- А ты как думаешь, на хер, какая тут может быть связь, если она участвовала в следствии?
- Ноубл и компания это отрицают.
- Ну и что? Все знают, что это правда.
- И что дальше?
- И дальше все всегда упирается в тебя.
- В меня? А я-то тут при чем?
- Ты - отсутствующее звено.
- Которое типа все соединяет?
- А вот это я у тебя должен спросить.
- Тебе надо было быть журналистом, черт побери, - сказал я.
- И тебе тоже, - прошипел Фрейзер.
- Иди ты на хер, - ответил я, заводя двигатель.
- Все взаимосвязано, - сказал сержант Фрейзер.
Я дважды посмотрел в зеркало заднего обзора и выехал с площадки. На перекрестке Б6134 и А655 Фрейзер сказал:
- В полночь?
Я кивнул и подъехал к "макси", стоявшей перед пустым гаражом.
- Давай в Морли, - сказал сержант Фрейзер, взял мешок и вышел из машины.
- А почему бы и нет?
Осталась последняя карта. Я бросил взгляд в зеркало и выехал на дорогу.
Сити Хейтс, Лидс.
Стоя под белым небом, которое становилось серым и угрожало дождем, но никогда не обещало снега, я закрыл машину и подумал, что летом здесь, должно быть, очень неплохо.
Простая высотка постройки 60-х годов: облупившаяся желтая и небесно-голубая краска, тронутые ржавчиной перила.
Я поднялся по лестнице на четвертый этаж; стук мяча о стену, детский визг на ветру; я думал о Битлз и обложках их пластинок, о чистоте, о набожности и о детях.
Поднявшись на четвертый этаж, я пошел по открытому коридору мимо запотевших кухонных окон и приглушенных радиоприемников до желтой двери с номером 405.
Я постучал в дверь квартиры 405, Сити Хейтс, Лидс, и стал ждать.
Через несколько секунд я нажал кнопку звонка.
Ничего.
Я наклонился и поднял железную крышку почтового ящика.
От теплого воздуха глаза мои заслезились, было слышно, что по телевизору идут лошадиные скачки.
- Извините! - заорал я в щель ящика.
Скачки прекратились.
- Извините!
Снова глаз в ящик: к двери приближалась пара белых махровых носков.
- Я знаю, что вы там, - сказал я, выпрямляясь.
- Что вам надо? - спросил мужской голос.
- Просто переговорить.
- О чем?
Разыгрывая единственную оставшуюся у меня в руках карту, я ответил двери:
- О вашей сестре.
Ключ повернулся в замке, и желтая дверь открылась.
- А что с моей сестрой? - спросил Джонни Келли.
- Щелк, - сказал я, поднимая перевязанную правую руку.
Джонни Келли, в свитере и голубых джинсах, со сломанным запястьем и побитым ирландским лицом, переспросил:
- Что с ней?
- Вам надо с ней связаться. Она о вас беспокоится.
- А вы кто такой, мать вашу?
- Эдвард Данфорд.
- Я вас знаю?
- Нет.
- А как вы узнали, что я тут?
Я достал из кармана рождественскую открытку и протянул ему.
- С Рождеством.
- Глупая сука, - сказал Келли, открыв ее и уставившись на два кусочка пластиковой ленты.
- Можно мне войти?
Джонни Келли повернулся и пошел внутрь, я проследовал за ним по узкому коридору мимо ванной и спальни в гостиную.
Келли сел в виниловое кресло, держась за запястье.
Я сел на такой же диван лицом к телевизору, забитому лошадьми, бесшумно прыгающими через заборы, спиной к очередному зимнему лидскому дню.
Полинезийская девушка с цветком в волосах над газовым камином улыбалась среди оранжевых и коричневых теней, и я подумал о темноволосых цыганских девочках и розах, торчащих там, где розам совсем не место.
После первого тайма под лошадьми высветился счет: "Лидс" проигрывал в Ньюкасле.
- У Полы все нормально?
- А вы как думаете? - сказал я, кивая на раскрытую газету, лежавшую на пластиковом журнальном столике. Джонни Келли наклонился вперед, взглянул на страницу.
- Так вы один из этих чертовых газетчиков, да?
