Лопали быстро. Темп задавал я - из опаски, что пучеглазый Пьеро нашарит брошенную кем-нибудь газетку и раззявится на мой портрет.
Я расплатился за двоих. Он был против, но я настоял.
- Тяпнем по маленькой? - предложил он.
- Нет, на ночь не буду. Ну что, давай я порулю?
- Давай, я бы еще поспал.
Он поведал мне про свою кишечную напасть: он был уже немолод, и пищеварение действовало на него усыпляюще. Ему приходилось жрать стимуляторы, чтоб не мерещилась теплая белая постелька: такие грезы всегда заканчиваются у первого столба.
Я полез за руль. Мне спать ничуть не хотелось. Напротив, я чувствовал себя просто отлично.
- Ты не возражаешь, если я влезу на полку? - спросил он. - Как устанешь, толкни…
- Ради бога. Спи давай.
Он забрался назад, включил ночник и укрылся пропахшим потом и грязью одеялом.
Я придавил педаль. Дорога была пуста, лишь изредка мы обгоняли фуры наподобие нашей, едущие потише и увешанные лампочками, как новогодние елки.
Не знаю, в какой момент он проснулся. Но проспал совсем недолго. Ночник за моей спиной загорелся снова, выдернув меня из ленивого, но не сонного оцепенения.
Я услышал, как он шуршит бумагой.
- В клозет что ли собрался? - спросил я. - Остановить?
Он не ответил. Он одним махом соскочил с полки на сиденье.
Я покосился на него. Его лицо резко изменилось. Оно стало серьезным и напряженным. Пьеро держал в руке газету, и со своего места я видел в ней свое фотогеничное лицо под жирным, как куриный бульон, заголовком.
- А ну, сними свою кепку, - сказал толстый Пьеро.
Я молча ехал дальше, размышляя, как теперь себя вести.
Он протянул руку и сорвал с меня мой американский картуз.
- Ну-ка, останови, - сказал он.
Вместо ответа я сильнее нажал на грибок. Скорость полезла из глушителя, как паста из тюбика; стрелка подпрыгнула до восьмидесяти пяти, а для такого грузовика это не кисло…
- Стой, гад вонючий! - заорал Пьеро.
- Заткнись!
Тут толстый сорвался с катушек и двинул мне в правую скулу. Руки у него росли откуда надо: мне показалось, что в рожу с разгона въехала "альфа-ромео".
Я резко затормозил; грузовик душераздирающе завопил и остановился в полуметре от высоковольтного столба.
Пока я выполнял остановочный маневр, Пьеро не терял времени и вовсю дубасил меня своим кузнечным молотом. Бил он правой: левая была прижата ко мне. Его чудовищная ручища, твердая, как камень, попадала мне то по зубам, то по виску…
- Получай, зараза! - приговаривал шофер. - Получай, паскуда!
Я еле дождался, пока можно будет убрать руки с руля. Наконец, когда грузовик остановился и кабина наполнилась печальными звуками ночи, я тоже принялся за дело. На меня снова наплыл тот красный туман, что стоял в глазах прошлой ночью в квартире уличной бабы. Я перестал чувствовать на лице каменные фаланги Пьеро. Я высвободил левую руку и тоже зарядил ему по чайнику, попав прямо в нос.
Он стерпел молча, но разъярился пуще прежнего. Нужно было поскорее врезать ему в нужное место, пока он не озверел окончательно.
Вот так, сидя бок о бок в кабине, мы не могли придумать ничего лучше, чем лупить друг друга по морде: он меня - правой, а я его - левой. Это могло продолжаться еще довольно долго.
Он понял это. И сообразил, что меня лучше заловить на открытой местности. Он не сомневался в своей силе и знал, что тогда устроит мне настоящую раздачу.
Мимо нас проехал грузовик, который мы недавно обогнали. Если б тот водила знал, что творится в нашей будке, то обязательно остановился бы полюбоваться, и…
Продолжая молотить напарничка, я увидел, как удаляются красные огни того грузовика… Вдруг Пьеро открыл дверцу и спрыгнул на дорогу. Потом быстро нагнулся. С его стороны, под ступенькой, висел ящик с инструментами. Я услышал, как он гремит железками, и понял: он ищет дебелый гаечный ключ или рычаг от домкрата, чтоб наскочить на меня с ним с другой стороны.
