Я подобрал одну из ножек разбитого стула и воспользовался ею как дубинкой. Поскольку Робби лежал на полу, это было не так-то просто. Каждый раз, когда я грохал его по чайнику, он весь дергался. Наконец он открыл глаза, потом рот, и выдохнул нескончаемое "а-а-а!" И после этого - уже все: мужик подвел черту под своим дневником.
- Кажись, я и вправду стал большим специалистом по дубинке, - проговорил я. - Привычное уже дело: глушу, как кроликов.
Говоря это, я закатывал труп Робби в ковер. В качестве савана настоящий "тегеран" был толстоват, да уж ладно, пусть потешится парень. Тем более что похороны я ему готовил вовсе не с государственными почестями.
- Слушай, Эмма, я видел во дворе колодец. Он настоящий или просто для вида?
- Настоящий, только воды нет.
- Ничего, это даже лучше: не простудим твоего херувимчика. Идем-ка со мной.
Я взвалил Робби на плечи. Тяжеловат он оказался, мягко говоря. Но когда на тебя смотрит женщина, сразу чувствуешь себя могучим, как Кассиус Клей.
Я скинул его в колодец. Падение длилось довольно долго - бездонный он, что ли? - но наконец раздалось глухое "гуп".
- Вот так. Пошли, вдвоем спокойнее.
Мы вернулись в дом. Эмма выглядела задумчивой, Я запер за нами входную дверь.
XIX
Наступило долгое замешательство. Мы оба не знали, что сказать и что делать, драка с Робби была слишком сильной встряской.
- Ну и видок у нас, небось, - нарушил я наконец это долгое молчание. - Будто парень и девушка, которых только что познакомила тетка-сватья. Скажи?
Она вздохнула.
- Тебе что, жалко Робби?
- Я к нему привыкла…
- Он тебя дрючил, а? Не бойся, я не ревнивый.
- Нет, - пробормотала она. - Ты ошибаешься. Он был кем-то вроде верного пса. С ним было так надежно, спокойно… Честно говоря, мне его будет очень не хватать.
- Извини за нанесенный тебе ущерб, но я прежде всего думал о своей безопасности…
- Конечно. Хочешь чего-нибудь выпить?
- А что, дельная мысль.
- У меня есть неплохое виски.
- Тащи!
- Вон, стоит на камине.
Это была бутылка весьма почтенного скотча. Не того, что делают в Бордо, а настоящего, шотландского, в Кильте!
Я взял с полки два толстых, как иллюминаторы, стакана.
- Компанию составишь?
- Нет, спасибо. Не хочу я пить.
- А то давай - поможет взбодриться.
- Не надо мне взбадриваться…
- Ладно, как хочешь.
Я вернулся и сел в кресло напротив нее. Потом налил себе полстакана и поставил бутылку на пол рядом с креслом.
- Интересно, о чем ты сейчас думаешь, - вздохнул я.
Она отвела глаза.
- Может, все-таки скажешь?
- Пффф… Разве когда-нибудь удается выразить мысль до конца? - ответила Эмма. - Ты приехал сюда, произошла куча странных событий… и так далее. Наверное, я невольно пытаюсь все это понять… Вот скажи, Капут, как тебе видится будущее?
- Ничего мне не видится, Эмма. Я просто наслаждаюсь этим благословенным кусочком настоящего. Я свободен, ты красива… Впереди у меня - деньги, другие города… Чего же еще сейчас желать?
- Понятно.
Я поднял стакан к носу.
- За твое здоровье, милая дамочка.
Она посмотрела на меня.
- За твое, Капут.
