"Взяли, выкинули здорового мужика на пенсию, чтоб окончательно спился!" - подумал он. Обычно социальные вопросы его мало интересовали, и газет он не читал, и телевизор не смотрел. Но иногда вдруг пропирало, будто вдруг чувствовал себя лохматым студентом из "Народной воли": хотелось сделать бомбу и бросить её в окно чиновничьего кабинета. Пожалуй, если б в его жизни не было компьютера, он стал бы не учёным-физиком, а бунтарём: ходил на демонстрации, митинги, брызгая слюной, выкрикивал пламенные речи на площадях в микрофон…
Денег в карманах не оказалось. Лобстер на мгновение задумался - неужели кончились? Потом вспомнил - вчера Никотиныч разменял стодолларовую купюру, чтобы купить продуктов, сдачу куда-то положил, но только Лобстер не помнил куда.
Он стал рыскать по комнате в поисках денег: пошарил на полках в шкафу, заглянул за шторы, даже приподнял мониторы, надеясь, что деньги под ними.
- Сейчас-сейчас, дядя Паша, ты посиди пока!
Сосед терпеливо ждал, поглядывая на Лобстера, крутил в руках коробки с компакт-дисками.
Лобстер обыскал всю комнату, переместился на кухню. Дядя Паша последовал за ним.
Котёнок Триллер сидел на подоконнике и сыто жмурился. На полу валялась недоеденная рыбья голова.
- Я тебя когда-нибудь убью, скотина! - пригрозил Лобстер. Он отправился в ванную за тряпкой.
- Смотри, прижился он у вас, - заметил дядя Паша. - А у меня носился каждую ночь, как недорезанный, спать не давал.
- Прижился! - недовольно проворчал Лобстер. Он подцепил рыбью голову на совок, выбросил в мусорное ведро, стал затирать тряпкой пол. - Кусается, царапается, орёт, по шторам скачет, одну уже порвал. У меня вон все ноги в царапинах, раздеться стыдно. С ним меня Марина Леонидовна точно выкинет!
- Не выкинет, не ссы, поговорю я с ней! - кивнул головой дядя Паша. - Так вот ж они, деньги! - он кивнул на холодильник. Действительно, на крышке холодильника лежали доллары - пятьдесят и двадцатка. Лобстер протянул дяде Паше двадцатидолларовую купюру.
- С пенсии вернёшь.
- Не, Олег, я таких бабок взять не могу! - помотал головой дядя Паша.
- Почему? - удивился Лобстер.
- Не догоняешь, что ли? На пивко я у тебя всего три десятки возьму и отдам потом легко, а если двадцать "зелёных" - это ж без малого шестьсот! Думаешь, я двумя бутылками успокоюсь, если у меня в кармане бабок полно? Русской натуры не знаешь? Мне ещё захочется. Пока всё до последнего фантика не спущу, не уймусь. Поэтому ты мне лучше рублей поищи.
- Ну, нету у меня рублей - кончились! - похлопал себя по карманам Лобстер, его начинала раздражать назойливость дяди Паши.
- Хорошо, пойдём - разменяешь и дашь мне на пивко, - невозмутимо сказал сосед.
Лобстер заглянул в холодильник, взял пакет с ананасовым соком, потряс в руке. Сока было на донышке. Кроме сока надо ещё сладенького купить, чтобы мозги лучше соображали: халвы, шоколада, конфет.
- Ладно, пойдём, - со вздохом согласился Лобстер.
Он зашёл в обменный пункт, сунул в металлический лоток двадцать долларов. Дядя Паша нетерпеливо мялся на улице за дверью. Лобстер за ним наблюдал.
Глядите-ка, в последнее время он стал прислушиваться к мнению других, поступать согласно их воле! Лаборантка, сосед. Скажи ему ещё полгода назад, что он по прихоти какого-то пьяницы пойдёт менять доллары, чтобы одолжить ему тридцать рублей, он бы рассмеялся и покрутил пальцем у виска - никогда! А теперь вот… Лобстер пересчитал деньги и вышел на улицу.
- Держи! - сунул дяде Паше в руку пятьдесят рублей.
- Спасибо, Олежек! - Сосед посмотрел на него подобострастно. - Что бы я без тебя делал?
- Кого-нибудь другого затопил, - пошутил Лобстер.
Они двинулись по тротуару вдоль бесконечного ряда припаркованных машин к ближайшему магазину.
