Я постоял покурил у крыльца. Прошелся по гравиевой дорожке и присел на бетонную ограду. От меня воняло потом. Я потел даже при ходьбе. Над долиной показался вертолет и начал кружить над двором. Он медленно снижался и завис над домом метрах в тридцати. Педерсен вышел и стал что-то кричать. Он махал руками, указывая на вертолет, очевидно подавая знаки, чтобы тот садился. Потом почему-то споткнулся и упал.
Я пошел дальше. Вертолет поднялся и полетел в сторону Сандвинского озера. У моста я помахал охране. Люнгстад встал со стула и пошлепал за мной. Я не оборачивался. Бодд и Мартинсен ждали меня у "вольво". Я сказал, что Педерсен не хочет сейчас разговаривать. Надо проявить уважение. Зачем сейчас дергать семью? Мы сели в машину и медленно поехали в центр. Я думал о мягком животе той девочки. Думал о дожде, который шел над стадионом в Корее.
~~~
Перед "Кооп-Мегой" сидела собака. Сидела на солнце, поджав задние лапы и безвольно сложив передние. Во всей ее позе читалась усталость от жары. Я погладил ее по голове. Собака посмотрела на меня.
Мы зашли в "Домус-кафе". Универмаг "Домус" сменил название на "Кооп-Мега", и теперь "Домус-кафе" называлось "Сити Лайф". Но никто его так не называл, а после обновления сюда вообще редко заходили. На стенах висели портреты кинозвезд. Вот Джеймс Дин под дождем идет по Таймс-сквер. По парижской авеню прогуливаются Жан Себер и Жан-Поль Бельмондо. У Себера на футболке написано "New York Herald Tribune".
Из кафе был виден отдел электроники и игрушек. Там Ирен в один прекрасный день впервые сказала, что любит меня. Это случилось позапрошлым летом. На ней тогда были старомодные солнечные очки, которые очень ей шли. В том, чтобы любить невестку, есть свои плюсы. Можно болтать с нею у прилавков "Домуса", и никто тебя ни в чем не заподозрит.
Я заказал чашку кофе и булочку. Эрика Бодда я встретил всего три с половиной часа назад, но уже терпеть его не мог. Там, в офисе, он щелкал пальцами, как на местной дискотеке. Говорил, что надо связать подозреваемых с происшедшим и доказать, что они совершили убийство. Это наша задача - докопаться до правды, достать дерьмо из-под ковра.
- "А как быть с дерьмом у тебя в штанах?" - захотелось мне спросить.
Бодд сказал, что ему с Мартинсеном надо дожать сербов. Мне - держать руку на пульсе Одды. Следить за настроением. Шоком. От невероятного. Я не стал возражать. Просто отвернулся и пошел в кафе.
Ни председатель коммуны, ни пастор на мои звонки не ответили. Я почувствовал жуткую усталость. Подумал: ну что можно сказать об убийстве? Кто-то погиб. Ушел от нас навсегда. Кто-то в этом виноват. Виноватых надо найти. И все. Помню, как об убийстве писал фотограф Виджи в своей биографии. "Легче всего - писать про убийства, - считал Виджи. - Нет на свете ничего проще, чем писать про убийства".
Я сидел и смотрел на пожилых супругов, которые молча поедали пирожные наполеон - каждый свою порцию. Покончив с пирожными, они одновременно встали, опять же - в полном молчании. Казалось, слова у них просто закончились, а все движения доведены до синхронности долгими годами проб и ошибок. То же самое происходит, когда пишешь газету. Поначалу слова роятся у тебя в голове. Ты пишешь и пишешь. Пишешь обо всем. Пишешь утром и вечером. Пишешь без остановки. Выкачиваешь слова. Выколачиваешь. И через три месяца ты пуст. Продолжаешь писать, но получается все меньше и меньше. Пишешь о тех же сюжетах, но уже без запала. В итоге слов почти не остается, только автоматизм и бессодержательные штампы.
Я вышел. В здании городского совета поднялся на лифте на третий этаж. В пятидесятых социал-демократы старательно украшали здание. Как-никак центр, политический, административный и культурный. А теперь штукатурка потрескалась, в линолеуме были дырки, а цветочных горшках - окурки. Когда я зашел в приемную председателя, секретарша улыбнулась и сказала, что я могу пройти. Эльвестад скоро будет.