Что заставило меня в эту минуту почувствовать опасность? Внезапно мной овладела страшная тревога, словно обрела ясные очертания какая-то неминуемая угроза. Между тем ночь была бесконечно спокойной, и я знал, что больше в доме никого нет. Человек, дошедший до моего состояния, умеет это безошибочно определять…
Я начал быстро размышлять. Опасность наверняка таилась где-то в этой комнате. Да: опасность исходила от НЕЕ! Именно ее взгляд подключал меня к сети высокого напряжения. Я узнавал этот взгляд: глаза убийцы, которая вот-вот убьет! Такой взгляд, наверное, появлялся и у меня, когда я высоко поднимал тяжелый предмет, собираясь обрушить его человеку на голову.
Я посмотрел на ее руки. Они лежали спокойно - как тогда на руле. Значит, смерть придет не от нее.
Ее взгляд начал меняться. В нем уже преобладало удивление, смешанное со страхом. Причем преобладало так явно, что я уже решил, будто пресловутый убийственный блеск мне только примерещился.
Мы посмотрели друг другу прямо в глаза. Мои чувства были обострены чуть ли не до крика. И тут я все понял. Понял очень легко, очень глупо. Понял потому, что она думала только об "этом", и между нами произошел некий телепатический феномен. Один из нас, похоже, обладал талантом медиума. А может быть, даже оба?
А она поняла, что я понял. Это была знаменитая минута: такая значимая, такая человеческая!
Я протянул ей свой стакан:
- Сделай милость, Эмма, выпей-ка это виски. Я знаю, что ты его любишь. Чтобы пить виски, не обязательно испытывать жажду. Совсем наоборот.
Она ничего не ответила. И я почувствовал себя счастливым, просто счастливым, потому что впервые по-настоящему одержал над ней верх. Она сдавала позиции. Я оказался сильнее.
Я сунул стакан ей в руки.
- Пей, Эмма! Пей… Если не выпьешь, я, чего доброго, перережу тебе горло… Так что успокой меня, доставь мне удовольствие: выпей!
И я перешел на крик:
- Пей! Да пей же ты, стерва!
Вместо ответа она вылила содержимое стакана на пол. Я посмотрел, как по плитке побежал ручеек.
- Ты ждала меня, верно, моя красавица? - продолжал я спокойным тоном. - Ты знала, что я еду к тебе. К тому же и в газетах сообщалось, что я взял курс на юг. Ты поставила машину в порту в качестве приманки. До чего же ты умна, Эмма! Ты все знаешь, все предвидишь! Ты заготовила виски для моей встречи. Если бы я выпил этот стакан, то сейчас был бы уже в вечном нокауте. Ведь именно этого ты желаешь всей душой, а? Тебе не живется, пока я живу. Для тебя ничего не начнется до моего конца!
Она пожала плечами.
- Для таких, как мы, жизнь - сложная штука, Капут…
Ее голос звучал устало и грустно. Хотите - верьте, хотите - считайте меня лопухом, но я почувствовал, что она испытывает искреннее отчаяние. Эмме все это уже давно опротивело. Ее нервы были на пределе.
- Признай - ты ведь меня ждала!
- Я ждала тебя, Капут.
- Ты хотела моей смерти.
- Хотела.
- Я тебя пугаю?
- Да… И потом, как ни странно, я тебя, наверное, люблю… Но твоя жизнь для меня невыносима, потому что она связывает мою. Зная, что ты существуешь, я не могу жить полной жизнью, понимаешь?
Тут она не врала. В этом я тоже не сомневался. Она уже не могла врать: не было сил, но главное - не было желания!
- Ты любишь меня, Эмма?
- Да… Я поняла это на суде, когда ты встал и заговорил. Ты этого разве не почувствовал, Капут?
- Более или менее.
- И вовсе не слов твоих я тогда боялась, а того чувства, которое просыпалось во мне…
Она плакала. Я увидел ее слезы, и на плечи мне навалилась розовая печаль. Добрая печаль, служившая мне компенсацией за мои беды. Мне было наплевать на то, что меня могли застрелить полицейские. Если меня сцапают, я уже не стану рваться на волю. Я пойду на гильотину с легким сердцем, потому что теперь уже замкнул свой круг. Я понял великий жизненный принцип, который осознают очень немногие: ничто ничему не служит; ничто не существует по-настоящему, кроме любви. Лишь любовью люди хоть как-то оправдывают свою жизнь. Причем все - от мелюзги до грандов.