- Я знаю вашего Пола.
- И это вы написали это дерьмо, да? - сказал Келли, откидываясь на спинку кресла.
- Я этого не писал.
- Но ведь вы же из этой сраной "Пост"?
- Теперь уже нет.
- Черт, - сказал Келли, качая головой.
- Послушайте, я ничего не собираюсь говорить.
- Ясное дело, - улыбнулся Келли.
- Просто расскажите, что произошло, и я обещаю, что никому ничего не скажу.
Джонни Келли встал:
- Вы - журналист, мать вашу.
- Уже нет.
- А я вам не верю, - сказал Келли.
- Ну хорошо, допустим, журналист. Значит, я в любом случае могу написать любое дерьмо.
- Как обычно.
- Ладно, тогда просто поговорите со мной.
Джонни Келли стоял за моей спиной и смотрел в огромное холодное окно на огромный холодный город.
- Если вы больше не журналист, тогда зачем пришли?
- Я пытаюсь помочь Поле.
Джонни Келли сел обратно в виниловое кресло, потирая запястье и улыбаясь.
- Еще один.
В комнате становилось темно, и огонь в газовом камине казался ярче.
- Как это случилось? - спросил я.
- Авария.
- Да?
- Да, - сказал Келли.
- Вы были за рулем?
- Она.
- Кто?
- А вы как думаете, кто?
- Миссис Патриция Фостер?
- Точно.
- И что произошло?
- Мы были за городом, возвращались обратно…
- Когда это было?
- В прошлую пятницу, вечером.
- Дальше, - сказал я, думая о ручках, бумаге, кассетах и пленках.
- Мы остановились на минутку на обратном пути, и она сказала, что поведет машину до дома, потому что я типа был за рулем дольше, чем она. Короче, мы ехали по Дюйсбери-роуд и, в общем, как бы это сказать, щупались маленько, и тут какой-то мужик просто вышел на дорогу, и - вжик! - мы его переехали.
- В каком месте?
- Ноги или грудь, не знаю.
- Нет, нет, в каком месте на Дюйсбери-роуд?
- На въезде в Уэйки, у тюряги.
- Рядом с новыми домами, которые строит Фостер?
- Ага, наверное, - улыбнулся Джонни Келли.
Думая, что все взаимосвязано, думая, что совпадений не бывает, что все идет по плану и, значит, Бог существует, я сглотнул и сказал:
- Вы знаете, что Клер Кемплей нашли там, неподалеку?
- А, да?
- Да.
Келли смотрел куда-то поверх меня.
- Я этого не знал.
- И что было дальше?
- По-моему, мы его только чуть-чуть задели, но гололед был смертельный, так что машину закружило, и она потеряла управление.
Я сидел в синтетической одежде на виниловом диване, глядел на пластиковую столешницу, в бетонной квартире, думая о резине и металле, коже и стекле.
Кровь.
- Мы, наверное, врезались в бордюр, а потом в столб или что-то в этом роде.
- А что с тем человеком, которого вы сбили?
- Не знаю. Я же говорю, мы его только слегка зацепили вроде.
- А вы хоть посмотрели? - спросил я, предлагая ему сигарету.
- Хера с два мы посмотрели, - ответил Келли, прикуривая.
- А дальше что?
- Я вытащил ее наружу, проверил, все ли в порядке. Шея у нее была не фонтан, но целая. Просто мышцы потянула. Потом мы сели обратно в машину, и я отвез ее домой.
- Значит, с машиной было все в порядке?
- Нет, но ехать-то она ехала.
- А что сказал Фостер?
Келли затушил сигарету.
- Я, бля, не стал дожидаться его реакции.
- И вы приехали сюда?
- Мне надо было ненадолго уйти на дно. Затихариться.
- А он знает, что вы здесь?
- Конечно, знает, мать его, - сказал Келли, дотрагиваясь до лица. Он взял с пластикового стола белую карточку и швырнул ее мне:
- Этот ублюдок мне даже приглашение прислал на свою рождественскую вечеринку.
- А как он вас нашел? - спросил я, сощурившись и пытаясь рассмотреть приглашение в темноте.
- Так это же одна из его квартир.
- И какой тогда смысл здесь тусоваться?