Он стал обходить кабину спереди, похожий в мощном свете фар на громадную гориллу. Ему пришлось подобрать пузо, протискиваясь между передком машины и столбом.
Я опустил глаза и увидел, что грузовик остался на скорости. Я включил стартер, машина дернулась вперед… Послышался мягкий удар, потом жуткий крик Пьеро… Я увидел, как он взмахнул руками и уронил голову на грудь. Его наглухо припечатало к столбу; изо рта текла кровь.
Тут я заметил в зеркале фары новой машины. Я быстро выключил все огни и чуть отъехал назад, чтобы освободить труп толстяка. Он тут же исчез. Сжавшись в комок, я подождал, пока проедет тот грузовик. Потом спустился из кабины на дорогу.
Пьеро выглядел, прямо скажем, неважно. Ему раздавило грудную клетку, и от этого он будто уменьшился в размерах. Это здорово меняло его внешность.
С минуту я раздумывал, что делать дальше. Удобнее всего было положить труп в грузовик и продолжить путь. Это оставляло мне запас времени - как минимум сутки. Чего еще желать?
Я открыл заднюю дверь фургона. За ней оказалась гора ящиков. Но оставалось там место и для пассажира - тем более для такого непритязательного, каким стал сейчас Пьеро-потухшие-фары.
Затолкать его в фургон оказалось сущим мучением. Он весил, что корова, этот свежезабитый увалень. А я и так дрожал, как осиновый листок, - измучился, пока молотил его по балде.
В конце концов я рванул его, как штангу, и сдюжил. Сотня килограммов в нем была - никак не меньше.
Я закрыл дверь фургона и вернулся в кабину. Все здесь воняло толстяком: его потом, его жиром. Ко всему этому примешивался водочный перегар.
Я чувствовал грустную горечь во рту…
XVI
Усталость навалилась в Морване, на подъезде к Ла-Рошпо. Началось с такого ощущения, будто укачивает на качелях, и нужно срочно остановиться, иначе потроха застрянут в глотке… Я не стал упорствовать - поставил крейсер на обочине, включил габаритные огни и улегся на сиденье. На лежанку, хоть и удобную, забираться не стал: от нее воняло толстяком.
Он тоже спал - там, сзади. Успокоившись навсегда с расплющенной грудью и перекошенным от боли лицом. Теперь-то он уже все понял и скинул карты…
Мне было немного жаль его. Неплохой был малый, где-то даже симпатичный. Намотал тысячи и тысячи километров - и вот, пожалуйста, доехал до этой роковой минуты.
В моем новом убийстве меня впечатляла только его предначертанность: в плане совести все было в порядке. Это определенно начало входить в привычку.
Рядом со мной все дохло - только успевай считать. Я один стоил целой эпидемии испанского гриппа…
Больше всего меня поражала этакая непринужденность, с которой я превратился в убийцу. До того, как меня посадили, я выступал по мелочам и ничем особенным похвастать не мог. Теперь же у меня появилась железная уверенность. Я сеял смерть полной горстью, хладнокровно, без малейших колебаний.
Санитар, старая кобыла, теперь вот - Пьеро…
Засыпая, я думал о них. Об этих троих, умерших только из-за того, что их дороги пересеклись с моей. И я находил, что судьба подсунула здоровенную свинью как им, так и мне.
Я проспал довольно долго, но сон мой был зыбким и непрочным. Всякий раз, когда мимо проезжала машина, я ее "осознавал" и испытывал смутную тревогу. Но в конце концов я все же забыл, что нахожусь на шоссе, и вошел в полосу полной пустоты.
Меня разбудили крики и стук в дверь. Я распахнул бельма и увидел потолок кабины, а под ним - грошового чертика на веревочке, которого прицепил на счастье Пьеро.
Стучали будто мне по чайнику. Я сел, зыркнул в окошко и тут же почуял слабость в коленках. Около грузовика стояли двое из дорожной полиции: с мотоциклами, в шлемах, сапогах и со злыми физиономиями. На груди у них висели медные бляхи, совсем как у быков-медалистов с сельхозвыставки.