- Я тоже люблю тебя, Эмма… Это так просто, так сладко…
- Я знаю…
- Что нам теперь делать, скажи?
- А что ты намерен делать?
- Что если уехать?
- Куда?
- Куда-нибудь… Например, в Италию. У меня есть в Ницце один дружбан, он может это устроить… А уже там, у макаронников, найдем капитана корабля, который не слишком придирается к паспорту…
Она слабо улыбнулась.
- Как в книгах, Капут?
- Да, Эмма, как в книгах…
Она помолчала. В ее фиалковых глазах парили облака, как в летнем закатном небе.
- Хорошо… - прошептала она.
Я вздохнул:
- Да, сейчас-то хорошо, только это долго не продлится. Скоро наступит рассвет. Наступит день со всеми его опасностями… Ищейки из кожи вон лезут ради твоего ненаглядного женишка…
Я встал на колени в луже виски и положил голову ей на грудь. Я чувствовал, как в моем черепе устанавливается медленный ритм ее дыхания.
- Ты не ответила на мой вопрос, Эмма… Ты хочешь уехать со мной?
Она покачала головой.
- Нет, любовь моя, это невозможно.
- Почему невозможно? Ты боишься?
- О, нет…
Я посмотрел на нее.
- У тебя… У тебя кто-то есть?
Она кивнула.
- Кто-то есть… - промямлил я, совершенно обалдев.
В этот момент зазвонил телефон.
XX
Аппарат стоял на камине, сложенном из розового кирпича.
Рекомендую: нет ничего лучше телефона, чтобы у вас все опустилось и опало! Ко второму звонку наш момент истины уже порядком размазался.
Я проворно вскочил на ноги.
- Что там еще? - злобно прошипел я, готовый все вокруг разнести.
- Это ОН! - сказала Эмма.
- Плюнь.
- Нет, я должна ответить.
- А я говорю - плюнь…
Она жестом остановила меня.
- Поверь, это и в твоих интересах тоже!
Это немного сбило меня с толку. Эмма встала и подняла трубку, прежде чем я успел ей помешать. Я бросился следом за ней и схватил второй наушник. Мужской голос на другом конце провода лихорадочно выкрикивал одно "алло" за другим. Он звучал очень встревоженно, и поэтому я не сразу его узнал.
- Это ты?! - крикнул голос.
- Да…
- О, слава Богу. А я уже испугался. Ну, что?
- Все в порядке, - проговорила Эмма, глядя на меня.
- Он…
- Да, - живо перебила она.
ЕГО облегченный вздох неприятно защекотал мне ухо.
- А Робби?
- Робби… Господи!..
- Для него все прошло не очень удачно, да?
- Крайне неудачно…
Он засмеялся - противным, пугающим смехом.
- Тебе, милая, наверное, очень одиноко среди этих двух мумий. А что касается Робби - так я даже рад. Это лучшее, что с ним могло случиться. Ладно, еду.
И он торопливо бросил трубку.
- Этого не может быть! - сказал я Эмме.
Она улыбнулась. Потом подставила мне губы, и ее тело - гибкое, послушное - вжалось в мое, плотно повторив мою географию.
Я жадно пожирал ее губы. Я до удушья прижимал ее к себе. В конце концов я опрокинул ее на кресло и овладел ею, как солдат-насильник.
Когда мы разъединились, она откинулась назад, обессиленная этим грубым объятием.
- Ты меня просто убил, - вздохнула она.
Я хотел что-то ответить, но она знаком повелела мне молчать.
- А сейчас я должна тебе кое-что рассказать!
И она рассказала. Но я и так уже знал часть того, что она говорила.