Дядя Паша начал что-то рассказывать и вдруг с силой толкнул Лобстера, навалился на него, уложил на асфальт, под бок к припаркованной "пятёрке" красного цвета. Лобстер услышал, как сбоку тихонько тренькнуло стекло, но пока ещё не понял, что случилось.
- Блин, что за дела! - закричал Лобстер, пытаясь скинуть с себя соседа. Дядя Паша оказался тяжёлым, кроме того, от него сильно несло застарелым перегаром, вызывающим тошноту. Сосед закрыл широкой ладонью его рот, прошептал:
- Не ори, мудак! Привстал и на четвереньках пополз к подворотне! Понял? - прошептал дядя Паша на ухо.
Лобстер кивнул в ответ и испуганно оглянулся. В витрине закрытой на ремонт чебуречной была оплавленная дырка с разошедшейся в разные стороны паутиной трещин.
- Пошли!
Они привстали и, низко согнувшись, под прикрытием машин побежали к ближайшему двору. Может, со стороны это и выглядело смешно - два здоровых мужика несутся по улице на полусогнутых, но им сейчас было вовсе не до смеха.
- Сюда! - Дядя Паша увлёк Лобстера во двор. Они бегом пересекли детскую площадку, ломанулись напрямик через кусты в соседний двор.
Наконец дядя Паша перешёл с бега на шаг, отдышался.
- Это что… это меня хотели?.. - От страха голос Лобстера срывался и дрожал.
- Почём я знаю? - пробурчал дядя Паша, оглядываясь по сторонам. - Может, и меня! Решили, что слишком много знаю и… Вот ведь сучий потрох, дилетант грёбаный! Блеснул мне в глаз прицелом. Что значит - инстинкт! Ещё бы секунда - и… "кирдык"! - Он нервно рассмеялся. - Сейчас огородами - домой! - Сосед опять прибавил шагу, и Лобстер припустил за ним, испытывая противную дрожь во всём теле. Он был не в силах её унять.
Около дома дядя Паша всё-таки купил в киоске три бутылки пива. Одну высосал, пока шли через двор к подъезду, ещё одну отдал Лобстеру, третью взял за горлышко, как гранату.
- Значит так, Олег. Я иду первым, если что - беги, ори, зови на помощь! Бежать нужно зигзагами, как заяц! А потом на досуге нам вместе подумать надо, кого ты обидеть мог, кого я. Ну, если только по мою душу, я их всех, лидеров, сделаю! Кровавой слюной харкать будут! - сказал дядя Паша и решительно взялся за ручку подъездной двери…
Лобстер, постоянно оглядываясь, открыл замок, заскочил в квартиру, хлопнул дверью, припал к мутному глазку. Лестничная площадка в глазке изменила очертания, двери и стены выгнулись, искривились, словно резиновый пузырь, наполненный водой. Они больше не таили в себе опасности. Лобстер бросился к телефону.
- Никотиныч, в меня стреляли! Мы уезжаем! Немедленно, сейчас же!
В квартире было тихо. Дневной свет струился через полузадёрнутые шторы, которые из-за гуляющих по квартире сквозняков с лёгким шуршанием скользили по полу, то плотно прижимаясь к батареям, то вздуваясь, словно наполненные ветром паруса; яркие солнечные пятна бегали по паласу, креслам, по разноцветным щитам и копьям, украшавшим большой африканский ковёр на стене.
В коридоре стоял полумрак. Только небольшой квадрат гладкого паркета перед дверью ванной был освещён тусклым электрическим светом. Из туалета доносилось журчание воды. Дверь в ванную комнату была нараспашку. Изящный шпингалет висел на одном шурупе, остальные были выдраны "с мясом". Из большой импортной ванны с гидромассажем торчало огромное копьё с рукоятью, украшенной замысловатой резьбой, оно слегка приподнималось и опускалось, покачиваясь, словно было воткнуто в спину вздыхающего кита. На самом деле оно торчало из груди человека, который был подтоплен тяжестью копья и словно парил в воде около дна ванны, раскинув руки. Струйки воды, вырывающиеся из массажных отверстий в боках ванны, покачивали тело. Вода была окрашена в бурый цвет, будто в ней долго варили свёклу. Глаза человека были открыты, они давно остекленели, подёрнулись белесой плёнкой и сквозь толщу воды безжизненно смотрели в потолок. На его седой голове красовался панковский "ирокез", чем-то похожий на коровий рог, он неторопливо и плавно покачивался в воде, словно рыбий хвост. Гоша лежал в ванне второй день.
ALT
Небольшой посёлок, раскинувшийся на холмах вдоль небольшой речушки, был погружен в осенний утренний туман. Кое-где в окнах уже горел свет, из печных труб поднимался к небу жидкий дым. Те дома, которые были ближе к реке, в низине, полностью утонули в пелене тумана. Казалось, что дым поднимается прямо из земли, словно по берегам лениво курятся десятки маленьких вулканов.
Третьи петухи своё откричали, и было тихо. Разве что изредка скрипнет колодезный ворот, спросонья тявкнет собака или негромко хлопнет калитка. Но вот из-за холма послышалось тарахтение. Неуклюжий "пазик" перевалил через вершину, высветил фарами кусок дороги и медленно покатил вниз, к посёлку.
Он остановился на небольшой поселковой площади. По периметру площади стояли слегка скособочившиеся деревянные магазинчики, посредине - невзрачный серый памятник погибшим в боях с фашизмом. Двери автобуса с лязгом отворились, и из автобуса вышли двое - Лобстер и Никотиныч. У Никотиныча на плече болталась большая дорожная сумка, у Лобстера - его любимый рюкзак. В руке Лобстер держал небольшой пластиковый короб. Из короба доносилось жалобное мяуканье. Автобус фыркнул, обдал их сизым дымом и укатил в начавший рассеиваться под розовыми лучами зари туман.
- Да заткнись ты, Триллер! - раздражённо сказал Лобстер.
- Вот она, альма матер, мать твою! - вздохнул Никотиныч, оглядывая площадь. - Ничего за двадцать лет не изменилось. - Помолчал немного, сплюнул. - И дерьмом всё так же пахнет.
- А телефонная линия здесь есть? - поинтересовался Лобстер - его потряхивало от утреннего холода и недосыпа.
- Ну а как же! Должна быть, - неуверенно сказал Никотиныч.
- Смотри! А то сегодня же отсюда свалим! Веди, Сусанин.
- Покажу тебе сейчас местный парадиз, - подмигнул приятелю Никотиныч и повёл Лобстера вниз, к реке.
Туман уже почти рассеялся. Река неторопливо несла свои воды. Противоположный берег зарос тростником и камышами, а тот, на который они вышли, был чист - только кое-где из воды торчали верхушки водяных растений. Узкие деревянные мостки уходили в реку на одну треть её ширины. Речной поток неторопливо огибали покрывшиеся тиной деревянные столбы.
- Ну что, будешь? - спросил Никотиныч, кивнув на реку.
- Купаться? Ты что, глюкнулся? - возмутился Лобстер. - Холодина какая - пар изо рта идёт!
- Как хочешь, - пожал плечами Никотиныч и стал расстёгивать брюки. - Подержи, чтоб не отсырело.
Лобстер принял его одежду, перекинул через руку. Никотиныч, оставшись в длинных трусах, заухал как филин, стал звонко хлопать себя по животу и ляжкам, приседать и размахивать руками, потом сорвался с места, понёсся к мосткам. Деревянные отсыревшие доски громко запели под его ногами. Он нырнул, разорвав тишину речной глади громким всплеском.
Лобстер присел на корточки и стал рассеянно наблюдать за рекой - хотелось спать. Никотиныч вынырнул, отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу.
Лобстер вдруг представил себе, что будет здесь через каких-нибудь полтора-два месяца, когда мороз накрепко скуёт реку, оденет её в ледяной панцирь. Сначала и без того неторопливое течение замедлится, вода станет тягучей, масляной, как глицерин, но ещё будет сопротивляться холоду, упрямо пробивая себе дорогу в неглубоком русле, но потом сдастся, встанет и начнёт снизу нежно облизывать пока ещё тонкий лёд, потихоньку наращивая его. Изо льда около берега будут торчать верхушки водяных растений, которые побуреют, промёрзнут и станут хрупкими, как ёлочные игрушки. А поселковые протопчут через реку десятки узких тропинок и будут шастать через реку взад-вперёд - в магазины, в гости, в школу.