В кабинете председателя имелась площадка для мини-гольфа. Вдоль стен - полная экипировка для игры в гольф. Пару лет назад у меня с председателем вышел конфликт. В "Бергенских известиях" появилось несколько статей о том, как коммуна Одды просаживает деньги на бирже. Статьи принадлежали двум экономическим обозревателям. Но председатель все равно посчитал, что виноват я. Позже мы во всем разобрались.
Эльвестад вошел и поприветствовал меня. Порадовался, что я заглянул. Как раз сам хотел позвонить. Ему нужен был совет человека, который хорошо знает Одду и прессу изнутри. Все происшедшее - разумеется, трагедия. И он принимает ее близко к сердцу. Этого не должно было произойти. Такого в Одде раньше не случалось. У коммуны есть кризисный план для подобных случаев, и до последнего времени он, надо сказать, работал.
- Но нужно смотреть вперед, - добавил Эльвестад. - Показать, что у нас есть хорошего. Превратить негатив в позитив. Ты так не считаешь?
Я не понимал, о чем он.
Он сказал, что сейчас Одда в центре внимания. Именно теперь в город приехало много талантливых журналистов. И эту ситуацию надо использовать в полной мере. Он не знал, что лучше: устроить пресс-конференцию или поговорить с каждым журналистом отдельно.
Я ждал. Я не понимал, к чему он клонит. Но Эльвестад замолчал.
- Что ты хочешь всем этим сказать? - поинтересовался я.
Председатель встал. Достал из кармана носовой платок и отер пот с лица. Сказал что-то о том, что Одда сейчас в тупике. На побережье сейчас дела обстоят неважно. Да что там, просто паршиво. И хотя Одда и подобные места изменили образ Норвегии, спасибо нам никто не скажет. Об Одде нужно снова заявить. Пресечь негативную тенденцию.
От солнца в комнате было невыносимо жарко. Я не знал, как писать о напряженном настроении в Одде. Лучший вариант - опросить местных цветочниц. Для цветочниц убийство - это событие номер один. Эльвестад продолжал вещать: кто-то должен стимулировать новую экономику, надо искать решения. Я подумал, что человек он неплохой. Хорошо все планирует, пользуется доверием большинства. Авторитетный от природы.
Я сидел и с усмешкой смотрел на его волосы. Эльвестад признался мне, что красит их в седину. Так-то у него было еще много темных волос. Этот прием он вычитал в книге про Билла Клинтона. Нельзя выглядеть слишком хорошо, если хочешь сделать политическую карьеру. К тому же ведь половина оддинских избирателей - пенсионеры.
Мне пришло текстовое сообщение. От Ирен: "Позвони мне на работу".
~~~
Я смотрел на воркующих бесстыжих голубей на подоконнике. Солнце выжимало из моей кожи капли пота, и он тек с меня ручьем. Я терял терпение. Председатель все читал свою проповедь о грядущих испытаниях. Тот из оддинцев, кто думает, что закончил свое образование, на самом деле вовсе не образованный, а конченый, считал председатель. Нужно взять то лучшее, что досталось нам от социал-демократии, и вступать в новое время.
- А какой итог? В двух словах? - спросил я.
Председатель притих. Сказал, что подумает. Что нужно правильно сформулировать. Отошел к мини-гольфу и сделал пробный удар. Потом повернулся ко мне:
- Если нужно в двух словах, то я бы выбрал: "Поднимем Одду!"
Он сказал, что работа по преобразованию идет на лад. Это отражено в отчетах "Хьюстон консалтинг груп". По программе "Поднимем Одду!" создано много новых рабочих мест. И теперь главное - привлечь прессу. Я заметил, что "привлечь прессу" - одно из любимых его выражений. Если привлечь прессу, то все пойдет как по маслу.
Мне хотелось сказать, что отчеты - просто фокусы. Проделали какие-то пассы - глядишь, новые рабочие места. А на самом-то деле все работали, как и раньше, только теперь - в частных фирмах со смешными английскими названиями. Но я ничего не сказал. Я хотел просто уйти. Сказал, что подумаю. И скажу ему. Эльвестад ответил, что ему очень важно мое мнение.