* * *
Я притаился за дверью. Эмма осталась сидеть в кресле.
На улице послышался шум мотора. У крыльца он затих. Хлопнула дверца машины, по каменным ступенькам застучали каблуки. Он вошел, прикрыл дверь, не заметив меня, - он смотрел только на Эмму.
- Где он?
Я ответил сам:
- Здесь!
Тогда Бауманн обернулся, и мы посмотрели друг на друга так, как никогда еще не смотрели друг на друга двое мужчин.
Он не изменился. Это был все тот же элегантный и аккуратный мужчина; от него веяло все той же изысканной непринужденностью. Разве что в его седеющей шевелюре появилось несколько новых серебряных нитей. Его глаза смотрели еще холоднее, чем прежде.
На его аристократической физиономии начало медленно-медленно появляться изумление. Первым его чувством была, несомненно, ненависть. Но сейчас он уже все понимал и видел, что баба его провела.
- Для покойника вы выглядите очень неплохо, мсье Бауманн…
Я сделал легкое движение, от которого заблестело лезвие ножа в моей руке. Он спокойно посмотрел на перо и повернулся к Эмме. Вот это было по-мужски. Надо иметь классную закалку, чтобы вот так отвернуться от наставленного на тебя ножа.
- Он угрожал тебе, пока ты говорила со мной по телефону, верно? - спросил он.
Она не ответила, и я сделал это за нее.
- Я ей не угрожал, Бауманн. Она действовала по своей доброй воле, и после, того как вы повесили трубку, мы с удовольствием занялись любовью. Вы уж извините: нам так давно не представлялось случая…
Его лицо побледнело.
- Она все мне объяснила, - продолжал я. - Все. Ваша афера была организована превосходно. Браво! Итак, вы с вашим нью-йоркским братом торговали фальшивыми долларами?
На этот раз он понял, что я не блефую и что жена его вправду предала. Я не мог всего этого угадать. Это могла мне рассказать только Эмма.
Внешне он не дрогнул, только сразу будто постарел, и под глазами у него появились темные полукруги, как от неумеренного секса.
Я не впустую трепал языком. Эмма мне действительно обо всем рассказала. Так я и узнал, что организатором во всей этой истории являлась не она, а он.
Да, по части серого вещества этот мужик любому мог дать сто очков вперед.
Много лет подряд он получал фальшивые купюры из Штатов, где закрепился его брательник. Но в последнее время отношения между ними испортились. Бауманн - француз начал запускать лапу в долю Бауманна-американца. Тот разозлился и объявил, что едет разбираться.
Поль только этого и ждал. Мое присутствие под его крышей навело его на мысль уладить дела и ловко испариться. Уладить дела он собирался, разумеется, на свой манер: ликвидировать братца, который вздумал лезть вон из упряжки, а заодно с ним - и старика, завещавшего ему свое состояние.
Брат Бауманна был невероятно похож на него. Поль решил воспользоваться этим сходством и на цыпочках сойти с дорожки, которая запахла жареным.
Накануне убийства он встретился с братом и пообещал, что рассчитается, как только получит наследство старика. Разумеется, для получения наследства требовалось, чтобы старик откинул копыта. А он, похоже, с этим не спешил, несмотря на все свои недуги. Так что Бауманн решил ему чуток подсобить и попросил брата обеспечить ему алиби. Брат согласился поехать в Руан и выдать себя за него при встрече с новыми клиентами. Поль дал ему свои документы, чтобы тот показал их в отеле, а себе оставил бумаги "американца". Брат, доверившись ему, отлично сыграл свою роль. Его-то я и убил на той темной улице, обманутый их сходством и пребывая в полной уверенности, что передо мной Поль…
Теперь, когда я все знал, мне отлично вспомнилось то странное гнетущее чувство, охватившее меня на ночной улице у театра, когда преследуемый обернулся. Он, казалось, не узнавал меня… Еще бы - ничего удивительного. Помнил я и другое странное ощущение, подступившее к горлу в тот момент, когда я спихивал труп в канализационную траншею. Ощущение было вызвано тем, что мой инстинкт, мои пальцы, мои нервы не признавали его. Да только я был слишком взбудоражен и ничего тогда не заметил.