Тот, что играл на дверце Вагнера, заговорил первым.
- Вы - Пьер Гиден? - спросил он.
Я на секунду растерялся, так как эта фамилия мне ни о чем не говорила, но тут вспомнил, что в Париже, в водительском кафе, соседи по столу называли толстяка Пьеро именно так.
- Да, а в чем дело? Я разве что-то нарушил? Стою с габаритами, как полагается…
Я говорил просто так, от фонаря, потому что уже наступил день - и, видать, давно наступил. Паршивый день - серый и какой-то больной.
- Дело не в этом, - сказал мотоциклист. - Вы брали в Париже попутчика?
Черт! Моя задница тут же захлопала половинками. Быстро же они меня вычислили! К счастью, мотоциклисты, похоже, плохо разглядели мою физиономию, или же она порядком изменилась от ударов толстяка.
- Да, - сказал я. - Было дело, подсадил одного братишку. Он обломался, ну, и…
- Это он вам все наплел: на самом деле это опасный преступник, бежавший из тюрьмы. Настоящий убийца. Куда он делся?
- Я его высадил в Аваллоне.
- Почему?
- Остановились пожрать. Потом он вышел покурить или нужду справить. Пришел и говорит, что его согласился подбросить какой-то турист. Оно и понятно: на легковушке-то быстрее, чем на моем паровозе.
Мотоциклисты набычились. Они-то, небось, уже воображали, как притащат с собой старину Капута и загребут поздравления, повышения, гип-гип-ура, портреты в газетах. А тут - на-ка, выкуси, птичка улетела!
- Преступник, говорите? - пробормотал я. - Ну и дела! Я-то думал, коллега… До чего ж люди притворяться умеют!
- Вы видели машину, в которую он сел?
- Да.
- Что за машина?
- Серый "пежо".
- Ах, вот как?
- Ага…
- А номер случайно не записали?
- А на кой черт? Если я начну записывать все, что по дороге попадается, этим записям конца и края не будет. Помню только, что регистрационные цифры 75.
- Это уже кое-что, - сказал первый мотоциклист.
Он записал липовый номер в свой блокнот: это какую же дырявую башку надо иметь, чтоб не запомнить такую элементарщину!
Пока он писал, второй спросил меня:
- А что это с вами стряслось?
Я поднес руку к лицу: на нем и вправду живого места не было.
- Не попал на подножку, когда слазил. Ночью, знаете, все не слава богу…
- Ну что ж, могло быть и хуже, - участливо брякнул он.
- Это уж точно!
Первый уже укладывал блокнот в карман, сунув карандаш в переплет.
- Как приедете в Ниццу, зайдите в комиссариат Для записи показаний.
- Хорошо.
- Кстати, мы уже звонили вашему шефу.
- На фига?! - завопил я. - Хотите, чтоб меня выперли? Старикашка строго-настрого запрещает нам брать пассажиров!
- Впредь будете осторожнее.
Вот скотина, а!
- Да откуда же я знал, что он…
- До свиданья! - перебил мотоциклист и по-отечески кивнул головой, будто предупреждая: "Смотри, парень, без фокусов, не то сцапаю когда-нибудь на вираже…"
Но я-то как раз не хотел, чтоб они меня сцапали, эти черти на колесиках!
Об этом я думал, глядя, как они один за другим удаляются по голубой дороге, похожие на игрушки из универмага.
Я знал, что мне не поздоровится, если я надолго засяду в этом грузовике. Через час-другой эти легавые усекут где-нибудь мою рожу - благо, ее показывают по всем каналам - и обман раскроется.
Я завел свою колымагу и притопил на полную. Но этот чертов шкаф будто топтался на месте. "Ягуар" мне был нужен, да и то…
Я добрался до Шаньи и на окраине города свернул на грунтовую дорогу. Я поставил грузовик вдали от шоссе, за густыми деревьями, чтобы его не сразу нашли, потом вернулся на дорогу и принялся голосовать.