Я пошел в парк камней и там набрал ее номер. Услышав мой голос, Ирен вздохнула. Сказала, просто хотела убедиться, что со мной все в порядке.
- Ты ведь не собираешься сделать что-нибудь ужасное?
Я не знал, что ответить. Я и сам не знал, собираюсь или нет.
- Не нужно, любимый.
Я молчал. Она сказала, что ей нужно меня увидеть.
Я ответил, что если она подойдет к окну, то увидит.
- Ты где? - спросила она.
- В парке камней.
- Ты шутишь.
- Подойди к окну, - сказал я.
Ее лицо показалось в одном из окон библиотеки. Навес был опущен, но я заметил, что на ней светлое летнее платье. Она некоторое время вглядывалась, потом увидела меня.
- Помаши мне рукой, - сказал я.
- Ты как ребенок, - сказала она.
И помахала.
Она сказала, что ей было так душно, что хотелось сбежать с работы. И что ей очень нужно со мной встретиться. Нельзя, чтобы вот так все закончилось. Можно встретиться в домике у плотины? В последний раз?
- Сегодня вечером? - спросил я.
- Да, - сказала она.
Я подумал, что мне надо работать и быть в зоне доступа. Никогда не знаешь, что случится. Сербов могут арестовать. В городе - начаться беспорядки. Мало ли… И все же день для свидания - самый подходящий. Все вокруг заняты своими делами, и им не до нас. Может, проделать во времени дырочку и улизнуть?
- Ты должен, - сказала она. - Мы должны.
Сколько же раз такое уже случалось? Я думал, что все, конец. Но конца не предвиделось. Конец. Продолжение. Все кончено. Ничего не кончено.
- Поцелуй, - попросил я.
- А если кто-нибудь увидит?
- Поцелуй.
- Роберт, секунда - и все пропало.
- Поцелуй.
- Роберт…
Она послала мне воздушный поцелуй.
- Я подберу тебя в полдесятого? - спросила она. - Возле автозаправки?
Я закончил разговор, но не торопился уходить из парка. Даже лучше, если все это закончится. Тогда можно будет с криком разбить голову об асфальт. Теперь тело не понимало, чего надо голове. Я был рад, что Ирен хочет меня видеть. Мне было грустно, что она не хочет, чтобы мы были вместе.
Я не мог встать со скамейки. Тени деревьев полосовали брусчатку. В этом парке камней не было почти ничего. Только пара статуй, несколько скамеек и фонтан, забитый мусором и обертками от мороженого. Люди приходили сюда в основном на первое мая и на семнадцатое.
Мне никогда здесь не нравилось. Когда я был в парке камней, то всегда думал о других далеких местах. Местах, где можно встать со скамейки и уйти прочь.
~~~
Позвонил Мартинсен. Им была нужна машина. Я спросил, неужели нельзя взять одну напрокат. Мартинсен ответил, что сама машина - не проблема, нужен шофер, хорошо знающий местность. Срочно. Я не спеша подошел к "вольво" и повел машину к полицейскому участку. Там в нее запрыгнули Мартинсен с Боддом. Мне было сказано следовать за черным "саабом", который ехал по Фольгефонгате. Я спросил, что происходит.
- В черном "саабе" - "Верденс Ганг", - откликнулся с заднего сиденья Бодд.
Я поехал по Фольгефонгате и догнал "ВГ" еще до выезда на главную дорогу. Мартинсен глянул в боковое зеркало.
- А вот и "Дагбладе" с "НТБ", - сказал он.
- А Крипос не видно? - поинтересовался Бодд.
Он сказал, что они едут на двух автомобилях: белой "субару" и "тойоте" стального цвета. Я заметил эти машины чуть впереди "сааба". Они мигнули левым поворотником и выехали на главную дорогу. Колонной мы поехали по долине. В Эйде машины Крипос покружили по улицам и поехали обратно. Медленно, так, что висеть у них на хвосте было легко. Казалось, будто они и сами не знают, куда ехать.
- Куда они едут? - спросил я.
Бодд сказал, что не знает. Но, если за Крипос поехали "ВГ", нам остается только ехать за ними. У них-то с полицией - отличный контакт. Когда полиция хочет кому-нибудь что-нибудь сообщить, всегда сообщают "ВГ". Мы снова поехали к центру и дальше, на запад. Мне показалось, что с нами играют. В кошки-мышки. Бодд спросил, живут ли беженцы где-нибудь, кроме приюта. Я ответил, что кто-то живет в центре города, но там, куда мы едем - никто.
- А кто в таком случае там живет? - продолжал Бодд.
- Я живу, - ответил я.
- Черт, так это тебя ищет полиция? - осклабился Бодд.
У бревенчатого лагеря "Родной дом" обе полицейские машины притормозили. Потом поехали по гравийной дорожке к месту для пикников. За ними отправились "ВГ". Я решил не отставать. В боковое зеркало я видел, как вплотную следуют "Дагбладе" и "НТБ".
Мы добрались до маленького плато над фьордом и остановились на его краю. Из "субару" вышли трое мужчин и одна женщина. Из "тойоты" - четверо мужчин. Бодд щелкнул пальцами.
- Какого лешего они сюда приперлись? - спросил он.
Через лобовое окно я увидел, как один мужчина открывает багажник. Вынимает сумку и относит к столику. Женщина идет с пакетом из "Кооп-Меги".
- Что, черт возьми, они с собой притащили? - спросил Бодд.
Появился даже Борода из "Хардангерской народной газеты". Прикатил на старой "Ладе". Вон вчерашний парень из Крипос, который давал пресс-конференцию. Он шагал прямо к нашей "вольво".
- Что происходит? - поинтересовался Бодд с заднего сиденья.
- Пиццу будут есть, - ответил я.
Полицейский наклонился к нашему боковому окну.
- Вы голодные? - спросил он.
Мы не отвечали.
Полицейский сказал:
- Если вы не голодные, дайте нам поесть спокойно.
Он отправился к "ВГ", "Дагбладе", "НТБ" и "Народной газете". Склонялся над различными автомобилями и разговаривал с журналистами. Мартинсен был прав. В черной сумке оказалась пицца. Полицейские накрыли на стол и приготовились есть. Некоторое время мы сидели молча.
- Ну уж дудки, - сказал Мартинсен. - Что нам - смотреть на это?
Я развернулся и поехал обратно в город. Эрик Бодд сказал, что у него от вида полицейского пикника разыгрался аппетит. Ему захотелось в "Макдоналдс". Мартинсен отказался. Он не ходил в "Макдоналдс" из принципа. Бодд спросил, с каких пор у Мартинсена появились принципы.
Я предложил поехать в "Чайнатаун". В каждом уважающем себя провинциальном городке должен быть китайский ресторан. Теперь он был и в Одде. Но готовили там действительно хорошо. Никто не возражал. Я припарковался у церкви, и мы пошли к "Чайнатауну", который находился на первом этаже бывшего "Веселого уголка". Кстати, бывший владелец назвал танцевальный зал на втором этаже "Хард он", даже не подозревая, что это значит по-английски. Основной упор заведение делало на караоке и стриптиз. Пока не разорилось.
За стойкой улыбалась Мумуки. У нее была японская прическа и красное платье с узорными драконами. Я спросил, как прошло утро и все ли в порядке. Она поблагодарила меня за помощь. Я сказал, что если еще что-нибудь понадобится, пусть только даст знать. Она кивнула и снова улыбнулась.
- Хотите лучшей в мире еды? - спросила она.
Бодд отвел меня в сторонку:
- У нас что-то назревает?
Мы сделали заказ и сели. За соседним столиком обсуждали подробности убийства. Мужчина в солнечных очках доказывал, что молодого Педерсена убил кто-то из знакомых. Они знали, кто он, и той ночью преследовали его. Это не могло быть случайностью. Обязательно кто-то из знакомых. Другой мужчина доказывал обратное. Я подумал, что они обсуждают убийство так, как будто это футбольный матч.
Над стойкой висел плакат: Одда с высоты птичьего полета. На панораму были наложены портреты неумытых рабочих времен пятидесятых. Внизу - текст: "СУРОВЫЕ ВРЕМЕНА ПРОХОДЯТ. СУРОВЫЕ ЛЮДИ ОСТАЮТСЯ". Частью работы столичного рекламного бюро было составление слоганов. По слухам, этот обошелся коммуне в триста тысяч крон. Позже "Хардангерская народная газета" написала, что слоган был нагло украден из подобной кампании в Детройте, штат Мичиган.
Не успели нам принести еду, как позвонила завотделом. Велела проверить, была ли у молодого Педерсена собака. Якобы есть сведения, что парень был очень привязан к своей овчарке.
- В сюжет надо добавить человечинки, - сказала завотделом. - Собака, потерявшая любимого хозяина.
- Ясно, - сказал я. - Хочешь, чтоб я у собаки взял интервью?
Бодд заржал. Мы продолжили есть. Он сказал, что слышал историю про нашего нового главреда. Отправился он на азиатскую конференцию журналистов, а летели через Бангкок. Главреду пришлось побегать, и он слег с болью в спине. Нашел институт массажа, и там его по всем правилам натерли маслами и кремами. Массаж становился все более и более интимным, и главред уже начал беспокоиться, но сказать боялся. Наконец тайка спросила его с улыбкой: "Mistha, you want happy ending?"
Бодд захохотал:
- И главред говорит, что не успел он ничего ответить, как его просто изнасиловали. Так и сказал: изнасиловали!
- Но он ведь некрещеный?
- Нет, он некрещеный, но боевое крещение прошел! - ответил Бодд. - А боевое крещение в Бангкоке - это штука основательная.
Мартинсен посмотрел на часы. Пора на демонстрацию. Бодд сказал, от завотделом поступили четкие указания: в случае ареста сербов сообщить их имена. Она обсуждала это с главредом, и они пришли к согласию. Бодд спросил, какие у меня на этот счет соображения. Я ответил, что не вижу смысла в том, чтобы называть имена.
- Правда? - удивился Бодд. - А разве сербы не оставили тут столько дерьма, что самое время их в него ткнуть?
Я промолчал.
Бодд спросил, почему я никому не сказал, что прямо под нами - лучший в мире источник нужной информации.
- Ты можешь немного подоить своего брата? - спросил Бодд.
Я сказал, что не понимаю.
- Ну, подоить… Разговорить его, - пояснил Бодд.
И добавил, что в журналистике и в любви все средства хороши.
- Не пойдет, - отозвался я.
- Почему? - спросил Бодд.
- Мой брат - не корова.
~~~
В парке камней я подумал, что в каждом городке мира есть определенный процент дураков. И теперь этот процент Одды собрался на демонстрацию. У фонтана расположились "ополченцы". Вот - мой старый учитель физкультуры в спортивном костюме - скручивает папиросу. Вот местный взяточник выступает перед ТВ-2, размахивая написанным от руки плакатом: "Схватить виновных!"
Журналистов было даже больше, чем собравшихся, раза в два. Все суетились в поисках объектов и углов съемки. Энтэбэшник разговаривал с Хансом Петтером Матре. "НРК" сосредоточился на Эгиле по прозвищу Хинин. Бородач из "Народной газеты", вооружившись блокнотом, брал интервью у Джонни-99.
Надрывался мегафон. На белый пластиковый стул взгромоздился толстый парень. Трулс Тронсен из местных "прогрессистов". Я знал его еще с тех пор, когда он занимался спутниковым телевидением во "Фьорд-центре". До того как разориться, он успел поставить "тарелку" и мне. Я был ему искренне благодарен. Теперь у меня есть пятьдесят семь каналов - а смотреть абсолютно нечего.
Эрик Бодд подошел и сказал мне, что хорошо бы побыть на этом сборище и потом - на минуте молчания. И если что-нибудь случится - черкануть строчек сорок. Если мы не бросим это дело. Ведь митинг был устроен "ВГ". Людей собрали вместе, чтобы те выразили негодование. Все - по указке "ВГ". Они подготовили даже плакаты для демонстрантов. Я спросил, не шутит ли он.
Трулс Тронсен кричал в мегафон: