– Вы убеждены, что лестницами воспользоваться невозможно?
– Абсолютно, – ответил Хоуард и взглянул на Старра, который кивнул. – Здесь все же лучше, – продолжал он, – хотя тоже ничего хорошего. Вот смотрите, – он развел руками и поднял их. – Вы когда-нибудь видели, как горит лес? Нет? Обычно это начинается с маленького очага. Кто-то неосторожно разведет костер, бросит сигарету или что-нибудь еще. Вначале займется трава, потом кусты, потом низкие ветви больших деревьев. – Он замолчал, жестами иллюстрируя, как это бывает. – Допустим, там наверху, на самой вершине одного из больших деревьев, гнездо с птенцами. Внизу, на земле, да и в нижних ветвях дерева все уже горит, огонь и дым прибывают, пламя скачет с ветки на ветку. – Он снова помолчал. – Но гнездо еще долго будет в безопасности. Не навсегда, чтобы вы меня поняли, но на некоторое время. Пока пламя не доберется до верхних ветвей, тем птичкам лучше сидеть на месте. – Последняя пауза. – Особенно если они не умеют летать.
Шеф пожарной охраны сказал: – А это чертовски высокое дерево. Так что кое-какое время у нас есть.
– Для чего? – спросил Гровер Фрэзи. – Чтобы мы просто сидели, прекрасно зная, что нас ожидает? – Он вскочил. – Я ждать не собираюсь! – Он говорил все громче.
Мэр Рамсей сказал с порога:
– Да сядьте вы! И ведите себя как взрослый человек!
Фрэзи тихо ответил:
– Вам бы стать вожатым у скаутов. Да вы им наверняка были. Бог, Родина и Йель? Галстук в тонах колледжа и "положение обязывает"?
Он направился к дверям.
– И не пытайтесь меня остановить, – бросил он в лицо губернатору.
– Не буду, – ответил тот, наблюдая, как Фрэзи исчезает за дверью.
В канцелярии все молчали. Бет открыла было рот, но только молча покачала головой. Шеф пожарной охраны беспокойно завертелся на стуле. Мэр сказал:
– Нужно было его остановить, Бент.
– Пусть это будет на моей совести, – ответил губернатор.
Пожарный Хоуард заметил:
– Ему не выйти с этой лестницы живым, мистер губернатор.
– Я это и имею в виду. – Лицо губернатора выдавало внутреннее напряжение.
На пороге появился сенатор Петерс, оперся о косяк.
– Пусть это будет на моей совести, – повторил губернатор. – Возможно, я прав, возможно, нет. Не знаю. И мы это никогда не выясним. О таких решениях можно дискутировать до бесконечности.
– Ведь речь идет о жизни человека! – напомнил мэр.
– И это я понимаю, – согласился губернатор, – но кто дал мне право решать судьбу другого человека?
– Вы отказываетесь от своих принципов?
– В этом, Боб, – сказал губернатор, – и состоит разница между вами и мной. Я не верю в теорию о папочке, который всегда лучше знает что и как. Когда речь идет об общественных интересах, я всегда занимаю твердую позицию. Но если взрослый человек решает сделать что-то, не затрагивающее остальных, это не моя забота.
Из зала отчетливо долетели ритмы рока. Неожиданно раздался смеющийся женский голос, в котором звучала истерика. Кто-то крикнул:
– Эй, смотрите! Он уходит!
– Сейчас это все ваше общество, Бент, – сказал мэр. – И оно настроено наподобие Фрэзи. Этого вы не можете отрицать.
– Именно поэтому я так решил, – ответил губернатор. – Честно говоря, я думаю, теперь нам будет легче. Мы избавились от взрывоопасного элемента.
Сенатор Петерс хладнокровно произнес, ни к кому не обращаясь:
– Хладнокровный сукин сын, а?
Никто не ответил.
Сенатор улыбнулся:
– Но я должен признать вашу правоту, Бент.
Губернатор встал из-за стола.
