Дорога действительно была заброшенной, глухой, пробраться туда, не заплутав, могли только местные жители. По пути закурили. Коренастый угостил всех сигаретами "Мальборо". Ванька пробовал их только раз в жизни: в общаге дали два раза затянуться. А тут нетронутая, толстая сигарета… Вспоминая, как весной он радовался перепавшему ему в долгой очереди целому блоку болгарского "Опала", Ванька щелкнул фирмовой зажигалкой городских и механически сунул ее в карман. Ребята ельником довели мужчин до еле заметной тропинки, которая прямо выводила на тайное лесное озеро, где действительно, грузно хлопая крыльями, крякали утки, нагуливая жир перед дальней дорогой. "Спасибо, ребята, обратно сами доберемся", – поблагодарил русский. Байбал с Ванькой помахали им и стали пробираться назад. Оба думали об одном и том же. Байбал первым нарушил молчание.
– Во тойоны живут, а?! Я даже мясные консервы десять лет в глаза не видел, а они!
– На то они и тойоны, – вяло отмахнулся Ванька. – Ладно мы, у нас вон мясо, масло свое, а прикинь, как в городе люди живут? Они с утра до вечера в очередях давятся, потому как жрать им вовсе нечего – только то, что в магазинах, а в магазинах ничего, кроме макарон…
– Эх ты, Ванька! – возбужденно воскликнул Байбал. – Закончил бы свою учебу и жил бы королем, как они!
– Хватит тебе! – Иван ненавидел, когда ему напоминали об этом. – Родители достали, а тут еще ты! Ничего бы я не стал тойоном. Просто жил бы в городе и голодал.
Нервничая, Ванька полез в карман за пресловутыми болгарскими сигаретами и вдруг нащупал зажигалку городских.
– Блин, я зажигалку им забыл отдать. Пойдем, отдадим – сказал он.
– Айыка , – отмахнулся Байбал. – Иди сам отдай. Я тебя здесь подожду. Вон, через кусты беги.
До места легконогий Ваня добрался очень быстро, потому что знал, как еще больше сократить путь. Он уже собирался вынырнуть из густого тальника на обозрение приезжих, как раздался выстрел. А потом послышался тяжелый всплеск воды. "Ничего себе утка", – удивился парень. Что-то заставило его насторожиться и пригнуться. Сделав несколько шагов вперед, он услышал, как русский говорит коренастому: "Будешь шуметь, сгинешь вместе со всей своей семьей, как будто и не было вас на свете. Скажешь, нечаянно застрелил. Оступился, ружье за куст зацепилось, ты его поправлял и курок нажал. С этого не сходи и дело закроют. А теперь давай товарища Пахомова вытащим". Оцепенев, Ванька стоял ни жив, ни мертв. Послышался треск кустов. На цыпочках, сдерживая дыхание, он стал забирать подальше от кровавого места.
* * *
Мозг Даниила работал в усиленном режиме пятнадцать минут – ровно столько, сколько длились новости по первому каналу. Они были абсолютно усыпляющими – казалось, на белом свете ничего не происходит, кроме очередных громких трудовых побед в СССР, в странах социалистического лагеря, и не менее громких преступлений, скандалов, забастовок, катастроф и просто разнообразных неудач в далеком и пугающем мире капитализма. Но тем, кто умел прорываться сквозь этот мощный гипноз, и такие новости могли рассказать многое… Теперь они служили фоном для напряженных размышлений Даниила – размышлений, в результате которых он должен был принять самое главное в своей жизни решение.
Норма твердила о чрезвычайной важности задания, и была права – Даниил чувствовал, что оно самым прямым образом должно повлиять на их дальнейшие судьбы. Прежде всего посмертные. Никому не дано прервать путь живущего на этой земле человека, не получив взамен сурового наказания… Его, Даниила Вербицкого, бросили сюда, как жертву, и этот человек тоже пойдет, как жертва, уже зная все наперед. Будет еще и третий – скорей всего, Даниил выберет того, коренастого, который вчера весь вечер крутился возле них. Которому будет труднее всех. Потому что он, возможно, выживет. Даниил знал имена этих людей, но ему легче было думать о них, как о безличных существах. Норма… А что Норма? Неужели после выполнения задания ее уберут так же легко, как и его, Даниила? В том, что с ним непременно разберутся, Даниил теперь был уверен. Между прочим, он понял, что Норма заранее знала об этом, поэтому была так откровенна и раскована с ним.
А если конец один, имеет ли смысл вообще выполнять это задание? У него, кроме матери, действительно никого нет. Мама очень старенькая, наверное, недолго ей осталось. Слава КПСС, убивать некого. Требования, выдвигаемые сотрудникам безномерного отдела – ни одного близкого, родного человека, никаких привязанностей (чтобы недруги не смогли манипулировать "докторами") – в данном случае сработали против своих сочинителей. Если Даниил взбунтуется, его просто убьют – точно так же, как и после выполнения задания. При этом его вряд ли будут сводить с ума, пытать и позорить – незачем. Он слишком глубоко законспирирован, да и на троих оставшихся коллег впечатления не произведет – не такие это ребята. Но вот интересно, что же с Нормой-то они сделают? Ведь ответственность за провал, если таковой случится, запишут на ее счет; к тому же, она знает больше, чем он… Ж-женщина! Тупик.
Он внезапно вспомнил некоторые подзабытые детали вчерашнего вечера. Две смеющиеся девушки у стойки бара… С ними же еще был мужчина… Это же… Да, согласен, в баре было темновато, но что случилось с его интуицией?! Надо же так напиться! Даниил был настолько увлечен своими поцелуями с Нормой, что только сейчас увидел, кто был тот мужчина. Конечно, Гавриил. Наконец он решился назвать про себя его имя. Человек сразу стал реальным.
Помаду он положил в карман куртки и время от времени крепко сжимал.
…Неприятные сюрпризы начались, когда он увидел компанию для поездки в лес. Первым человеком, на которого наткнулся взгляд Вербицкого, был… вчерашний бармен. Он что-то хлопотал с ящиками и издали сдержанно кивнул ему. Итак, с этим человеком все ясно; впрочем, можно было догадаться еще вчера. Даниил подумал, что приличнее будет подойти самому и познакомиться. Он подошел и назвал себя. "Саша", – сказал бармен, стрельнув в его сторону темными глазами. Саша при ближайшем рассмотрении оказался не таким юным, как показалось ночью в полумраке бара. Наверное, они с Даниилом являлись почти ровесниками, просто бармен принадлежал к тому типу людей, которые всегда выглядят молодо, особенно с некоторого расстояния. Оба вида не подали, что расстались буквально несколько часов назад. Потерпев частичный провал при предварительной "разведке боем", произведенной накануне на банкете (детали ее скучны и не представляют интереса для посторонних), Даниил утвердился в мысли применить физическое воздействие, что бы ни говорила по этому поводу Норма Норвилене.
* * *
Гавриил Гаврильевич с первого взгляда невзлюбил Даниила Вербицкого. Он сразу определил его профессиональную принадлежность, но не это явилось главным камнем преткновения в оценке его личности. Ему показалось, что приезжий имел какие-то дела со Степаном Никифоровичем Пахомовым. Конечно, это сугубо его, Степана, дело – посвящать Гавриила в дополнительные нюансы своеобразного стиля своей работы, или не посвящать. У каждого свои тайны. Но одна только мысль о существовании этих тайн была крайне неприятна Гавриилу, особенно в свете последних студенческих событий, после которых многие местные высокопоставленные чиновники вели поистине гладиаторские бои, пытаясь отвести праведный гнев центра или хотя бы смягчить его.
Выход был один – Саша. Формально он числился буфетчиком в правительственной гостинице, но его настоящая профессия была слежка. Он знал о своей работе все. Саша благоволил к Гавриилу, по непонятным для последнего причинам. Несмотря на то, что они относились к разным, как говорится, епархиям (хотя и довольно близко соприкасающимся), ранее бармен охотно выполнил две или три личные просьбы Гавриила Гаврильевича. Завтра он должен был в качестве сопровождающего отправиться с группой Сатырова на природу. Гавриил Гаврильевич после окончания банкета вызвал его к себе на пару минут и дал понять, что особенно интересуется самым неприметным из приезжих. Каково же было его удивление, когда Саша, возведя глаза к потолку и качая головой, произнес:
– Можете полюбоваться на ваших голубчиков. Да-да, я наблюдаю их прямо на своем рабочем месте…
Гавриил Гаврильевич разволновался. Их еще и двое?
– Я прослежу за ними, – обещал Саша, уходя.
Профессионалом Саша был хорошим, чрезвычайно изобретательным и старательным. Он владел редкими методами добычи информации. Однако Гавриил Гаврильевич не утерпел и спустя два часа, захватив для маскировки двух девиц, спустился в бар.
Двое расположились за одним из дальних столиков и казалось, мило ворковали, не обращая никакого внимания на окружающих. "Возможно", – подумал Гавриил Гаврильевич, оценивая общий фон ситуации. С приезжим находилась интересная блондинка довольно высокого роста.
Гавриил Гаврильевич заказал девицам выпивку и обещал хорошо вознаградить, если они будут лапочками и начнут уделять ему и бармену как можно меньше внимания, при этом делая вид, что они все-таки вместе. Девицы согласно захихикали, прижимаясь к нему с обеих сторон. Они привыкли выполнять и не такие просьбы клиентов. Им на все было наплевать. Меньше знаешь – дольше живешь. Одна из них перебралась поближе к подруге, и они оживленно защебетали о тряпках. Гавриил, положив руку на плечо ближайшей, со скучающим видом болтал с барменом о погоде, не упуская из поля зрения парочку в углу.
Женщина, пожалуй, слишком неординарна, особенно для этих мест. Может быть, ее нельзя было назвать умопомрачительной красавицей, но во всем ее облике проступало истинное благородство, оказавшееся удивительно притягательным для глаз Гавриила. Внешне она совершенно не принадлежала к его излюбленному типу, скорее наоборот. Глядя на нее, Гавриил понял, что до сих пор его предпочтения основывались скорее на поведении женщины, нежели на цвете глаз и волос. Ведь блондинки этого города шумны, претенциозны, нескромны и безвкусны. А в этой все – манера держать руки, прямая осанка, посадка головы, жесты – все выдавало либо хорошее воспитание, либо отличную родословную. Вряд ли Гавриил поверил бы, если бы узнал, что эта женщина обладает даром наводить бессознательный ужас на окружающих.
Кажется, она пытается очаровать собеседника. Зачем? Вот мужчина почему-то надулся. Она откинулась на спинку стула и закурила. Они снова начали говорить. Она закрыла глаза, что-то сказала и… исчезла. Она исчезла. Да, она внезапно исчезла на доли секунды. Потом снова появилась. Гавриил быстро переглянулся с барменом. Саша кивнул. Девицы, конечно, ничего не заметили, а бармен опустил глаза и взглянул на бокал коньяка, спрятанный под стойкой. Он обожал этот божественный напиток, вобравший в себя, казалось, всю горечь и сладость бытия. Коньяк назывался "Арарат", по имени горы, благодаря которой род человеческий имел возможность дожить до полетов в космос. Его любимый, пятизвездочный. Саша поднял бокал, чуть пригубил и поставил обратно вниз. Затем начал негромко разглагольствовать, кокетливо откидывая со лба прядь черных волос:
– Прям какое-то гадание на кофейной гуще получается. Видите ли, лучше всего вода сохраняет информацию. Но они воду пить не будут – это во-первых, а во-вторых, в некоторых случаях хорошее вино и определенные сорта коньяка незаменимы. Они располагают к доброжелательному, откровенному общению без посторонних примесей – пардон, без агрессии. В этом бокале, связав его с их бокалами, я могу увидеть все, о чем они сейчас говорят. По крайней мере, пока в них находится жидкость. Поверьте мне, до сих пор ничего интересного.
Закончив эту дикую для любого разумного партийного деятеля речь, Саша, сделав томный жест рукой, громко произнес: "Ой, а завтра точно будет дождь". Он очень устал от этих бестолковых людей. Повышение на службе ожидалось не скоро – зажимали. В той конторе, где он на самом деле трудился верой и правдой, недолюбливали женственных мужчин – как и в любой другой организации. Во всяком случае, при прочих равных стартовых данных ему было труднее доказать свою преданность общему делу. Саша страдал от этого, и потому пытался наладить более близкие контакты с товарищем Сатыровым, которого он безошибочно определил как очень перспективного номенклатурщика – при удачном стечении обстоятельств, не исключено, будущее первое лицо республики.
Спустя много лет, уже в начале следующего века, Саша окажется в предвыборном штабе конкурента господина Сатырова и начнет щедро поливать народные массы сомнительной информацией через одну местную желтую газету. Организация, которой он отдал лучшие годы своей жизни, перестала нуждаться в его услугах. Впрочем, она уже не была так могущественна.
…В конце концов, мужчина и женщина за дальним столиком начали целоваться. Уж это-то его спутницы заметили, и повеселились от души. После чего Гавриил Гаврильевич расплатился со всеми и в некотором недоумении отправился домой. Он умел грохотать как гром, клеймя недостатки, мог переть как танк, добиваясь нужного результата, но иногда становился неприметным и деликатным, как настоящий таежный охотник, выслеживающий дичь.
* * *
Даниил осушил свою рюмку, но никакого облегчения не почувствовал. Вкус водки показался ему на редкость противным. "Ну конечно, после коньяка-то", – невесело усмехнулся он. А может, все дело в том, что он употребляет ее неправильно. Местные партийные начальники перед застольем обращались с короткой речью к огню, лесу, проводили какие-то свои обряды. Даниил удивился живучести старых представлений, но ничего против них не имел. Лес издали махал ему зелеными лапами елей, как бы призывая успокоиться и присоединиться к тем, кто его так сердечно приветствовал на этой земле. Он не показался ему враждебным.
