"Это вроде сцены бала в театре, – сказала себе Бет, – в опере или даже в балете, такое живое, но явно неправдоподобное скопление людей, которое занимает внимание зрителей, пока из-за кулис не выйдут главные герои".
Ей стало интересно, такое ли впечатление у губернатора, и по его улыбке она поняла, что да.
– Выходим на сцену, – сказал он.
Президент радиотелевизионной компании первым остановил их:
– Здесь становится жарко, Бент.
Губернатор улыбнулся:
– Вспомните прошлое лето, когда отключилось электричество у трехсот тысяч жителей и им приходилось обходиться без кондиционеров.
– Чужие проблемы никогда не помогали мне решать мои.
– Мне тоже, – признался губернатор, – но, с другой стороны, если ничего нельзя изменить...
– Я взял за правило, что всегда буду пытаться что-то изменить. По-моему, и вы тоже.
Губернатор кивнул. Он улыбался своей рассчитанной на публику улыбкой, но в голосе его не было и капли веселья:
– Не в этот раз, Джон. Не сейчас.
– Что же, нам просто ждать, что будет?
– Пока это единственное, что нам остается, – ответил губернатор и пошел с Бет дальше.
К нему подошел мэр Рамсей с женой:
– Есть новости?
– Пытаются запустить лифт. Как только получится, сообщат.
– А те пожарные все еще взбираются по лестницам?
– Двое из них, – ответил губернатор, – доберутся сюда. Двух других я вернул обратно.
На скулах мэра заиграли желваки:
– Вы можете сказать почему?
– Потому что те двое, которые доберутся сюда, уже не могут вернуться. На лестнице под ними пожар.
Мэр вздохнул:
– Это значит, что и вторая лестница небезопасна.
– К сожалению, нет.
Паола Рамсей сказала:
– Мы звонили Джилл. – Она улыбнулась Бет. – Она просила передать тебе привет. – Потом добавила: – Она всегда тебя очень любила.
Все помолчали.
– Иногда я говорила себе, что ты понимаешь ее лучше, чем я, и меня это злило. Но теперь уже нет.
"Еще одни слова, которые рождаются только в такую минуту, – подумала Бет. – Почему? "
– Я этого не знала.
– Это уже не важно. Все уже прошло. Джилл...
Паола задохнулась и покачала головой.
– Она молода, Паола, она еще ужасно молода.
– И теперь она должна будет рассчитывать только на себя.
Она взглянула на губернатора:
– Я совсем не светская дама, Бент. Я просто испуганная женщина. Почему мы торчим здесь? Кто в этом виноват? Я спросила Гровера Фрэзи, но...
– Гровер, – сказал мэр, – растерян и перепуган. – В его голосе звучало презрение. – Но при всем том он был и остался джентльменом. Гровер Фрэзи, член клуба избранных. Моей жене он сказал: "Ну-ну, Паола, все скоро будет в порядке, я надеюсь". Или что-то в этом смысле.
– Я бы хотела, чтобы кто-то понес за это ответственность, – сказала Паола Рамсей. – Кто-то из тех безответственных и непорядочных людей, которые делают все, что им вздумается, называя это деловой активностью. Им все сходит с рук, а я сыта ими по горло. Кто бы ни был виноват в этом, черные или белые, мужчины или женщины, выдающиеся педиатры или университетские священники, кто угодно, я хочу видеть собственными глазами, как они получат свое.
Она запнулась:
– Нет, как они получат свое, я уже не увижу, да? Но хочу хотя бы знать, что это произойдет. Называйте меня мстительной, если хотите. Называйте меня...
– Я скажу только, что вы правы, Паола, – ответил губернатор, – Признаю, что нынешняя исключительная ситуация меняет и мои воззрения на преступление и наказание.
- Но ведь еще не все потеряно, – заметил мэр. – Вы ведь сами говорили, что лифты...
– Да, – согласился губернатор, – это еще не конец.
Он подумал о спасательном тросе, но решил, что не будет говорить о нем, чтобы не возбуждать преждевременные надежды.
– Я не люблю аналогий с футболом, – сказал он. – Это просто не для меня. Никогда не обсуждаю футбольную тактику. Но пока нет свистка – игра еще не кончена. Поэтому...
– Нам нужно держаться как светским дамам, не моргнув глазом, – закончила Паола Рамсей. В глазах ее горела ярость. – Меня тянет на те слова, что пишут в сортирах, Бент. Я серьезно, – Потом добавила: – Продолжайте спокойно свой обход для успокоения народа.
Она помолчала, глядя на своего мужа.
– И мы займемся тем же. Мы ведь не можем снять маску? – Голос ее был хриплым от гнева.
Губернатор смотрел им вслед. К нему приблизился генеральный секретарь ООН.
– Между нами, – быстро сказал Бет губернатор, – я испытываю те же чувства, что и Паола. Но выйди это наружу, разве не пострадал бы мой образ в глазах общественности?
Он снова улыбнулся, на этот раз генеральному секретарю, который с привычной небрежностью держал в руке бокал шампанского:
– Вальтер, у меня такое впечатление, что мы еще не извинились перед вами за эту... гм... мелодраму. Так что я приношу вам свои извинения.
– Разве вы в этом виноваты?
– Только не в прямом смысле. – Больше он распространяться не стал.
Генеральный секретарь спросил:
– Вы заметили, как быстро и легко человек в критические моменты меняет свою систему ценностей? Еще недавно я думал только о балансе сил, волнениях на Ближнем Востоке, проблемах Юго-Восточной Азии и претензиях целого ряда делегаций по разнообразным поводам. – Он умолк и задумчиво улыбнулся. – Мне это напоминает совсем другое время, когда тоже имело значение только "здесь" и "сейчас".
– Когда это? – спросила Бет.
– Во время войны? – предположил губернатор. – Вы это имели в виду, Вальтер?
– Некоторое время мы жили под Мюнхеном, в стогу сена, – ответил генеральный секретарь. – Наш дом конфисковали. Меня выпустили из концлагеря – моя жена это как-то устроила. Нас было шестеро. Двое детей, мать моей жены, моя тетя и нас двое. – Он говорил тихо и медленно. – Однажды мы раздобыли курицу, целую курицу.
Губернатор покачал головой. В его лице и голосе чувствовалось сочувствие и безоговорочное понимание.
– Она была для детей, но им не досталась.
Наступила тишина, затем он закончил:
– Когда мы с женой отвернулись, обе старушки ее тут же съели. Всю, и косточки обглодали дочиста. Так обстоят дела, когда речь идет о выживании.
- Возможно, – не спеша предположил губернатор, – если всех истеричных политиков, создающих вам такие проблемы, перенести сейчас сюда, поставить в наше положение, то все споры сразу будут решены. Что бы вы сказали о таком варианте?
– Что это чисто в стиле янки. – Генеральный секретарь улыбнулся. – Полагаю, что наша ситуация не изменилась?
Увидев лицо губернатора, он только кивнул:
– Я так и думал. А теперь одно маленькое замечание. Судья Поль Норрис, скажем так, на грани взрыва. Он так разъярен, – снова та же улыбка, – что моих дипломатических способностей не хватает, чтобы его успокоить.
- Я с ним поговорю, – сказал губернатор.
Судья Поль Норрис, высокий седовласый мужчина командирского типа, бросил на него испепеляющий взгляд.
– Если кто-нибудь немедленно что-нибудь не придумает, – сказал он, – я возьму все в свои руки.
Губернатор понимающе кивнул:
И что вы сделаете, Поль?
– Не знаю.
– Прекрасный ответ, вполне достойный вас.
Норрис медленно ответил:
- Слушайте, Бент, я уже сыт вами по горло. Вы остры на язык. Все это знают. И вы пользуетесь им, чтобы издеваться над всем, что создало величие этой земли. Вы...
- Вы имеете в виду, – сказал губернатор, – унаследованное состояние, положение и то, что когда-то называлось привилегиями. – Он кивнул. – Я видел недавно ваше имя в одном списке. Ваши доходы за прошлый год достигли почти миллиона долларов, но при этом вы совсем не платили налогов.
– Я не нарушал законов. – На лбу Норриса забилась тонкая жилка. – Все было в пределах правил.
– В этом я убежден, только вот человеку, который зарабатывает только десять тысяч в год, тяжело понять, почему он должен платить налог в двадцать процентов.
Бет смотрела, слушала и пыталась понять, чего хочет добиться губернатор, сознательно восстанавливая против себя этого человека, будь он хоть тысячу раз прав.
– Мне плевать на людей, зарабатывающих десять тысяч в год, – ответил Норрис. – Они меня не интересуют.
Бет в душе рассмеялась. "Теперь понимаю, – сказала она себе, – это сознательный уход в сторону от темы, размахивание красной тряпкой, чтобы отвлечь человека от главной проблемы".
– Но и на вас, Поль, наплевать тому нашему гипотетическому человеку, зарабатывающему десять тысяч долларов в год. Он сыт вами по горло и считает, что с вами и вам подобными давно пора кончать.
– Вы говорите, как коммунист.
– Это обо мне уже говорили.
– Значит, вы признаетесь?
Губернатор улыбнулся.
– Я думаю, откуда взялось это обвинение. Крайне левые считают меня слишком верной опорой нашего строя, и вместе с мнением, которого придерживаетесь вы и вам подобные, это ставит меня туда, где я и хочу быть: достаточно близко к центру.
Он помолчал.
– Попробуйте задуматься над всем тем, что я вам сказал. – И потом, внезапно ставшим холодным голосом добавил: – Но пусть вам не взбредет в голову затеять в этом зале какой-нибудь переполох, или я прикажу связать вас как рождественского гуся и заткнуть вам рот бананом. Вы поняли?
Норрис засопел. Жилка у него на лбу набухла еще сильнее:
– Вы не посмеете!
Губернатор ощерил зубы:
– Не пытайтесь это проверить, Поль. Я блефую только в покере.
И они с Бет отошли прочь.
Официант с напитками на подносе заступил им дорогу.
– Спасибо, парень, – сказал губернатор, подал бокал Бет и взял себе.
– Как идут дела, господин губернатор? – спросил официант полушепотом. – Знаете, говорят, что нам отсюда не выбраться. Никогда. Говорят, что с пожаром не могут справиться. Говорят...
– Всегда что-нибудь да говорят, – ответил губернатор, – и всегда кто-нибудь заявляет, что все кончено.
– Ну да. Я знаю, в войну я служил на флоте. Только, господин губернатор, у меня жена и трое детей, что будет с ними? Скажите мне, что будет с ними?
– Мальчики, – спросил губернатор, – или девочки?
– Разве в этом дело? – И добавил: – Два мальчика и девочка.
– Сколько им?
Официант нахмурился:
– Одному одиннадцать, Себастьяну. Берту – девять. Бекки – всего шесть. К чему это вам?
– Бекки еще слишком мала, – ответил губернатор. – Но почему бы вам не взять Себастьяна и Берта в субботу на футбол?
– То есть завтра?
– Разумеется, – губернатор спокойно улыбался. – Мы там можем увидеться. И если так, ставлю вам пиво, а ребятам кока-колу. Идет?
Официант замялся, потом ответил:
– Думаю, вы мне дурите голову. Извините за выражение, мадам. – Он помолчал. – Но если мы там и вправду встретимся, то ловлю вас на слове, так я знайте. – Он отвернулся, но тут же обернулся к ним снова. – Я обычно хожу на западную трибуну. – Уходя, он улыбался.
– Он понял, Бент, – заметила Бет.
Губернатор кивнул:
– В войну я служил в Лондоне. Тогда вы еще были совсем ребенком.
Бет улыбнулась так же, как он:
– Не пытайтесь испугать меня вашим возрастом.
– Когда настал настоящий хаос, – продолжал губернатор, – люди сумели с ним справиться. Не то, чтобы им это нравилось, но справились. Выдержали, не жаловались и редко паниковали. Такие же люди, как этот парень. А люди вроде Поля Норриса не умеют... ну, жить вместе с другими.
– И вместе с другими умирать, – добавила Бет. – Да, вы правы. – У нее уже горели веки. – Возможно, в конце концов запаникую и я.
– Еще не конец, – голос губернатора звучал уверенно и твердо. – Но если он и наступит, вы паниковать не будете.
– Прошу вас, Бент, не позволяйте мне этого.
Было 17. 23. С момента взрыва прошел час.
20
17.21 - 17.32
В трейлере зазвонил один из телефонов. Браун снял трубку и представился, немного послушал, замялся.
– Да, – сказал он наконец, – она здесь.
Он передал трубку Патти.
– Я так и думала, что ты там, девочка моя, – услышала она голос матери. В ее тоне не было и следа упрека. – Это хорошо. Папа был бы рад.
Тишина.
Патти закрыла глаза. Потом нерешительно спросила:
– Был бы? Что это значит?
Молчание в трубке длилось бесконечно. Потом Мери Макгроу прервала его спокойным голосом, в котором не было и следа слез.
– Умер, – сказала она. И все.
Патти невидяще уставилась на хаос за окном и глубоко, с дрожью вздохнула:
– А я была здесь.
– Ты ничем бы не помогла, – ласково ответила Мери. – Меня пустили к нему на несколько минут. Но он не видел меня и даже не знал, что я там.
Слезы уже готовы были хлынуть из глаз. Патти с трудом сдерживала их:
– Я приеду.
– Нет. Я уже дома, девочка моя.
– Я еду туда.
– Нет. – Голос звучал странно, напряженно, но вместе с тем уверенно. – Я выпью чашку крепкого чая. И как следует выплачусь. Потом пойду в церковь. Так что ты мне в этом ничем не поможешь.
Мери помолчала.
– Не то чтобы ты мне мешала. Но только сейчас, когда умер отец, я хочу побыть одна. Отец бы это понял.
– Я тоже понимаю, мама, – задумчиво ответила Патти.
"Каждый противостоит горю по-своему", – подумала она. Для нее это было внове. Сегодняшний день многое представил по-новому.
– А что у тебя? – спросила мать.
Патти чуть удивленно обвела взглядом трейлер, но ответ был прост: – Я остаюсь здесь. На папиной стройке.
Наступила долгая пауза.
– А Поль? – спросила Мери.
– Ничего. С ним все кончено. – Патти немного помолчала. – Папа знал об этом. – И сквозь горе снова прорвался гнев. Она его подавила.
– Поступай, как считаешь нужным, девонька. Благослови тебя Бог.
Патти медленно положила трубку. Она понимала, что Браун и два начальника пожарных команд стараются не смотреть на нее и в недоумении ждут объяснений. Просто удивительно, как легко она это поняла, как легко она понимает таких мужчин, как эти, мужчин, похожих на ее отца. Мужчин, совсем не таких, как Поль. "Но тогда мне нечего скрывать", – подумала она.
– Отец умер, – Она сказала это медленно, решительно и тут же встала. – Я пойду.
– Присядьте, – сказал Браун. Голос его звучал хрипло. Молча достал сигареты, взял одну, переломил ее пополам и со злостью швырнул половинки в пепельницу. – Ваш отец... – начал он. – Мне очень жаль, миссис Саймон, – Несмотря на усталость и напряжение, он заставил себя улыбнуться; это была нежная и сочувственная улыбка. – Мы, бывало, спорили. Это естественно. Он был строителем, а я, по его меркам, только помехой, и оба мы легко заводились, – Улыбка стала шире. – Но я не знал лучшего человека и я рад, что его нет здесь и он не видит все это.
Патти спокойно ответила:
– Спасибо. Я бы не хотела вам мешать, – И тут ей пришло в голову, что ей просто некуда идти. Это было совершенно ясно. И только теперь она осознала, что осталась одна, совершенно одна. Это было ужасно. Она неуверенно повторила: – Я вам благодарна. Постараюсь вам не мешать.
Затрещала переносная рация.
– Мы уже на площадке банкетного зала, шеф. – Это был голос Дениса Хоуарда, задыхавшийся и дрожавший от усталости. – С дымом здесь терпимо. Попытаемся освободить двери.
– Что с ними?
– Господи, шеф, как можно так делать? – Голос едва не плакал. – Тут полно огромных ящиков, тяжелых как черт, на некоторых наклейки: "Осторожно! Электронные приборы! ", и они так притиснуты к дверям, что их нельзя открыть снаружи. Куда, черт возьми, смотрели наши люди, кто додумался так забаррикадировать пожарный выход!
Командир пожарной части прикрыл глаза:
– Я не знаю, Денис. Клянусь, не знаю. Я знаю только, что если есть способ сделать все плохо, то до него кто-нибудь да додумается. Этот принцип, насколько я знаю, еще никогда не подводил. А когда все ложится в масть, – он запнулся, – так разбейте эти ящики к черту! Постарайтесь убраться с лестницы и попасть внутрь! Это ваша единственная надежда.
Браун устало протянул руку. Командир части подал ему рацию.
– Губернатор обещал вам что-нибудь выпить и закусить, – сказал Браун. – На этом вы свое дело сделали.
Ответа не было. Батареи в рации Хоуарда отказали из-за повышения температуры.
Нат был внизу, в темной утробе здания и передвигался на ощупь при призрачном свете пожарных фонарей. В противогазе он страдал от клаустрофобии и боялся, что каждый вздох может стать последним. Насквозь промокший от брызг пожарных брандспойтов он продирался сквозь дым, почти ощущая его материальную плотность.
Гиддингс, Джо Льюис и двое парней из наскоро собранной бригады электриков были где-то поблизости, но сейчас Нат не знал где.
"Это абсурд, – говорил он себе, – что я вообще здесь. Специалист по электрооборудованию – Джо Льюис. О том, где щиты и трансформаторы, Гиддингс знает столько же, сколько и я. Значит, я здесь только потому, что не могу ждать в стороне, как типичный настоящий архитектор у кульмана, с карандашом в руке и головой, полной абстрактных идей".
"Мне здесь не место", – подумал он, и словом "здесь" он определил не только чрево этого гигантского здания, но и все остальное в этом разложенном по полочкам обществе огромного города, где правая рука не знает, что делает левая, и где человек так далек от всего происходящего, что какой-то выключатель, находящийся за километры от него, может лишить его света, тепла, возможности поесть или включить музыку, чтобы остаться одному и не сойти с ума в этом сумасшедшем доме. Или его ненароком может накрыть радиоактивное облако, возникшее из-за аварии на реакторе Бог знает где.
"Разумеется, я преувеличиваю, – сказал себе Нат, – но не слишком".
Тут на него налетели двое пожарных, метавшихся вокруг в дыму, прокладывая новые шланги. Они даже не заметили столкновения.
"И еще вот это: как все здесь задевают друг друга, независимо от обстоятельств. Люди здесь, как кролики в клетке. Они даже рады, когда есть возможность потолкаться и подраться и когда они топчутся в страшной давке: в метро в час пик, в автобусах, на переполненных трибунах Янки-стадиона, на пляжах Кони-Айленда, на Рождество на Таймс-сквер, на Медисон-сквер... Господи, как же они это любят! "
Образы мелькали в его мыслях быстрее, чем он мог найти слова.
Какой-то голос поблизости прорычал сквозь противогаз:
– Да, где же... а, вот он, сукин сын! Ты куда светишь, в задницу? – Это был один из электриков.
Там был и Гиддингс, который в дыму казался просто гигантом.
– Если вам слабо, так пустите меня. – Его голос звучал нереально, отдаленно и глухо.
– Эй ты, начальничек, убери свои чертовы руки от щита. Ты не из нашего профсоюза.
"О, нет, – подумал Нат, – Только не сейчас".
"Да, вот так обстоят дела: это у них внутри, и их не исправишь. Человек огородил свою делянку и воюет со всеми пришельцами и с друзьями, и с врагами. Почему? Потому что в его делянке – его душа, она выражает его "я", и любая угроза для нее – удар по душе хозяина. Такой вот бардак. Но так не должно быть! "
Нат был зол на весь мир.