– Итак, все что нам остается – это надежда, что ваши люди, Пит, сумеют справиться с огнем раньше, чем он доберется, – неожиданно он улыбнулся, – до гнезда.
– Как я уже говорил, – поддакнул шеф пожарной охраны, – это чертовски высокое дерево.
Бен Колдуэлл спросил:
– Никто не слышал прогноза погоды? Гроза с приличным ливнем могла бы помочь.
Бет, наблюдавшая за всем этим, почти физически ощущала грозу, собиравшуюся в воздухе комнаты. Из глубины ее воспоминаний всплыла та особая темнота, означавшая приближение бури, первые порывы ветра, их нарастание, первые отдаленные удары грома.
"Сколько раз ей довелось это пережить и сколько раз, еще ребенком, она злилась, что гроза портит прекрасный летний день? Первые капли всегда были крупными и редкими, молний сверкали все чаще и чаще, и все меньше становились интервалы между ними и ударами грома.
Двадцать один, двадцать два, двадцать три – она всегда считала интервалы в секундах, чтобы угадать расстояние до грозы, пока та не была прямо над головой и уже не было никаких интервалов, и гром гремел одновременно с ударом молнии.
Тогда, небеса разверзались и дождь лил сплошной стеной, иногда с градом, и градины подпрыгивали и стучали по окнам и крыше, как будто пришел конец света.
И ее это могло огорчать? Когда в эту минуту, по словам Бена Колдуэлла, гроза представлялась единственной надеждой на спасение? Невероятно! "
– Да, хороший летний ливень нам бы не помешал, – как раз, улыбаясь, говорил губернатор. – Вы никого не знаете, Бен, кто мог бы вызвать дождь?
В этот момент ожил телефон. Губернатор нажал кнопку, чтобы слышали все.
– Армитейугж слушает.
Голос Ната Вильсона звучал совсем устало:
– Со вторым выстрелом получилось не лучше, чем с первым. С самого начала мы не питали особых надежд, но все равно старались как могли.
– Понимаю, – ответил губернатор. – Мы благодарны вам за ваши усилия.
– Браун хотел бы знать, добрались ли к вам благополучно двое его людей.
– Добрались. Они сейчас среди нас. А двое других успели спуститься вниз?
После долгой паузы послышался голос Брауна:
– К сожалению нет, мистер губернатор. Они отрезаны на пятидесятом этаже. Ниже на лестнице пожар.
– Тогда срочно пошлите их наверх, если они еще могут идти.
– Над ними тоже все горит.
Губернатор закрыл глаза, потом медленно открыл их:
– Браун!
– Да?
– Дайте мне опять Вильсона, – и когда узнал голос Ната, он сказал: – Я хочу поручить вам подготовить полный отчет. Главу за главой, пункт за пунктом обо всей этой комедии ошибок. Сделайте это немедленно, пока еще можно получить свидетельские показания. Ничего не утаивать, не щадить ничьих чувств. Кто что сделал, или кто что не сделал, насколько возможно и почему. Пока сможем, будем вас непрерывно информировать обо всем, происходящем здесь, о каждом решении, которое примем, о каждом факте, который выясним.
В динамике было отчетливо слышно чье-то бурчание. Это Гиддингс выражал свой протест.
– Скажите тому ворчуну, кто бы он ни был, – продолжал губернатор, – что это вроде предварительного слушания перед началом процесса, и если мы проведем его правильно, то это может предупредить дальнейшие бессмысленные трагедии, подобные этой. По крайней мере, я от всей души надеюсь.
– Понимаю, – ответил Нат.
– Пусть говорят факты, – продолжал губернатор. – Заранее никого не обвиняйте. Это ни к чему. Думаю, что при этих обстоятельствах виновников найдется более чем достаточно. – Он помолчал. – Включая и некоторых из нас, наверху, которые виноваты прежде всего в том, что дали одолеть себя своему тщеславию. Вы меня поняли?
– Да.
Хорошо, – сказал губернатор. – Мы соберем... – Он запнулся, потому что в зале вдруг все стихло, вдруг кто-то закричал, потом завизжал. Там что-то произошло.
– Останьтесь на связи, – сказал губернатор, вскочил со стула, подбежал к дверям и выглянул в зал. – Боже мой! Господь всемогущий!
Кто-то открыл противопожарные двери, потому что в них ломились снаружи. В дверном проеме стоял Гровер Фрэзи. Большая часть одежды на нем сгорела. Волосы тоже, так что череп был голым и черным; глаза на изувеченном лице выглядели просто черными дырами. Зубы сверкали в безумном оскале. С верхней половины тела свисали клочья мяса, а кожа, оставшаяся от ботинок, дымилась. С вытянутыми руками он сделал неверный шаг вперед, в горле у него что-то хрипело и булькало. И тут он внезапно упал плашмя и превратился в обугленную, почерневшую кучку чего-то неживого. Еще раз судорожно дернулся, но больше уже не шевелился и не издавал ни звука.
В зале стояла тишина. Мертвая тишина.
Губернатор негромко сказал:
– Прикройте его.
Когда он повернул назад и двинулся в сторону канцелярии, лицо его было непроницаемо.
"Пусть это будет на моей совести", – мысленно повторил он и на миг закрыл глаза.
26
18.09 - 18.19
Этого не должно было случиться – но случилось. Защитные системы Башни одна за другой вступали в бой за ее спасение, но также одна за другой проигрывали битву и погибали в огне.
На контрольном пульте вначале горели сигналы, за которыми некому было следить, но, когда пропало напряжение, погасли и они.
Системы охлаждения, чьи тепловые предохранители плавились от жары, вступали в действие этаж за этажом. Но наибольший жар был внутри конструкции здания, где спринклеры были бессильны. А когда огонь прорывался в открытое пространство и жадно заглатывал свежий воздух, температура взлетала так быстро, что вода в подводящих трубопроводах превращалась в пар и трубы лопались. И еще одна вражеская атака достигала успеха.
В ядре здания вертикальные каналы, которых были сотни и тысячи, тут же превращались в вытяжные трубы, которые разносили огонь вверх и вниз и одновременно заглатывали свежий воздух, раздувавший и поддерживавший бешенное пламя.
Нагретый воздух поднимается вверх – таков закон природы, – а раскаленный воздух еще быстрее, чем теплый. Но температура передавалась и через конструкцию, через стальной каркас, быстро, через керамическую и деревянную облицовку стен и покрытия полов – медленнее, но так же неумолимо, а кроме, того еще и по трубам, кабелям, коробам и нишам заземления. И огонь, достаточно разгоревшись, начинает поддерживать себя сам, повышая температуру до уровня возгорания в результате чего материалы воспламеняются друг за другом. Таких случаев на совести Прометея предостаточно.
Башня была обречена.
Это гигантское здание, которое должно было оказаться в центре коммуникаций всего мира, было теперь предметом всемирного внимания в совершенно ином смысле.
О катастрофе знал весь мир, кое-где известие это воспринимали с удовлетворением, если не с радостью, от того, что в мирное время в самой богатой стране мира гибнет самое новое и самое высокое из когда-либо построенных человеком зданий и что "вся королевская рать" так же беспомощна, как и простые смертные.
Но это было не совсем верно.
То, что осталось от Гровера Фрэзи, прикрыли белой скатертью и оставили там, где он упал. Противопожарные двери снова закрыли, но всем в зале было ясно, что они могут служить только временной защитой. Когда придет время, они не удержат огонь. Разве что...
– Они пытаются локализовать огонь в нижних этажах, – сказал губернатор. Он уже снова влез на стул. – Это наша главная надежда. – Он чуть не сказал "единственная надежда".
Число его слушателей поредело. В противоположном конце зала из транзисторного радиоприемника неслись звуки рока.
С полдюжины людей танцевали, если это можно было так назвать.
"Ну, – подумал губернатор, – ты сам сказал, что лучше рок, чем псалмы и молитвы".
Он больше не обращал на них внимания.
– К сожалению, должен вам сообщить, что попытка с лифтом окончилась неудачей. – И после короткой паузы добавил: – Учитывая, чем закончился первый опыт, это возможно, и к лучшему.
"Боже мой, – подумал он, – я изрекаю одну банальность за другой".
Он с трудом заставил себя улыбнуться.
– Я не собираюсь утверждать, что все хорошо. Это не так. С другой стороны, нам здесь пока ничто не угрожает. И я, например, предпочитаю думать, что наши друзья, которые борются с огнем, подоспеют вовремя. – Он помолчал. – А теперь я намерен выпить. В конце концов, это же банкет.
Он слез со стула и взял под руку Бет:
– Пора выпить и найти уголок, где можно поговорить. Мне надоело скалиться все время, как идиоту, чтобы доказать, что я не отчаиваюсь.
"А со мной он чувствует, что притворяться ни к чему, – подумала Бет. – Чудесно".
Они подошли к бару и с бокалами забрались в опустевший угол. Губернатор придвинул друг к другу два кресла. Они сели вплотную, спинами к залу.
Первой молчание нарушила Бет:
– Какие мысли обуревают вас, Бент?
– Хмурые и невеселые, – губернатор признательно улыбнулся. – Думаю обо всех этих несчастьях. Мне так жаль. И я так зол. В душе я грожу кулаком небесам. Чисто детское бессилие.
Она понимала и даже разделяла его чувства. Но предпочла отставить их в сторону.
– Когда я была маленькой, – начала она, – и меня за шалости запирали в комнате, – она попыталась улыбнуться, – то я всегда старалась думать о том, что бы я хотела в это время делать, и пыталась на этом сосредоточиться. Чего бы вы хотели, Бент?
Медленно, едва заметно спадало охватившее его напряжение. Улыбка смягчилась и погасла.
– Бросил бы политику, – сказал он наконец. – У меня хватает денег, и я сыт всем по горло. Мое ранчо в Нью-Мехико...
– И все, Бент? Только это?
Он не спешил с ответом. Наконец покачал головой.
– Нет. Вы заставляете меня поверить мои истинные мысли. Совсем уйти на покой я бы не хотел. – Снова та же признательная улыбка. – Я адвокат. Хотел бы убедиться, насколько я в этом деле хорош.
– Вы будете хороши в любом деле, за что ни возьметесь.
– Но мне всегда оставалась бы рыбалка, – продолжал губернатор, как будто не заметив ее слов. – И я бы постарался, чтобы на нее оставалось время. – Он помолчал. – И раз уж я вам тут рисую утопические картины, то рядом со мной были бы вы.
Все ее существо затопила теплая волна:
– Это предложение?
Он ответил не раздумывая:
– Да.
– Тогда, – не спеша ответила Бет, – я его с радостью принимаю.
Нат вышел из трейлера на площадь и уставился на огромное несчастное здание. Пока Патти не заговорила, он не замечал, что она идет за ним.
– Что за люди, – заметила Патти.
Нат взглянул, на густую толпу за барьерами.
– Таймс-сквер под Рождество, – сказал он. Голос его дрожал от гнева. – Проклятые гиены. Мы могли бы публично поджаривать людей на вертеле и загребать миллионы на продаже билетов.
Патти молчала.
– Мы все виновны, – продолжал Нат. – Это главное. Я рад, что Берт не узнал об этом.
– Спасибо. – И через минуту: – Но не забудьте, что в этом не только ваша вина. И моего отца тоже. В этом виновны все, не только вы. Понимаете?
Нату удалось улыбнуться:
– Вы умеете внушить оптимизм.
"В отличие от Зиб, которая, как сегодня модно, предпочитала все видеть в черном свете. Еще одна характерная черта людей большого города, которая ему не нравится: твердое убеждение, что все не такое, как кажется. Человек никогда не бывает "за", только "против", и постоянная поза "меня никому не одурачить", которая, как изгородь из колючей проволоки, должна компенсировать внутреннюю неуверенность. И все для того, чтобы казалось, что человек принадлежит к интеллектуальной элите; элите – возможно, но интеллектуальной – тут уж позвольте... "
– Что станет с теми людьми, Нат? – В голосе Патти чувствовалось напряжение. – Неужели они...
Наверх прокладывают шланги, – ответил Нат, – с этажа на этаж. Каждый шаг дается с боем. Нужно одолеть сто двадцать пять этажей...
– Но я так и не понимаю, что там горит?
– Все. Некоторые помещения уже сданы. Мебель, ковры, внутренние двери, бумага – все это вспыхивает первым. От этого температура поднимается и достигает точки, когда горят краски, плитка и растекается обшивка, и от этого температура, возрастает еще больше, пока не загораются такие вещества, о которых человек никогда и не думал, что они горючи.
Нат вздохнул:
– Я не специалист по части пожаров, но все выглядит примерно так.
– Что, если бы все это произошло, когда Башня уже была бы в эксплуатации? – продолжала Патти, – ведь там были бы тысячи людей. – И добавила: – Хотя дело не в количестве, да? Будь там только один человек, все равно это была бы трагедия.
"Посреди собственной беды, посреди горя от смерти отца, – сказал себе Нат, – она еще может думать о других. Но, возможно, это именно потому, что у нее умер отец, что несчастье сближает людей".
– Что вы будете делать, Нат?
Вопрос застал его врасплох.
– Я как раз об этом и думаю.
– Я имею в виду не сейчас, – голос Патти звучал теперь нежно, – а когда все это будет позади.
Нат молча покачал головой.
– Снова займетесь архитектурой?
До этого момента он не задумывался, но ответил твердо и решительно:
– Думаю, нет. – Пауза. – Как раз сегодня утром Колдуэлл говорил о Фаросе, маяке, который стоял в устье Нила. "Он стоял там тысячу лет", – сказал Бен Колдуэлл. То же самое он думал об этом здании.
Нат покачал головой:
– Как это называется? Человеческая гордыня, вызов богам. В некоторых странах Среднего Востока ни одно здание никогда не завершают полностью. Всегда оставляют несколько кирпичей или реек, – он улыбнулся Патти, – потому что совершенное произведение подобно богохульству. Человек должен стремиться к совершенству, но никогда не должен его достигать.
– Это мне нравится, – сказала Патти.
– Я не уверен, нравится ли мне это, но хотя бы понимаю. Когда-то кто-то сказал мне, что неплохо, если человек пару раз получит по шапке... – Он задумался. – Идемте внутрь.
– Вы что-то придумали?
– Нет, – Нат колебался. – Но, как и вы, я не умею стоять в стороне.
Тут ему в голову пришла новая мысль:
– Что, если бы вы не были дочерью Берта, но замужем за кем-то, имеющим отношение к Башне?
– То есть за вами? – Хрупкая, твердая, готовая взглянуть в лицо любой возможности. – Была бы я сейчас здесь? – Патти решительно кивнула. – Была бы. Старалась бы не мешать, но была бы рядом.
– Я тоже так думал, – ответил Нат и удивился неожиданной радости, которую вызвало в нем это признание.
В трейлере у рации сидел один из командиров пожарных. Слышен был только его голос:
– А вы не можете определить, как далеко тянется пожар над вами?
Голос, отвечавший ему, был хриплым от усталости:
– Я же вам говорю, что нет!
Командир с яростью прокричал:
– А под вами?
Тишина.
– Тед! Говорите же! Что творится под вами?
Голос, наконец, отозвался; на этот раз в нем прорывалась истерика.
– Что все это значит, мы что, играем в вопросы и ответы? Мы идем вниз. Если прорвемся, то расскажу, что там за пожар, ясно? Сейчас мы на пятидесятом этаже...
– А если внутрь? – спросил командир. – Туда нельзя? Вы могли бы высадить двери...
– Эти проклятые двери раскалились настолько, что к ним не притронуться. Вот такие дела внутри. Говорю вам, мы идем вниз. Другого пути нет.
Браун взял микрофон.
– Говорит Тим Браун, – сказал он. – Желаю удачи.
– Спасибо.
– Мы на связи, если понадобится.