
– Телефоны работают, – сказал он и улыбнулся. – Вот откуда я все знаю. Я ничего не выдумал.
На этот раз никакого веселого шепота, да он его и не ждал. Теперь легкий тон оказался неуместным. Улыбка исчезла с лица губернатора.
– Помощь уже идет к нам. По лестницам с обеих сторон здания поднимаются пожарные. Им предстоит длительное восхождение, как вы понимаете, так что нужно запастись терпением.
Он замолчал. "Все ли он сказал? " По его мнению, все, ну разве что кроме подходящего заключения.
– Итак, такой сюрприз, разумеется, не планировался, сами понимаете, но со своей стороны, я хочу сказать, что в ожидании, пока наведут порядок, я намерен продолжать развлекаться.
– А если не наведут? – ответом ему была первая реплика Кэрри Уайкоффа. – Что, если порядок так и не наведут, что тогда, губернатор?
Губернатор слез со стула.
– Вас это выбило из колеи, Кэрри, – тихо сказал он. – Член Верховного суда Холмс некогда произнес слова, которые я вам хочу повторить: "Свобода слова не дает права кричать "пожар" в переполненном театре". А именно это вы и делаете. Для чего? Чтобы обратить на себя внимание?
Конгрессмен покраснел, но не сдавался:
– Люди имеют право знать, в чем дело.
– Все это слова, – ответил губернатор. – И как чаще всего бывает, в них есть толика правды, но только толика. Люди, находящиеся здесь, имеют право знать, в чем дело, и я им уже сказал. Но они не заслуживают и, я уверен, не желают, чтобы молодой нахальный горлопан, который вещает как святоша на Юнион-сквер о грядущем конце света, напугал их до смерти. Проявите хоть каплю того ума, который за вами числится.
Он отошел и направился к Бет, которая уже шла ему навстречу. Она взяла его за руку.
– Прекрасная вдохновляющая речь, – с улыбкой сказала она. – Я буду голосовать за вас. Как видите, я на ходу учусь, как делается политика.
Губернатор накрыл ее руку своей и легонько пожал:
– Слава Богу, что еще хоть кто-то не разучился смеяться.
Она ожидала, что губернатор вернется в канцелярию, которая в ее глазах стала чем-то вроде главного штаба. Но он не торопился, и Бет поняла, что своим присутствием губернатор хочет внушить людям уверенность. Они вместе переходили от одной группы к другой, на мгновение останавливаясь у каждой, если нужно, представляясь и произнося несколько добрых, ничего не значащих слов.
Генеральному секретарю:
– Вальтер, смею вас уверить... и потом: есть одна американская пословица, Вальтер, которая очень подходит к нашей ситуации. – Губернатор, улыбаясь, обвел взглядом зал. – Это чертовски странный способ править паровозом, должен я вам сказать.
Генеральный секретарь тоже ответил ему улыбкой:
– Эту идиому я уже слышал и с сожалением должен согласиться. Тут у нас переполох, как на Пенсильванском вокзале, не так ли?
Некой стареющей актрисе: