Но знай вы "славных ребят", то поняли бы, что изюминка вечера для Поли состояла в том, что он кого-то надувал. Дело было не в музыке, танцах или еде, а он обожал еду, или даже не в том, что он выходил с Филлис, которую просто боготворил. Настоящий кайф вечера, самая большая радость для Поли состояла в том, что он кого-то обкрадывал, и ему это сходило с рук.
После шести месяцев на стоянке я начал помогать Варио в карточных играх и играх в кости, которые они проводили. Я целыми днями помогал Бруно Фаччиоло расставлять столы для игры в кости, точно такие же, как в Вегасе.
Я проводил ночи, доставляя крупных игроков в различные игральные места района, такие как магазин сладостей на Либерти-авеню или гастрономический магазин Эла и Эвелин на Питкин-авеню, или другие квартиры и магазины, где в ту ночь проводились игры.
Пару раз мы даже устроили игры в подвале моей школы, Джуниор Хай Скул 149 на Евклид-авеню. Бэйб Варио подкупил школьного сторожа. Я высматривал копов, особенно парней в штатском из центрального отделения. Насчет местных мне не приходилось беспокоиться.
Их уже подмазали. Я так натаскался, что вскоре всегда мог отличить копов в штатском. Они обычно носили футболки навыпуск, чтобы скрыть свои пушки и наручники. Они всегда приезжали на грязных черных "Плимутах". У нас даже их номерные знаки были записаны. И ходили они или ездили по кварталу так, словно кричали: - Не вздумай со мной шутить, я - коп! Я за милю мог их учуять. Я всегда знал.
Сами игры были просто восхитительны. Всегда собиралось где-то тридцать-сорок ребят. К нам приходили богатые владельцы торговых центров. Бизнесмены. Владельцы ресторанов. Букмекеры. Парни из профсоюзов. Доктора. Стоматологи.
И все это до того, когда можно было без проблем слетать или съездить на ночь в Лас-Вегас. Почти все гангстеры города приходили к нам играть. Велись игры профессионалами, но деньги контролировали Варио. Они сами вели книги и держали кассу.
Дилеры и крупье получали фиксированную ставку или процент со сданных партий. Люди, следившие за играми Поли, были такими же профессионалами, что и сотрудники, надзирающие за играми в казино или на карнавалах. За карточными играми следили профессиональные дилеры, а за играми в кости - крупье и боксмены , как в заправском казино.
Швейцарами работали парни со стоянки. Они проверяли каждого входившего. Тут же были и акулы-ростовщики, работавшие на Поли, который получал процент с игр. С каждого банка пять-шесть процентов отходили к игральному дому, и в заведении работал бармен, обеспечивая гостей выпивкой.
Обычно я бегал за кофе и сэндвичами к Элу и Эвелин, пока не понял, что смогу заработать еще больше, если сам стану делать сэндвичи. Приходилось попотеть, но я получал на несколько баксов больше.
Через пару недель Эл с Эвелин поймали меня на улице и завели в свой магазин.
Они хотят поговорить со мной, сказали они. Дела идут плохо, заявили они. После того как я начал делать сэндвичи, они потеряли почти весь свой бизнес на подпольных играх.
У них для меня было предложение. Если я опять стану покупать у них сэндвичи, то они отвалят мне по пять центов с каждого доллара, что я выручу на подпольных играх. Звучало восхитительно, но мне хотелось насладиться этим мгновением
Со мной говорили, как со взрослым. - Олрайт, - говорит Эл, а Эвелин хмурится на него, - семь центов с доллара! - Идет, - согласился я, но чувствовал восторг. Это был мой первый откат, а мне еще только тринадцать.
Славное было время. Всем заправляли гангстеры. Тогда еще 56-ой стоял, прежде чем произошел Апалачин , у гангстеров появились проблемы, а Безумный Джо Галло решил развязать войну своему боссу, Джо Профачи. Именно тогда я вошел в этот мир. И повстречал Джимми Бёрка.
Он часто приходил к нам играть. Тогда ему было где-то двадцать четыре или двадцать пять, но он уже был легендой. Он входил, и все в комнате сходили с ума. Он давал швейцару сотку просто за то, что тот открывал ему двери. Еще по сотне давал дилерам и крупье.
Бармен получал сотню за то, что лед был холодным. Его все обожали. Он давал мне по пятерке каждый раз, когда я приносил ему сэндвич или пиво.
Два пива – две пятерки. Неважно, выигрывал Джимми или проигрывал, у него всегда имелись деньги, и все получали свои чаевые. Спустя некоторое время, когда он узнал меня получше и понял, что я с Поли и Варио, он начал давать мне двадцатки, когда я приносил ему сэндвичи. Он завалил ими меня до смерти. Двадцатка тут. Двадцатка там.
Он не был похож ни на одного из моих знакомых. Варио и остальные итальянцы были дешевками. Время от времени они могли подкинуть тебе доллар, но ненавидели это. Ненавидели расставаться с зеленью. Джимми был из другого мира. Он возглавлял парад. К тому же он был одним из самых крупных угонщиков города.
Он любил красть. В смысле, обожал. Ему нравилось разгружать угнанные грузовики, пока пот не начинал стекать по лицу. В год он угонял около ста грузовиков, в основном те, что шли в аэропорт или выходили из него. Обычно угонщики в качестве предупреждения забирали водительские права.
Водитель понимает, что ты знаешь, где он живет. И если он станет болтать с копами или страховой компанией, то вляпается в неприятности. Свое прозвище "Джимми Джентльмен" Джимми получил за то, что хотя как и остальные, он забирал водительские права, но вкладывал пятидесятидолларовую купюру в бумажник водителя до того, как смывался.
Даже припомнить не могу, скольких друзей он так завел в аэропорту. Народ обожал его. Водители предупреждали его людей, когда ожидался крупный груз. Дошло до того, что копы отрядили целую армию, чтобы остановить его, но не сработало. Вышло так, что Джимми ввел копов в долю. Джим мог подмазать даже святого. Он говорил, что подкупить копов, как кормить слонов в зоопарке. - Знай, подкидывай им фисташки.
Джимми был из тех парней, что обожали киношных злодеев. Он назвал своих сыновей Фрэнком Джеймсом Бёрком и Джесси Джеймсом Бёрком. Он был здоровым парнем и умел драться.
Да и выглядел он бойцом. У него был сломан нос, и Джимми был спор на расправу. При малейшем намеке на неприятности он мог за секунду тебя уделать. Он хватал парня за галстук и размазывал лицом по столу, прежде чем бедняга понимал, что у него проблемы. Парень мог назвать себя счастливчиком, если Джимми отпускал его живым. У Джимми была репутация бешеного. Он мог убить.
В этом никто не сомневался. Джимми мог в одну секунду пожать тебе руку, а во вторую замочить. Ему было без разницы. За ужином он мог быть прекраснейшим парнем во всем мире, но затем мог грохнуть тебя во время десерта.
Его все боялись, даже те, кого боялись. Никто не мог понять, как вести себя с ним, к тому же он был умней всех ребят из своего окружения. Джимми умел зарабатывать. Он всегда приносил Поли деньги, поэтому его бешеные выходки и терпели".
На четырнадцатый день рождения Тадди с Ленни Варио подарили Генри карточку профсоюза каменщиков. Даже тогда, в 1957-ом году, строительные профсоюзы платили рабочим неплохую зарплату (сто девяносто долларов в неделю), предоставляли своим членам обширную медицинскую страховку и дополнительные льготы, такие как отпуска и больничные.
За такую карточку профсоюза большинство местных работяг дорого бы заплатили - если у них хоть на что-то были деньги. Генри дали карточку с тем условием, что подрядчик внесет его в зарплатный фонд без выхода на работу, а его зарплату делили между собой Варио.
Карточку ему дали также, чтобы облегчить сбор лотерейных ставок или выплат по займам на местных стройках. В течение нескольких месяцев Генри вместо того, чтобы ходить в школу, собирал деньги на различных стройках и приносил все назад в подвал пиццерии "Престо", где устроили счетную контору.
"У меня все шло замечательно. Мне нравилось ходить на стройки. Все знали, кто я. Все знали, что я с Поли. Иногда, поскольку я был членом профсоюза, мне позволяли окатывать водой из пожарного шланга свежие кирпичи. Мне это нравилось. Было весело. Мне нравилось смотреть, как кирпич меняет цвет.
Затем однажды, когда я вернулся домой из пиццерии, отец поджидал меня с ремнем в одной руке и письмом в другой. Письмо пришло от школьного надзирателя. В нем говорилось, что я несколько месяцев не посещал школу.
Своим предкам я говорил, что каждый день туда хожу. Я даже, как прилежный ученик, брал книги и затем оставлял их на стоянке.
А Тадди я говорил, что нас распустили на лето, и с родителями все улажено. Получилось так, что я всех разом надул.
Отец меня так избил, что на второй день Тадди и парни спросили меня, что произошло. Я рассказал им. Я даже сказал, что придется оставить работу укладчика кирпичей.
Тадди сказал, чтобы я не волновался и позвал меня с двумя парнями прокатиться. Едем мы по городу, а я понять не могу, в чем дело. Наконец, Тадди остановился.
Он показывает на почтальона, раздающего почту через улицу. – Это твой почтальон? – спросил он. Я кивнул. Затем оба парня неожиданно вышли из машины и схватили почтальона. Я глазам не мог поверить.
Посреди бела дня. Тадди вместе с парнями пошли и похитили моего почтальона. Парня затолкнули на заднее сидение, и он посерел. Мне было стыдно на него глядеть. Все молчали.
Наконец мы доехали до пиццерии, и Тадди спросил, знает ли он, кто я такой. Парень кивнул. Тадди спросил, знает ли он, где я живу. Парень опять кивнул.
Затем Тадди сказал ему, что с этого момента все письма из школы будут приходить в пиццерию, а если парень еще раз принесет ко мне домой письмо из школы, то Тадди запихнет его в печь вперед ногами.
Так все уладилось. Больше никаких писем от надзирателей. Никаких писем из школы. По правде говоря, совсем никаких писем. Пока, наконец, спустя пару недель, моя мама не пошла на почту и не пожаловалась".
После этого Генри почти не утруждал себя посещением школы. Она больше не была нужна. Даже не представляла важности. Было смешно сидеть на уроках про американскую демократию девятнадцатого века, когда он жил в мире сицилийского воровства восемнадцатого.
"Однажды ночью я услышал шум возле пиццерии. Я выглянул из окна и заметил, как к магазину бежит парень с воплями: - Меня подстрелили!
Я в первый раз видел, как кого-то подстрелили. Поначалу мне показалось, что он несет в руках сверток сырого мяса из лавки мясника, обмотанный белой бечевкой. Но когда он подбежал ближе, я заметил, что это его рука.
Он выставил руку, чтобы защититься от выстрела из дробовика. Ларри Билелло, старик, который был поваром в пиццерии и отсидел двадцать пять лет за убийство копа, крикнул, чтобы я закрыл дверь. Я закрыл.
Я уже знал, что Поли не хотел, чтобы кто-то отбросил коньки в его пиццерии. Вместо того чтобы впустить парня, я схватил стул и вынес на улицу, чтобы тот смог присесть, пока приедет скорая.
Я снял свой фартук и обмотал ему руку, чтобы остановить кровь. Из парня так хлестало, что фартук мгновенно пропитался кровью. Я вошел внутрь и принес еще фартуков.
Когда приехала скорая, парень был почти что мертвецом. После того, как суматоха унялась, Ларри Биллело был очень зол.
Он обозвал меня мудаком. Сказал, что я - идиот. Сказал, что я просрал на парня восемь фартуков, и помню, я чувствовал себя ужасно. Я чувствовал, что, возможно, Ларри прав.
В это же время какой-то южанин открыл стоянку на углу, на Гленмор-авеню. Он назвал ее "Мятежное такси". Парень был полной деревенщиной. Он был то ли из Теннесси, то ли из Алабамы.
Он отслужил в армии и, женившись на местной девушке, решил, что может открыть свой бизнес и конкурировать с Тадди. Он снизил цены. Работал круглые сутки.
Делал спецскидки для клиентов с последнего состава метро или с автобусных остановок на Либерти-авеню до Говард-бич или Рокуэйз. То ли он не знал, как делаются дела, то ли был полным идиотом.
Тадди послал ребят переговорить с деревенщиной. Парни сказали, он упорствует. Тогда сам Тадди пошел с ним поговорить. Тадди объяснил ему, что для двух компаний клиентов не хватит.
Хотя, скорее всего, клиентов хватало, просто Тадди не желал иметь конкурента у себя под боком. Наконец, однажды, когда Тадди целый день крушил все на стоянке, он сказал, чтобы я ждал его возле стоянки в полночь.
Я не мог поверить своим ушам. Я был возбужден. Весь день я не мог думать о чем-либо еще. Я догадывался, что Тадди собирается что-то предпринять с конкурентом, но не мог понять, что именно.
Когда я пришел на стоянку, Тадди уже поджидал меня. В багажнике машины у него лежала пятигалонная канистра с бензином. Мы немного поколесили по району, пока в офисе "Мятежного такси" на Гленмор-авеню не погасли огни.
Тогда Тадди дал мне обернутый в тряпку молоток и кивнул в сторону обочины. Я подошел к первому такси, зажмурился и ударил. Меня осыпали осколки.
Я подошел к следующему и вновь ударил. Тем временем Тадди комкал газеты и обливал их бензином. Он пропитывал листки и забрасывал их в разбитые окна.
Когда мы закончили, Тадди схватил пустую канистру и как сумасшедший, прихрамывая, помчался вверх по улице. Никто бы ни за что не догадался, что у Тадди нет ноги, пока ему не приходилось бежать.
Он сказал, что будет глупо, если мы оба останемся стоять посреди улицы с пустой канистрой в руке, когда вспыхнет пламя. Он дал мне полный коробок спичек и велел подождать, пока не подаст знак из-за угла.
Когда Тадди махнул, я зажег первую спичку. Затем, как учили, я поджег весь коробок. Я быстро бросил его в окно, боясь, что оттуда вырвется пламя.
Я подошел ко второму такси и зажег второй коробок, то же проделал и с третьим, и четвертым. Я стоял у четвертого такси, когда почувствовал первый взрыв. На меня полыхнуло жаром, и прогремели взрывы один за другим, но я так быстро мчался, что даже и не оглянулся назад.
На углу я увидел Тадди. В оранжевых отсветах пламени он размахивал пустой канистрой, как тренер у бровки поля, словно меня нужно было подгонять".
Генри было шестнадцать, когда его арестовали в первый раз. Тадди дал ему и пятнадцатилетнему сыну Поли, Ленни, кредитку "Тексако" и велел поехать на заправку на перекрестке Пенсильвания-авеню и Линден-булевард, чтобы купить пару зимних шин для машины жены Тадди.
"Тадди даже не потрудился проверить украдена или нет кредитка. Он просто дал нам карту и отправил на заправку, где нас знали. Хотя даже знай я, что кредитка краденая, все равно смог бы на ней нажиться.
Знай я, что она в розыске, я бы просто дал ее парню на заправке и сказал: - Вот, парень, держи, вернешь ее за пятьдесят баксов, а мне отдашь половину. Я и на краденой кредитке мог заработать, только Тадди не получил бы свои колеса.
А вместо этого мы с Ленни подъезжаем на заправку и покупаем шины. Парню нужно было поставить на них диски, так что мы расплатились с карты, ну и помотались час на машине. А когда вернулись назад, там нас уже копы поджидали.
Прятались в сторонке. Только я зашел, как выскочили два детектива и говорят, что я арестован. Ленни улизнул. Повязали меня и отвели в участок на Либерти-авеню.
Уже в участке отвели меня в камеру для допроса, а я стал изображать из себя гангстера. – Меня через час выпустят, - заявляю я копам. Прямо вылитый Джордж Рафт . Тадди с Ленни всегда наказывали мне никогда не заговаривать с копами.
Держать язык за зубами. Потом один из этих копов говорит мне, чтобы я подписал какую-то бумагу. Он, наверное, полным мудаком был. – Ничего я буду подписывать, - отрезал я ему.
Тадди с Ленни сказали, что я должен лишь сообщить им свое имя, и они поначалу не верили, что меня действительно зовут Генри Хилл. Один из копов отвесил мне затрещину, потому что не поверил, что парня, который крутится с такими людьми, могут звать Генри Хилл.
Менее чем через час в участке объявился Луис Деленхаузер. "Отмазчик Луи", адвокат. Ленни вернулся на стоянку и сообщил, что меня повязали за кредитку. Поэтому Варио прислали Луиса.
Он все уладил. Из участка копы отвели меня в суд, где судья определил залог в размере пятиста долларов. Деньги тут же внесли, и я оказался на свободе.
Когда я повернулся, чтобы выйти из суда, оказалось, что в задних рядах сидят Варио. Поли отсутствовал, потому что отбывал месячный срок за неуважение к закону.
Все улыбались и смеялись, обнимали, целовали меня и хлопали по спине. Это было как окончание учебы. Тадди без конца вопил: - Что, потерял свою девственность?
Потерял девственность! Это было важным событием. После того, как мы вышли из зала суда, Ленни, Большой Ленни и Тадди отвели меня в бар Винсента Клэма в Маленькой Италии , угостив скунгили и вином. Устроили мне вечеринку. А когда мы вернулись на стоянку, оказалось, что нас там все ждали, и мы еще раз отпраздновали.
Два месяца спустя "Отмазчик Луи" отмазал меня от обвинения в попытке мелкого мошенничества, и я получил шесть месяцев условно. Возможно, я мог бы отделаться и меньшим.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что это был самый глупый способ засветиться в полиции. Но в те дни условное заключение в твоем полицейском досье было не редкостью. Я был так признателен, что Варио заплатили адвокату, и мои родители никогда ни о чем не узнают.
Но теперь я все больше беспокоился. Отец становился все неуправляемей. Я обнаружил ствол в его подвале и отнес его показать Тадди, а затем вернул на место.
Пару раз Тадди просил одолжить ему пушку для друзей. Я не хотел одалживать, но и отказывать Тадди тоже не хотелось. Под конец я начал одалживать пистолет Тадди и получал его через день-два.
Затем я заворачивал пистолет точно так же, в каком состоянии его находил, и клал назад, на верхнюю полку за трубами в подвале.