Норма неотступно пребывала с его мыслями, вселяя смятение в его и без того смущенную душу. Зазевавшись, он позволил ее образу полностью завладеть собой. Перебирая в памяти, какой он видел ее в разные годы жизни, Даниил заметил, что с особенным удовольствием вспоминает маленькую, немного наивную и отстраненную девочку, какой она когда-то была. Он очень хорошо помнил свой первый день учебы в Москве. И обрадовался, что полузабытое воспоминание, вытащенное на свет божий из давно запертого запыленного чердака, может быть таким приятным, вкусным, свежим.
Первый день в новой школе Даниилу показался каким-то суматошным и неинтересным. Ему было непривычно находиться в одном классе вместе с ребятами, которые были заметно старше или младше его. Вдобавок после уроков, когда большинство учащихся уже разошлось, а учителя покинули помещение, вдруг где-то прорвало трубу. Скорей всего, это была чья-то глупая шалость, так сказать, неосторожное обращение с оружием. Впоследствии Даниил убедился, что подобные вещи, разного рода полтергейсты, в их школе случались довольно часто. В общем, из-за чего бы то ни было, но коридор начало заливать водой. Самые проворные, визжа, успели ускакать, пока воды было совсем немного. Некоторые особо бережливые снимали обувь. Даниил замешкался, так как в детстве был медлителен и не любил толкотню. По какой-то причине осталась и Норма. К тому времени воды прибыло им по щиколотку, и решительно нельзя было убежать в обуви.
Даниил, со вздохом снимая свои новые ботинки, покосился на Норму. Разница в два года казалась ему тогда огромной. Для него это была просто пигалица, что-то о себе воображающая. К тому же в десять лет Норма была очень мала ростом. В тот день она пришла на занятия в белых колготках и розовых туфельках. Он упорно медлила – наверное, стеснялась его. Туфли снять еще куда ни шло, но колготки! А промочить их она ни за что не согласилась бы.
В той школе, где ранее учился Даниил, ему внушали, что надо помогать слабым, малышам и девочкам. Существо, находящееся рядом с ним, соответствовало всем трем указанным параметрам. Даниил, держа в обеих руках по ботинку, подошел к девочке и с крестьянской сноровкой подставил ей спину и плечи:
– Давай, садись, я перенесу тебя, ты маленькая.
Норма молча уцепилась за его шею. Даниил легко поднял ее и со своей ношей шагнул из сухого класса в коридор, на время превратившийся в речку. Надо было пройти совсем мало, всего десяток шагов. Они миновали самое глубокое место, где вода была по щиколотку Даниилу. Оставалось сделать еще шага два. Он взглянул вниз, и у него отчего-то сильно закружилась голова. Почувствовала ли Норма опасность, он так и не понял. Чтобы не испугать ребенка и успокоиться самому, он громко спросил: "Тебя ведь Норма зовут?" "Да", – ответила девочка. Они благополучно добрались до сухой лестничной площадки.
Норма ловко соскочила с него и пропищала: "Спасибо". Даниил тогда еще не знал, что она могла бы перенестись сама и даже перенести его – если бы только пожелала, и если бы только ей разрешили учителя. Отдуваясь, он присел на каменные ступеньки и начал натягивать носки на мокрые ноги.
– Носки не надевают на мокрые ноги, – выдала эта малолетняя приверженка строгих правил, наблюдавшая за ним.
Даниил сразу не нашелся, что сказать и молча обулся. Потом наконец придумал:
– Там, откуда я приехал, все надевают носки на мокрые ноги.
Теперь, кажется, удивилась девочка. Пока она думала, правду ли он говорит и как на это реагировать, Даниил опередил ее лукавым вопросом:
– А там, откуда ты приехала, все такие белобрысые?
Девочка вспыхнула. Она молча смотрела на него, потом с любопытством произнесла:
– Это комплимент или оскорбление?
Даниил никогда в жизни не слыхал таких слов. Он просто ахнул и исторг извечное мальчишеское:
– Че?
Норма ушла. Она сама была очень удивлена фразой, которая сорвалась с ее губ, и это была первая сильная эмоция, испытанная ею в жизни. А Даниил так и остался сидеть на ступеньках, радуясь, что ему все-таки удалось справиться с головокружением и не грохнуться вместе с Нормой на каменный пол.
Больше никогда они не общались в таком духе. Оба отличались сдержанностью, к тому же, впоследствии, когда они начали вырастать, мешали чрезмерная природная холодность Нормы и зависть Даниила, который, чего греха таить, иногда довольно сильно страдал от ее успехов. Еще он был влюбчив и постоянно вздыхал по красивым девочкам старше себя.