- А что он, в конце концов, может мне сказать, а?
У меня было такое чувство, что я только что упустил что-то очень страшное.
- Не понял?
- Он же трахает мою шлюху-сестру каждое воскресенье, с тех пор как мне исполнилось семнадцать лет.
Думая: нет, не то.
- Я, конечно, не жалуюсь.
Я поднял глаза.
Джонни Келли опустил глаза.
Я вспомнил, что это было.
В комнате было темно, в газовом камине ярко горел огонь.
- Не удивляйся, приятель. Ты не первый, кто хочет ей помочь, и не последний.
Я встал, кровь в моих ногах была холодной и мокрой.
- Что, на вечеринку собрался? - ухмыльнулся Келли, кивнув на приглашение в моих руках. Я повернулся и пошел по узкому коридору, думая: пошли они все на хер.
- Не забудь пожелать им счастливого Рождества от Джонни Келли, ладно?
Думая: пошла она на хер.
Здравствуй, любовь.
Затариться оптом.
Через десять секунд я стоял у какой-то пакистанской лавки, остатки наличных превратились в бутылки и мешки на полу машины, радио тараторило про бомбу в "Хэрродс", сигарета торчала в пепельнице, другая - у меня в руке, из бардачка появились таблетки.
За рулем в состоянии алкогольного опьянения.
Девяносто миль в час, вешая шотландцев, на транквилизаторах и аналептиках, расшвыривая в стороны южных девушек и морские виды, прорываясь сквозь всяких там Кэтрин и Карен и всех тех, кто был до них, гоняясь за габаритами и маленькими девочками, давя любовь под колесами, мотая ее на покрышки.
Фюрер в бункере моего собственного изготовления кричит:
Я НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО ПЛОХОГО.
Шоссе М1, утопив педаль и принимая все близко к сердцу, высасывая ночь с ее бомбами и снарядами через вентиляцию в машине и зубы во рту; пробуя, рыдая, умирая за новый поцелуй, за голос, за походку, молясь, не торгуясь, любовь без плана, умоляя ее жить снова, жить еще раз, ЗДЕСЬ, ДЛЯ МЕНЯ, СЕЙЧАС.
Слабые слезы и жесткий член, крича через шесть полос дерьма:
Я В ЖИЗНИ НЕ СДЕЛАЛ НИЧЕГО ХОРОШЕГО, НА ХЕР!
"Радио-2" внезапно смолкло, белые полосы дороги стали золотыми, люди в отрепьях, люди в коронах, кое-кто с крыльями, кое-кто без, изо всех сил по тормозам - не наехать бы на колыбельку из дерева и соломы.
На жесткой обочине, включив аварийный свет.
Прощай, любовь.
Брант-стрит, дом номер 11, черным-черно.
Визг тормозов такой, что мертвого подымет, выскакиваю из зеленой "вивы" и изо всех сил пинаю проклятую красную дверь.
Брант-стрит, дом номер 11, с черного входа.
Вокруг домов, через забор, на крышку помойного бака - через кухонное окно, намотав куртку на руку, вытаскивая осколки, забираясь внутрь.
Дорогая, я дома.
Брант-стрит, дом номер 11, тихо как в могиле.
Внутри, думая: вот приду к тебе домой и покажу, кто я такой, доставая нож из ящика в кухонном столе (так я и знал, что он там).
Этого ты хотела, да?
Наверх по крутой-прекрутой лестнице, в Мамочки-ну и Папочкину комнату, распарывая пуховое одеяло, выдергивая ящики из комода, роняя дерьмо то там, то сям, косметика, дешевые трусы, тампоны, искусственный жемчуг, представляя, как Джеф заглотнул ствол, думая: НЕУДИВИТЕЛЬНО, МАТЬ ТВОЮ: твоя дочь мертва, твоя жена - потаскуха, спит с шефом своего брата и т. п., запуская стул в зеркало, - потому что НЕ МОЖЕТ БЫТЬ НЕСЧАСТЬЯ ХУЖЕ, ЧЕМ ТАКОЕ ВОТ НЕСЧАСТЬЕ.
Отдавая тебе все, о чем ты просила.
Я пересек лестничную площадку и вошел в комнату Жанетт.