Удирали они из Москвы поспешно, как зайцы. Через пять минут после звонка Никотинычу Лобстер уже выскочил из дома. На улице огляделся по сторонам и бросился к автобусной остановке - машину ловить не решился. В каждом человеке, будь то мужчина, женщина или десятилетний лохматый шкет, видел он теперь потенциального убийцу. Оборачивался на каждый шорох, следил за руками людей. Когда кто-нибудь из окружающих лез в карман или за пазуху, Лобстер замирал, готовясь броситься за угол, в кусты: он был почти уверен, что человек сейчас вынет пистолет с глушителем. Нервы были натянуты как струны.
С Никотинычем они договорились встретиться на Ярославском вокзале, под табло. Лобстер сунул в рюкзак свой ноутбук, провода, разъёмы, покидал компакт-диски с программами, родного Йорика. До того спешил, что забыл взять коробку с обыкновенными дискетами. Потом выяснилось, что Никотиныч тоже не взял дискет. Истеричный звонок Лобстера полностью выбил его из колеи. Уже в поезде он пытался было начать разговор о предполагаемых врагах, которые могли бы мстить, предлагал сделать звонок в Управление по борьбе с оргпреступностью, анонимно навести на след, но Лобстер заявил, что даже думать об этом не хочет. Ему нужно время, чтобы хоть немного успокоиться и всё взвесить. Ночью, когда в Угличе ждали автобус, он вдруг подумал, что дядя Паша мог быть прав, покушались на него, а не на Лобстера, за какие-нибудь его "славные" чеченские дела. Мстили? Эта мысль хоть немного привела его в чувство - до этого момента он не мог ни спать, ни есть.
Никотиныч выбрался на берег, стал бегать вокруг Лобстера, высоко вскидывая ноги.
- Ать-два, ать-два! Водичка - мёд, а вылезешь!.. - хохотнул он, обрызгав приятеля.
- Морж нашёлся! Давай уже пойдём, глаза слипаются, - недовольно проворчал Лобстер.
- Окунулся, и не слипались бы, - весело отозвался Никотиныч. Назначая встречу под табло на Ярославском, он и словом не обмолвился, куда они едут - боялся прослушивания. Сам для себя тут же решил, что убегут они именно сюда, под Калягин, - кто будет искать их в этой глухомани?
Никотиныч снял трусы, тщательно отжал их, сунул в полиэтиленовый пакет, вытерся полотенцем, надел другие.
- Знаешь, как речка называется? - спросил он вдруг Лобстера.
- Как?
- Жабня.
- Жабня? - Лобстер рассмеялся. - Ты и есть самая главная жаба на этой реке.
- Главная, не главная, однако сколько мы тут с пацанами рыбы перетаскали… Ты рыбачить любишь?
- Терпеть не могу, - честно признался Лобстер.
- Всё с тобой понятно - московская мимоза. Ладно, через пять минут будешь спать сном младенца, - пообещал Никотиныч.
Он оделся, обулся и выкинул вперёд руку, указывая направление.
- Нам туда.
Они взбирались на холм по тропинке между домами. Триллер в коробе не переставая мяукал, чем вызвал ажиотаж среди собачьего населения. Первым в одном из дворов зашёлся истошным лаем седой пёс, видимо выживший к старости из ума, потом к нему присоединился соседский волкодав, затем загремела тяжёлой цепью овчарка во дворе напротив, заставив гостей ускорить шаг, - в общем, через минуту от деревенской тишины не осталось и следа.
- Ты, Триллер, просто международный террорист какой-то, - насмешливо сказал Лобстер. - Всех на уши поставил!
Котёнок испуганно смотрел на хозяина через щели короба, вжимался в пластиковую стенку и недоумевал, из-за чего весь сыр-бор?
Никотиныч зашёл во двор, поднялся на крыльцо, коротко стукнул костяшками в дверь. Никто не отозвался. Второй раз Никотиныч стучать не стал, открыл дверь и, кивнув Лобстеру - давай за мной, - вошёл в сени.
Небольшая горница, разделённая надвое фанерной перегородкой, оклеенной цветастыми обоями, была погружена в полумрак. Воздух в избе был спёртый, словно её не проветривали несколько лет: несло кислятиной и тухлыми яйцами.
Никотиныч приложил руки к печи, Лобстер последовал его примеру. От печной стены шло приятное сухое тепло.
- И кто это по избе шлындрает? - раздался из-за печи скрипучий старческий голос.
- Тёть Варя, это я, Сергей, - торопливо отозвался Никотиныч.
- Какой такой Сергей? - Певуче заскрипела пружинами кровать, послышались шаркающие шаги, сопровождаемые постукиванием палки о пол. Из-за перегородки показалась старуха в каком-то ветхом, не поддающемся описанию платье. Она подслеповато щурилась, силясь разглядеть непрошеных гостей. - Какой Сергей? - повторила она.
- Ирины Ермолаевой сын, - уточнил Никотиныч.
- Иркин? Серёга? - В голосе старухи слышались нотки сомнения. - Иди-ка сюда! - Нашарила в полумраке его руку, потащила за собой к окну. Уставилась, силясь узнать в сорокалетнем мужике пацана. - А не похож, - покачала головой тётя Варя. - До чего ж громоздкий стал! Поперёк себя шире!
- Да я это, тётя Варя, я, - рассмеялся Никотиныч. - Я тут вам подарочков привёз. - Никотиныч расстегнул молнию на сумке, стал выкладывать на стол какие-то свёртки.
- А кто это с тобой? - всё ещё недоверчиво вглядываясь в Никотиныча, спросила старуха.
- Это друг мой, Лобс… Олег, в общем. Вот, решил ему пенаты предков показать. Отдохнуть хотим немного. Телефон на почте работает, нет?
- Телефон? - переспросила старуха. - Я уж третий год со двора никуда не хожу! Почитай, девятый десяток меряю. У Светки спросить надо. Мать-то жива?
- Жива, тёть Варя, жива. Привет вам передавала. Как там её дом, стоит?
- Ага, вот в ермолаевском и будете жить, - кивнула старуха. Она откинула скатерть, выдвинула ящик стола, стала шарить рукой. Протянула Никотинычу ключи на шнурке. - Ране я и сама Иркин дом держала, а теперича соседку прошу. Мать-то когда последний раз была?
- Не знаю, - пожал плечами Никотиныч. - У неё уже лет десять под Москвой дача есть.
- О-о, зато я знаю, - протяжно произнесла старуха. - Третий год уж носу не кажет! Избу-то держать надо: и топить, и править. Одних дров сколько уйдёт? А ежли бы не я? Так и передай: не может ездить, пускай продаст, а у меня уже силов нету. "Под Москвой у неё дача"! - передразнила Никотиныча старуха. - Срам!
- Хорошо, тёть Варь, я скажу, - пообещал Никотиныч.
Когда они вышли на крыльцо, Лобстер с удовольствием вдохнул в себя свежий осенний воздух.
- Ну, ваще!
- А ты думал булки на деревьях растут? - усмехнулся Никотиныч. - Как говорится, не дай бог на старости лет одному остаться! Да ещё в такой глухомани. Умрёшь, и будет дом твой гробом твоим, - неожиданно возвышенно произнёс он.
- Значит, телефона может и не быть? - вернул его на землю Лобстер.
- Давай-ка сначала устроимся, - предложил Никотиныч.
Дом матери, состоявший, как и изба тёти Вари, из двух крохотных комнатушек, разделённых фанерной перегородкой, оказался в полном порядке - горница была чисто убрана, стол застелен новой клеёнкой, Лобстеру даже показалось, что окна вымыты совсем недавно - они радужно поблёскивали под лучами осеннего холодного солнца.
- Смотри, я здесь на каникулах жил. - Никотиныч показал на перегородку, рядом с которой стояла узкая софа с исцарапанной спинкой. На обоях были наклеены вырезанные из "Советского экрана" фотографии актёров и актрис. Некоторых Лобстер не знал - старики. - Молодость моя, - вздохнул Никотиныч. - Когда в шестом классе учился, мы с двоюродной сестрой сюда приезжали. Сколько ей тогда было? Лет шестнадцать? Ну, в общем, как все девки, хотела в театральный поступать и меня тоже этим бредом заразила. Слава богу, выздоровел вовремя, а то до сих пор сопли пускал бы! - Никотиныч сорвал одну из выцветших фотографий, скомкал её и швырнул в ведро со щепками возле печи. - Хочешь, здесь спи, а я на материной, - кивнул он на софу.
Лобстер раскрыл короб, Триллер некоторое время раздумывал, покинуть своё временное пристанище или обождать, потом всё-таки решился - выскочил, осторожно ступая лапами, прошёлся по горнице, принялся обнюхивать углы.