- Наша революция, – наконец сказал Кэрри, – была насильственным выражением недовольства, не так ли?
– Была, – согласился сенатор. – Но если бы ее организаторы и участники не выиграли, а проиграли, им бы пришлось нести ответственность, какие бы благородные мысли не воплощались бы в Декларации независимости. Они рисковали головами и знали это.
– Так что же, моральная оценка зависит от того, выиграет человек или проиграет? Вы так считаете? – В голосе Кэрри звучало недоумение.
– Об этом люди спорят давным-давно, – ответил сенатор, – и я не буду притворяться, что знаю ответ, – Он улыбнулся: – Но я знаю, что если кто-то возьмет законность в свои руки, а кто-то другой при этом пострадает, то я не буду требовать всеобщей амнистии.
– Вы не верите, что человек должен подставить и другую щеку? – Кэрри был убежден, что завоевал в споре победное очко.
– Я знал случаи, когда такой подход наградил человека двумя фонарями вместо одного, и все равно ему пришлось продолжать драку. – Сенатор наклонился и протянул руку с деньгами через плечо таксиста. – Предчувствие, не предчувствие, но мы на месте.
Они вышли из такси и прошли между барьерами к трибуне. Флаги развевались, плакаты покачивались, несколько голосов запело что-то невразумительное.
– Да здесь одни полицейские, – сказал Кэрри Уайкофф. – Можно подумать, что-то будет.
– Я так и знал, что вы ляпнете какую-нибудь глупость, – ответил сенатор и продолжал: – Гровер, вы выбрали чудесный день!
– Рад вас видеть, Джек, – ответил Фрэзи. И вас, Кэрри. Вы пришли вовремя. Мы как раз собрались заводить шарманку.
Все трое рассмеялись.
– Бегом на трибуну, занимайте места, – продолжал Фрэзи. – Я сейчас.
– Вы, конечно, рассчитываете, – сказал сенатор, – на короткий спич о Боге, патриотизме и будущем человечества, без низких политических материй, да?
Фрэзи снова улыбнулся:
– Вот именно.
Башня была оборудована автономной телевизионной системой, которая контролировала все этажи, включая ярусы подвала. Но в этот день, когда в здание еще не было доступа посетителей, у контрольных мониторов никого не было, и телевизионная система отдыхала.
Этот вопрос дебатировался, но верх одержали соображения экономии. Было сказано, что "Башня мира" – это не Форт-Нокс с неисчислимыми грудами золота, которые могут украсть. По крайней мере, сейчас. Когда она будет заселена и полностью сдана в аренду (при этой мысли Гровер Фрэзи содрогнулся), безопасность превратится в серьезную проблему, как и во всех крупных зданиях, и расходы на охрану Башни будут считаться сами собой разумеющимися. Тогда у всех контрольных мониторов днем и ночью будет идти дежурство, и замкнутый телевизионный контур превратится в неусыпного стража. Но пока это не так. По крайней мере, не сегодня.
Но и сегодня, как и все месяцы с того момента, когда стальной скелет здания начал обрастать мясом и кожей, шло дежурство у компьютера за диспетчерским пультом. Его можно было сравнить с сердцем, которое бьется у эмбриона задолго до рождения, обеспечивая энергией развивающийся организм.
За полукруглым пультом, вглядываясь в мигающие индикаторы, дрожащие стрелки и ряды цифр на шкалах приборов, сидел человек и следил за здоровьем гигантского сооружения.
На шестьдесят пятом этаже северо-восточной стороны увеличился расход охлажденного воздуха – возможно, где-то возникло отверстие, пропускающее жару снаружи. Завтра нужно проверить, а пока необходимо увеличить приток очищенного и охлажденного воздуха по северо-восточной магистрали.
На сто двадцать пятом этаже, в банкетном зале, ожидается наплыв гостей, каждый из которых, придя на прием, принесет свою дозу тепла, поэтому зал уже охлажден на два градуса ниже нормы.
Энергопотребление по линии от "Кон Эдиссон" остается постоянным. Оно будет уменьшаться или возрастать по мере подключения и отключения автоматических систем.
Выходное напряжение понижающих трансформаторов в пределах нормы.
Местный лифт номер тридцать пять между сорок четвертым и пятьдесят четвертым этажами неисправен и требует ремонта: судя по пульту, он не движется.
В подвалах работает автоматика, тихо гудят моторы, терпеливо ждут своей очереди трансформаторы.
Все оборудование работает нормально. Неисправностей нет. Человек во вращающемся кресле за огромным пультом мог отдохнуть и даже слегка вздремнуть.
Его звали Генри Барбер. Он жил с женой Хелен, тремя детьми – десятилетней Анной, семилетним Джоди и трехлетним Питом – и с пятидесятичетырехлетней тещей в квартале Вашингтон-Хайтис. Барбер имел диплом инженера электрика, полученный в Колумбийском университете. Его коньком были шахматы, профессиональный футбол и старые фильмы, которые показывали в Музее современного искусства. Было ему тридцать шесть лет.
Старше он так никогда и не стал.
Он так и не узнал, что явилось причиной его гибели: удар восемнадцатидюймового ломика размозжил ему череп, так что он был убит на месте и избежал ужаса всего происшедшего позднее.
Джон Коннорс немного постоял, разглядывая мигающие лампочки на пульте, потом вышел из комнаты и сбежал по лестнице в подвал, где проходили высоковольтные кабели. Там, за закрытыми дверьми, в безопасном укрытии, где никто не мог ему помешать, он спокойно ждал, время от времени поглядывая на часы.
У него в голове все еще вертелся вопрос, который он задавал себе и раньше, но на который теперь он знал убедительный ответ. Он с наслаждением повторял его снова и снова, изучая толстые электрические кабели и гудящие трансформаторы: "Надо, бить прямо в ворота".
– Всего один удар, – прошептал он, – но такой удар, что и сетка навылет.
Оркестр на площади играл "Звездно-полосатый флаг", и плакаты демонстрантов раскачивались в его ритме.
Раввин Штейн совершил молебен, чтобы Башня своими огромными возможностями послужила миру между народами.
На краю площади надежно окруженная несколькими полицейскими смешанная группа арабов и неарабов скандировала что-то про справедливость для Палестины.
Епископ О’ Тул благословил Башню.
Плакаты, призывающие к ограничению рождаемости и легализации абортов, расцвели, как крокусы по весне.
Преподобный Артур Уильям Уильямс призывал благословение небес, мир и благополучие.
Появились плакаты, требующие обложения налогами церковного имущества.
Преподобный Джо Уилл Томас попытался взобраться по ступеням к микрофонам, но был задержан. Слетев с лестницы, он потерял молитвенник.
Гровер Фрэзи руководил ходом церемонии.
Вначале говорил губернатор – похвалил замысел Башни.
Мэр в своей речи выступал за братство всех людей.
Сенатор Джек Петерс прославлял прогресс.
Конгрессмен Кэрри Уайкофф говорил о выгодах, которые здание принесет городу.
Телекамеры и фотоаппараты прекрасно поработали, запечатлевая перерезание ленты, протянутой поперек одной из дверей парадного входа. Когда вдруг оказалось, что телекомпания Эн-Би-Си прозевала этот момент, срочно доставили другую ленту, и процедуру повторили.
Приглашенные гости потекли через вход в вестибюль к двум автоматическим скоростным лифтам, чтобы после двухминутного путешествия оказаться на самом верхнем этаже самого высокого в мире здания, где уже готовы столы, зажжены свечи, расставлены закуски, приготовлено охлажденное шампанское и стоят в ожидании бармены и официанты.
Часть II
"Никогда не следует забывать, что когда температура поднимается достаточно высоко, горит все, абсолютно все! "
Заместитель начальника городской инспекции пожарной охраны Тимоти О’Рейли Браун. Из заявления для печати.
10
16. 10 - 16. 23
В банкетном зале губернатор с бокалом в руке говорил Гроверу Фрэзи:
– Я ничего не имею против Слуг Господних как таковых, но некоторые из них слишком часто умудряются перегибать палку.
– Вы хотите, чтобы это высказывание стало известно вашим избирателям? – спросил Фрэзи.
Он уже немного расслабился, чувствовал себя гораздо лучше и впервые с утра успокоился. Ничего не скажешь, Уилл Гиддингс со своими новостями подействовал на него угнетающе. Но теперь со всех сторон слышались приветствия и поздравления, его подавленное настроение понемногу развеивалось и наконец исчезло совсем.
Удовлетворенно оглядев зал, он произнес:
– Это могло бы стоить вам немало голосов.
– Знаете, – ответил губернатор, – я не уверен, что мне на это не наплевать. В горах на севере Нью-Мексико у меня есть ранчо. Жилой дом на зеленом лугу на высоте две тысячи шестьсот метров над уровнем моря. В ручье полно форели, а с террасы я вижу четырехкилометровые вершины, с которых никогда не сходит снег.
Он обвел взглядом переполненное помещение:
– Чем дальше, тем больше мне там нравится.
Он подозвал ближайшего официанта:
– Будьте добры, принесите еще один "бурбон" с водой, – потом снова обернулся к Фрэзи. – С шотландским я уже завязал. Привет, Боб, – обратился он к подошедшему мэру.
– По-моему, все прошло очень хорошо, – начал мэр. – Поздравляю вас, Гровер.
– Ваш спич о братстве всех людей имел большой успех, Боб, – сказал губернатор. – Как я и говорил, вся соль именно в таких тщательно подготовленных экспромтах.
Было время, когда губернатор почти стыдился дразнить Боба Рамсея; это было, как говорят на пресловутом Западе, слишком легко – как ловить рыбу в бочке с водой.
– Где же ваша прелестная супруга?
– Там, у окна. – В голосе мэра послышалась нежность. – Она обожает этот вид. Знаете, в ясный день...
– А они еще бывают? – удивился губернатор. – Нет, не то. Я имел в виду совсем другое.
"Я имел в виду синее бескрайнее небо и горы, которые ясно видны за полторы сотни километров, и сиреневые сумерки, ложащиеся на них, безмерную тишину и ощущение мира и покоя". – Губернатор вдруг впал в сентиментальность.
– Вы давно женаты, Боб?
– Тридцать пять лет.
– Вы счастливый человек.
Мэр прикинул, какую ловушку приготовил ему губернатор, но не нашел:
– Да, вы правы.
Он снова посмотрел в сторону своей жены.
– А кто это там с ней? – спросил губернатор.
– Одна из ваших поклонниц, моя свояченица. Ее зовут Бет Ширли. – Мэр улыбнулся. – Интересуетесь?
– Представьте меня, – попросил губернатор.
Она была высока, эта Бет Ширли, со спокойными синими глазами и каштановыми волосами. При знакомстве она только кивнула и ждала, пока губернатор сам выберет тему разговора.
– Единственное, что я о вас знаю, – начал губернатор, это, что вы свояченица Боба Рамсея и голосуете за лучшего, на мой взгляд, кандидата. Что еще мне стоило бы знать?
Неуверенная улыбка очень шла к ее спокойным глазам.
– Все зависит от того, губернатор, что вы имеете в виду.
– В моем возрасте, – начал он, но тут же покачал головой.
– Я бы не сказала, что для вас все уже позади, – ответила Бет. Ее улыбка стала шире. – По крайней мере я о вас всегда думала лучше. Так что, пожалуйста, не обманите моих ожиданий.
Губернатор задумался над ее словами, потом, также улыбнувшись, сказал:
– Ну, думаю, я меньше всего хотел бы вас разочаровать!
Как ни странно, он говорил правду. Губернатор к своему удивлению почувствовал, что в нем просыпается тот самый бес, который в ребро.
– А если это звучит смешно, – добавил он, – ну и пусть. Мне не впервые быть смешным. Совсем не впервые..
Вокруг них бурлила толпа, но в эту минуту они ощущали себя наедине.
- Ваша способность к самоиронии, – сказала Бет, это то, что мне в вас всегда нравилось.
Губернатор считал, что жажда лести у людей безгранична.
– Продолжайте, – попросил он.
– Боб Рамсей на самоиронию не способен.
– Тогда ему не стоит заниматься политикой. Президент Соединенных Штатов, к нашей общей беде, тоже воспринимает себя только всерьез.
– Вы тоже могли стать президентом. Ведь вы были так близки к этому.
– Я всегда говорю, что быть к чему-то близко годится только при игре в подковку, да и там этого маловато. Президентская кампания – это как рулетка. Мало кто получает даже один шанс, и почти никто – второй. Вот и я попробовал сделать ставку. Второй раз уже не рискну, тем дело и кончится.
"Почему сегодня все его мысли о ручье с форелью, которая резвится на перекатах, и об аромате вечнозеленых растений, плывущем в чистом горном воздухе? "
– Вы знаете Запад?
– Я училась в Колорадском университете.
– Быть того не может!
"Какие бы силы не устроили эту случайную встречу, – подумал губернатор, – ей-Богу, можно со смеху лопнуть над наивностью людей, мыслящих себя хозяевами своей судьбы".
– Вам знаком север штата Нью-Мексико?
– Я каталась там в горах на лыжах и ездила верхом.
Губернатор глубоко вздохнул:
– Ходите на рыбалку?
– Только на форель. В горных ручьях.
Как раз в этот момент к ним приблизился сенатор Петерс с бокалом шампанского в руке.
– Вы всю жизнь боролись с монополиями, Бент, – сказал сенатор, – а теперь нарушаете собственные принципы.
– Шли бы вы отсюда, Джек, – вздохнул губернатор. Момент откровенности кончился. – Но ведь вы все равно не отстанете. Вы никогда не отстанете. Прямо как угрызения совести среди ночи. Мисс Ширли, сенатор Петерс... Говорите, что вам надо, и убирайтесь.
– Вы напали на Боба Рамсея, – сенатор подмигнул.
– Я ему только изложил одну новую идею. Насчет динозавров.
– Боб просто не в себе, если ему кто-то изложит новую идею.
– Мисс Ширли его свояченица, – осторожно заметил губернатор.
Сенатор улыбнулся и кивнул:
– Простите, – потом помолчал и добавил, как будто объясняя: – Мы с Бентом старые знакомые. Произносим одни и те же речи, хотя и расходящиеся во мнениях по всем пунктам, и он лучший оратор, чем я. Нам удалось закончить один и тот же юридический факультет. У Бента получилось получше, чем у меня. Я обслуживал клиентов в ресторанах и возил тележки с грязной посудой. У Бента оказалось больше фантазии: он открыл прачечную и жил как король.
– В то время как Бобу курс в Йельском университете олатили родители, – подхватила Бет, кивком давая понять, что из этого следует.
– Боб любит этот город, – сказал сенатор. – За это я его уважаю. Он так горд этим зданием, как будто сам его построил.
– А вы нет, сенатор?
– Моя милая, – ответил сенатор, – я ведь старомодный идеалист. Если это звучит парадоксально...
– Нет, не звучит, – сказал губернатор. – В профсоюзах то, что хочет Джек для своих избирателей, называют "свиными котлетами" – больше зарплату, больше льгот, всего потолще. – Он промолчал, – А не всякие там элегантные хоромы, правда, Джек?
Сенатор кивнул:
– Боб сказал мне, что вы говорили о стадах динозавров
Теперь кивнул губернатор, сразу напрягшись:
– Вас это обидело, Джек? Это ведь и ваш город тоже.
– Нет, не обидело. Вы ведь воевали против этого здания, но часть его принадлежит и вам.
– Когда невозможно победить, неплохо хотя бы присоединиться. – Он оскалил в улыбке свои крепкие зубы. – А Гровер умеет убеждать.
– Как дела с арендой помещений?
– Насколько я знаю, неплохо, – Эта небольшая ложь не составила губернатору труда.
– Я слышал совсем другое.
– Человек слышит только то, что хочет услышать, Джек. Этого никто не знает лучше вас.
Сенатор замялся. Возле них как раз проходил официант и сенатор его остановил:
– Заберите это и дайте мне какого-нибудь приличного виски.
Он поставил бокал шампанского на поднос.
Губернатор спросил:
– О чем, собственно, речь, Джек?
Сенатор снова замялся:
– Ну, знаете, вот например, мой коллега Кэрри Уайкофф озабочен недугами человечества. Это нормально. Я объяснил ему, что сегодня у нас уже есть средства для борьбы с ними.
Неожиданно он широким взмахом руки обвел весь зал, людей, бар, торопливых официантов, разговоры, смех и тихую музыку, доносившуюся из скрытых динамиков и заглушавшую шум кондиционеров.
– Но мы расходуем средства на все это, расходуем на здания, на которых кучка людей зарабатывает большую кучу денег, или на войну, на оружие, которое будет убивать массу людей...
– Я бы посоветовал вам выпить двойную дозу алкозелыцера, – сказал губернатор.
Сенатор усмехнулся:
– Вы правы, Бент, Признаю. Но это сильнее меня. "И были осуждены они на смерть, и не было дано им умереть". В школе я никак не мог понять, что имел в виду Драйден. Теперь, пожалуй, понимаю.
– Тогда два алкозельтцера и один гастрогель, – сказал губернатор. – Весь газ как рукой снимет.
Сенатор не дал отвлечь себя от темы:
– В том, что вы сегодня сказали Бобу Рамсею, возможно, кое-что и было. Смотрите, – на этот раз он указал на широкую плосу окон, сквозь которые открывался вид вниз на меньшие, но все еще гигантские небоскребы на переднем плане, на блестящую гладь реки и на верхнюю часть гавани, которая терялась в заводском дыму, в смоге.
Губернатор ответил, но уже без улыбки:
– Понимаю. Джунгли, да?
– Нам пора сдавать дела, Бент, – сказал сенатор.
Губернатор упрямо выпятил подбородок:
- Кому? Кэрри Уайкоффу? Тем, кто марширует и протестует, тем, кто всегда "против" и никогда "за"?
Губернатор покачал головой, снова взглянул на страну, которая простиралась перед ними, на огромную богатую, плодородную страну, давшую миру столько нового.
– Да, эти джунгли сотворили мы, не отрицаю. Но при этом мы построили и нечто прочное, вечное, вокруг чего сплотился народ. – Он вдруг улыбнулся Бет. – Вам кажется, я говорю как политик? Не отвечайте? Я и есть политик.
– Я бы голосовал за вас, – улыбнулся сенатор. – Это была прекрасная, солидная предвыборная речь, Бент.
Но Бет возразила:
– По-моему, губернатор и в самом деле так думает. Джек Петерс кивнул:
– Конечно, думает. Все мы так думаем, моя милая. По крайней мере, большинство из нас. В этом-то и трагедия: в противоречии между верой, убеждениями и поступками. Он осмотрелся вокруг:
– Где же официант с моим виски? Я должен его найти.
Губернатор и Бет стояли молча, и снова как будто кто-то опустил занавес и отделил их от суеты остальных гостей. Оба они сознавали эту иллюзию и были благодарны ей.
- Когда-то я был женат, – сказал губернатор, как будто это была самая естественная тема для разговора. – Давным-давно.
– Я знаю.
Губернатор приподнял бровь:
– Откуда, Бет Ширли?
– Ну, "Кто есть кто". Из статьи о вас. Ее звали Памела Браун, и она умерла в пятьдесят первом году. У вас есть замужняя дочь Джейн, которая живет в Денвере. Она родилась в сорок шестом году...
– Ну что ж, – заметил губернатор, – это примерно тогда же, когда и вы.