В комнате было холодно и тихо, как в церкви. Я сел на маленькое розовое покрывало рядом с коллекцией кукол и медвежат, уронив голову на руки, уронив нож на пол; кровь на руках и слезы на лице замерзали прежде, чем успевали коснуться ножа.
Впервые я молился не за себя, а за других, я просил, чтобы все записи во всех моих блокнотах, на всех моих кассетах, во всех конвертах и пакетах моей комнаты оказались вымыслом, чтобы мертвые ожили, пропавшие нашлись, чтобы все эти жизни могли быть прожиты заново. Потом я стал молиться за мать и сестру, за тетушек и дядюшек, за друзей - хороших и плохих, и, наконец, за отца, где бы он ни был. Аминь.
Некоторое время я сидел так, опустив голову и сложив руки, слушая звуки дома и стук своего сердца, пытаясь отделить одно от другого.
Потом я встал с кровати Жанетт и, закрыв за собой дверь, вернулся в Мамочкину и Папочкину комнату , к разгрому, который я там учинил. Я поднял одеяло и вставил ящики обратно в комод, собирая ее косметику и белье, ее тампоны, ее бижутерию, сгреб осколки зеркала носком ботинка и починил стул.
Я спустился на первый этаж и вошел в кухню, поднял крышку помойного бака, закрыл шкафчики и двери, благодаря Бога, что никто не вызвал легавых. Я поставил чайник и, когда он закипел, заварил себе чай с молоком и пятью большими ложками сахара. Я пошел с чашкой в гостиную, врубил телик и стал смотреть на белые кареты скорой помощи, рвавшиеся сквозь сырую черную ночь, унося в разных направлениях жертв взрыва, в то время как чертов Санта и какой-то полицейский чин недоумевали, как можно было сотворить такое, да еще и прямо под Рождество.
Я закурил, глядя на футбольные таблицы и проклиная "Лидс юнайтед". Интересно, какая игра будет сегодня на Матче Дня и кого пригласят на ток-шоу Паркинсона.
Я замер, услышав, как кто-то постучал в окно, затем в дверь. Я вспомнил, где я и что я наделал.
- Кто там? - спросил я, стоя посреди комнаты.
- Клер. А вы кто?
- Клер??? - Я повернул задвижку и открыл дверь, сердце мое колотилось со скоростью девяносто миль в час.
- А, это ты, Эдди.
Сердце замерло.
- Ага.
- А Пола дома? - спросила шотландка Клер.
- Нет.
- А, ясно. Я увидела, что свет горит, и подумала, что она вернулась. Извини, - улыбнулась шотландка Клер, щурясь на свет.
- Нет, она еще не вернулась, извини.
- Да ничего, я к ней завтра зайду.
- Ага. Я ей передам.
- Дорогуша, а у тебя все нормально?
- Да, отлично.
- Ну ладно, тогда пока.
- Спокойной ночи, - ответил я, мелко и часто дыша, и закрыл дверь. Шотландка Клер сказала что-то, но я не расслышал. Затем шаги ее стали удаляться по улице.
Я сел обратно на диван и уставился на школьную фотографию Жанетт на телевизоре. Рядом с ней стояли две открытки: одна с избушкой в заснеженном лесу, другая просто белая.
Я вынул из кармана простое белое приглашение Джонни Келли на вечеринку Дональда Фостера и подошел к телевизору.
Я выключил Макса Уолла и гонки и вышел в тихую ночь.
Щелк.
Обратно к большим домам.
Вуд-лейн, Сандал, Уэйкфилд.
Переулок был заставлен машинами. Я осторожно пробирался между "ягуарами" и "роверами", "мерсами" и БМВ.
Тринити-Вью - в свете прожекторов и в праздничных украшениях.
Огромная елка стояла на газоне перед домом, увешанная белыми огнями и мишурой.
Я пошел по подъездной дорожке в направлении вечеринки, ориентируясь на вопли перекрикивавших друг друга Джонни Матиса и Рода Стюарта.
На этот раз входная дверь была открыта. Я постоял на пороге некоторое время, наблюдая за женщинами в длинных платьях, носивших бумажные тарелки с едой из одной комнаты в другую, создававших на лестнице очередь в туалет. Мужчины в бархатных пиджаках стояли, держа в руках стаканы с виски и пухлые сигары.
Сквозь дверной проем мне было видно, как миссис Патриция Фостер (минус ортопедический воротник) наполняла бокалы для группы крупных краснолицых мужиков.
Я вошел в комнату и сказал:
- Я ищу Полу.
Комната замерла.
Миссис Фостер открыла рот, но ничего не сказала. Ее орлиные глаза стреляли по комнате.
- Не хочешь ли выйти, сынок? - сказал голос за моей спиной. Обернувшись, я ткнулся в улыбающееся лицо Дона Фостера.
- Я ищу Полу.
- Я слышал. Пойдем-ка выйдем, обсудим.
За Фостером стояли два здоровых усатых мужика, все трое были в смокингах, галстуках-бабочках и рубашках с жабо.
- Мне нужна Пола.
- Тебя сюда не приглашали. Пошли.
- Джонни Келли просил передать вам поздравления с Рождеством, мать вашу, - сказал я, бросив приглашение в сторону Фостера. Фостер взглянул на жену, обернулся на одного из мужиков и пробормотал:
- На улицу.
Мужик шагнул ко мне. Я поднял руки в знак капитуляции и пошел к дверям. Обернувшись на пороге, я сказал:
- Спасибо за рождественскую открытку, Пэт.
Я видел, что она сглотнула и уставилась на ковер. Один из мужиков легонько подтолкнул меня вперед, в прихожую.
- Все в порядке, Дон? - спросил седоволосый мужчина с виски в пригоршне.
- Да. Этот господин как раз собирается уходить, - ответил Фостер. Мужчина наклонил голову в мою сторону.
- А мы не знакомы?
- Вероятно, - ответил я. - Я раньше работал вон на того мужика с бородой.
Старший констебль Рональд Ангус обернулся и заглянул в другую комнату, где Билл Хадден разговаривал с кем-то, стоя спиной к дверям.
- Правда? Как интересно, - сказал старший констебль Рональд Ангус, глотнул виски и вернулся к остальным гостям.
Дональд Фостер открыл передо мной дверь. Я почувствовал еще один мягкий толчок в спину.
Из комнаты на втором этаже доносился смех, женский смех.
Я вышел из дома, двое - по бокам, Фостер - сзади. Я подумал: а не рвануть ли прямо по газону обратно к Золотому Руну, не станут же они ловить меня на глазах у гостей. Конечно, станут.
- Куда мы идем?
- Шагай-шагай, - сказал один из мужиков в бордовой рубашке.
Мы пошли от дома к воротам, и тут я увидел человека, движущегося нам навстречу полубегом, полушагом.
- Черт, - сказал Дон Фостер.
Мы остановились.
Двое смотрели на Фостера в ожидании приказа.
- Не было печали, едрит твою, - пробормотал Фостер.
Советник Шоу, задыхаясь, крикнул:
- Дон!
Фостер шагнул ему навстречу, раскинув руки ладонями вверх:
- Билл, как я рад тебя видеть.
- Ты застрелил мою собаку! Ты застрелил мою собаку, черт побери.
Шоу тряс головой, плача, пытаясь оттолкнуть Фостера.
Фостер заключил его в медвежьи объятия, пытаясь успокоить.
- Ты застрелил мою собаку! - завопил Шоу, вырываясь. Фостер притянул его к себе и обнял, спрятав его голову на груди своего бархатного смокинга.
Сзади нас на крыльце стояла, дрожа от холода, миссис Фостер в компании нескольких гостей.
- Дорогой, что происходит? - спросила она, стуча зубами и льдинками в стакане.
- Ничего. Идите в дом, веселитесь.
Все остались стоять на ступеньках, застыв.
- Давайте-давайте. Рождество у нас, в конце концов, или нет! - закричал Фостер - вылитый Санта, мать его, Клаус.
- Кто пойдет со мной танцевать? - засмеялась Пэт Фостер, тряся тощими сиськами и загоняя всех обратно в дом.
Из-за двери послышался грохот хита "Танцевальная машина". Игры и веселье возобновились.
Шоу стоял на месте, рыдая в черный бархатный фостеровский пиджак.