Эмма была лишь послушным инструментом в руках этого супермошенника. Пока она готовила свое персональное алиби, Бауманн спокойно зарезал старика и растворился в природе, оставив труп на моей совести.
Когда я начал брыкаться на процессе, он не на шутку струхнул. Испугался, что я все разболтаю, чтобы уберечь свою голову, что труп его брата подвергнут повторному вскрытию - и тогда уж точно обнаружат подмену. И он придумал фокус с отравленными лакомствами. Их отнесла в тюрьму подружка Робби.
Перед такой великолепной махинацией мне оставалось только снять шляпу. Все было сработано по высшему классу. Получив деньги брата и наследство старика, они стали по-настоящему богаты и дожидались только развязки моего дела, чтобы спокойно поднять якорь. Но сообщение о моем побеге их порядком всполошило. Бауманн тотчас же понял, что я приеду в Сен-Тропез вымогать у Эммы деньги и мстить ей за обман. Они подготовились к моему приезду. И все действительно произошло согласно его предположениям, даже смерть Робби, которой Бауманн горячо желал. Робби был для него опасен: знал гораздо больше, чем нужно…
К несчастью для Бауманна, возникли непредвиденные обстоятельства…
Я торжествовал.
- Ты считал себя умнее всех, Бауманн. Ты казался себе королем преступного мира, человеком, которому удалось невозможное… Но на деле, как видишь, ты всего-навсего жалкий рогоносец.
Я решил, что он сейчас грохнется в обморок - до того он побледнел. Он поднес руку к груди.
- Так ты что, еще и сердечник? - спросил я.
Он отвел руку от груди - быстро, очень быстро. Она сжимала пистолет, такой же элегантный, как сам Бауманн.
Красивую американскую пушку для уважающих себя гангстеров. Может быть, подарочек почившего братца?
Я бросился вперед, крепко сжимая нож. Но когда добежал до него, было поздно: он уже стрелял в Эмму. Честь одержала в нем верх над осторожностью, и он начал с нее. Мужики - все сплошь идиоты. Жалкие придурки, которыми безраздельно властвует их собственное сердце.
У меня до сих пор стоит в ушах звук четырех выстрелов, которые прорвали стоявшую в комнате тягостную тишину. И короткий крик Эммы.
Потом она прошептала:
- Поль!
Потом умолкла: не очень-то много удается сказать, когда у тебя в груди четыре пули такого калибра. Я взмахнул ножом. На этот раз не было ни красного тумана, ни звона в голове. Движение моей руки было предначертано судьбой. Оно принадлежало не только мне одному: это через посредство человека совершалось неизбежное.
Бауманн остался стоять. Я выпустил рукоятку и дикими глазами смотрел, как она торчит перпендикулярно человеческой спине. Целую вечность картина оставалась неизменной и, казалось, застыла навсегда.
Наконец то, чего я с таким нетерпением ждал, произошло: Бауманн рухнул на пол.
Теперь уже ошибки не было: я укатал именно его. Он наконец получил свое.
Тогда я подошел к Эмме. Она тоже распрощалась с жизнью. Ее фиалковые глаза будто сразу выцвели и утратили былую загадочность. На лице осталась лишь сильная тревога и, как мне казалось, капелька любви ко мне.
- Эмма, - прошептал я, - Эмма…
Я все еще повторял ее имя, когда шагал по шоссе на восток, к итальянской границе.
Я знал, что на этот раз выкручусь, что все для меня сложится удачно, и целая куча народу только меня и ждет, чтобы благополучно протянуть ноги на бескрайних мировых просторах.