Вскоре остановился один чудик-швейцарец, который ни фига не прорубал по-французски. Я попросил высадить меня в Шалон-де-Саоне; шоссе начинало вредить моему здоровью.
В Шалоне я купил себе новые тряпки в дремучем пригородном магазинчике, где наверняка не читали газет. Я вышел оттуда похожим на принарядившегося к празднику фермера, но меня это не смущало.
Мягкая шляпа, зеленые солнцезащитные очки - и я изменился достаточно, чтобы сунуться на вокзал. Мне повезло: через десять минут после моего появления в туннельном доме поезд уже уносил меня в Марсель.
* * *
Путешествие прошло без инцидентов. Я храпел в своем углу напротив старенького седого кюре. В ручонке он, как и полагается, держал молитвенник, но почему-то предпочитал глазеть на пейзаж.
В два часа дня я приехал в Марсель, а в три уже зацапал автобус на Сен-Рафаэль. Я чувствовал себя прекрасно: успел сходить побриться к марсельскому брадоскребу. В Марселе, городе, чья история уходит корнями в античность (как пишут спортивные журналисты, чьи авторучки всегда до отказа заправлены дежурными штампами), парикмахерам не в диковинку брить парня в синяках и со ссадиной на скуле.
Цирюльник, добродушный грек, побрил меня, стараясь не задевать ссадины и рассказывая, о предстоящем матче Реймс-Марсель, который должен был наделать шума в следующее воскресенье. По мне, так лучше такой разговор, чем сами знаете какой. Чтобы ему угодить, я сказал, что ничуть не сомневаюсь в победе марсельцев, и он тут же бесплатно пшикнул на меня облачком лавандовой воды…
Я вышел из автобуса на пересечении с дорогой в Гримо. В этом месте есть заправка, и я без труда нашел тачку, ехавшую в Сен-Тропез.
Солнце лупило вовсю, и Средиземное море изо всех сил старалось выглядеть, как на плакате в бюро путешествий. Жить было хорошо.
А Эмма-то, небось, и в ус не дует, думал я. Знай себе щелкает денежки, добытые благодаря такому идиоту, как я, которому палач едва не устроил великую стрижку… Правда, узнав, что я решил проветриться, она должна была чуток погрустнеть.
В Сен-Тропезе я поехал прямо в порт - в приморских городах иначе не бывает - и устроился на террасе кафе "Сенекье".
Тут уже начал попадаться англичашка; но не тот, что трясется над отпускными, а другой - богатенький психованный педик, приехавший поохотиться под ласковым южным солнцем на малолетних рыбаков и чистильщиков.
Я заказал пастис и разнежился. Было тепло, в воздухе веяло чем-то приятным, девчонки уже оделись по-весеннему, в яркое и цветастое… Только я не затем сюда притащился, чтоб на их задницы глазеть. Нет, у меня в голове зрел другой, более прибыльный проект.
Чтобы вылезти из дерьма, мне требовались деньги, и не какие-нибудь, а приличные.
А денег мне могла отвалить только одна персона - моя ненаглядная Эмма.
Взявшись за дело как следует, я смогу достичь цели. Я хотел этого изо всех сил. Я снова писал в повестке дня: "Иди или сдохни". Учитывая то, чем я за последнее время украсил свою биографию, полпорции пастиса такого обжору, как я, уже не устраивало.
Консьержка сказала - "Тамарис". Но тут, похоже, виллы и отели с таким названием встречались на каждом углу. Надо было найти именно тот, где жила Эмма, причем так, чтобы при этом не нашли меня. А отыскав его, нужно было еще туда войти. Вот тут могли начаться неприятности: ведь после моего побега Эмма непременно понаставила вокруг себя капканов. Она была слишком крученой, чтоб не догадаться, что я направлюсь к ней… А может быть, и наручных дел мастера тоже до этого доперли и уже навострили сюда свои кованые ботинки…
Я заказал еще один пастис. Он пошел, как в сказке. Маленький кубик льда в этой темно-зеленой водичке казался как раз на своем месте. Я смотрел, как этот крошечный айсберг плавает на поверхности и понемногу тает на солнце.
В воздухе витал здоровый запах шафрана. На синее море опускались спокойные сумерки. У берега покачивались кораблики. Благодать, да и только… Я подумал: пусть даже меня изловят - приехать сюда все равно стоило…
Мимо проходил жутких размеров мужик в нахлобучке с кокардой и вопил, что, мол, вышел свежий номер "Франс-Суар". Я купил, чтобы узнать, как обстоят мои дела.
В газетке говорилось, что кое-где отыскались мои следы: один продавец бананов видел, как я выходил из дома в обличье, или, скорее, оброжье трубочиста, одна влюбленная парочка видела, как я переодевался под мостом… Все тебя видят! Думаешь, что ты один, в покое, что кроме твоего ангела-хранителя никто на тебя не смотрит, а на самом деле весь мир изучает тебя, будто ты зажат между стеклышками микроскопа… Аж противно!
К моменту выхода "Франс-Суар" в печать они дошли только до моего бегства из Парижа на грузовике. Причем считали, что я сделал это ночью, и тут попали пальцем в небо. Зато уже расписывали, как меня сцапают, закуют в кандалы, привезут в Париж под надежной охраной. Облизывались уже. Тут пахло тремя колонками на первой странице! Благодаря моим выкрутасам бедняги марсиане могли малость передохнуть и поставить свои тарелки на техосмотр.
Я прочитал и анекдоты; они оказались куда веселее, чем статья обо мне. Я даже посмеялся, прочитав про ежика, который по ошибке полез вместо ежихи на одежную щетку. И пастис был что надо. В общем, хорошо мне было… Да только не мог я всю жизнь сидеть на этой террасе.
Я расплатился и отправился на поиски какого-нибудь тихого ресторанчика. А найдя, заказал рыбный суп и барабульку с укропом. В тюрьме-то рыбкой не баловали…
Потом я рассудил, что мне нужен отель. Но вот это уж было и вправду рискованно. За всеми портовыми гостиницами присматривают, как за молоком на плите. Без документов я на следующее же утро оказался бы в местной каталажке, что по соседству с мэрией.
И тогда меня посетила хорошая мысль. В стороне от порта стояло несколько старых, пришедших в негодность катеров. Оставалось только купить одеяло - и спи себе в брюхе любой посудины… Там, конечно, не три звездочки и даже не полторы, но все-таки крыша… Да еще в качестве бесплатного приложения - баюканье синих волн, которое доводит до слез матросских матерей…
Чтоб на меня не косились, я скорчил из себя мерзляка-отпускника, возвращающегося в Париж. Я пошел в магазин для туристов и купил там шотландское дорожное одеяло, бритву и кусок мыла. Потом небрежно добавил:
- Да, и дайте еще школьный ножичек для моего пацана…
С этим ножиком я, конечно, не мог начать блокаду Ленинграда, но чувствовал себя спокойнее.
XVII
Корабль своей мечты я нашел без труда. Он был пришвартован довольно далеко, на левой оконечности порта. От него осталась только ржавая обшивка: внутри его вычистили, как орех. Он казался огромным.
Я перелез через борт, положив на него вместо трапа длинную доску. С ножом я решил не расставаться: слишком уж он отвечал моей репутации. Правда, резал он не лучше дирижерской палочки… Я долго тер его о кусок железа, пока не почувствовал, что лезвие ожило. Тогда я сунул ножик в чехол и положил во внутренний карман пиджака.
Сон не приходил, и мне было одиноко. Одиноко, как потерпевшему кораблекрушение. Сидя в чреве пустого корабля, я забывал о том, что совсем рядом - шумный суетливый город. Я будто задыхался.
"Ну, парень, тебе еще клаустрофобии не хватало", - сказал я себе.
На колокольне бомкнуло девять раз. Вечер был теплым и ясным. Я взошел по доске к борту, и от морского ветра мне сразу стало веселее. Далеко слева праздничной гирляндой горели огни Сен-Рафаэля.
Мне нужен был свет. Темнота уже начала меня доставать. Темнота камеры, темнота убогой квартиры проститутки, темнота дороги, прошитой фарами грузовика… Нет уж, хватит! Я живой человек! Свет - это жизнь, так же, как звук и тепло…