– Не правда ли, красивая? – спросил я.
– О да, – Моска вежливо улыбнулся.
Теперь надо проверить, не подсунули ли они чего лишнего внутрь. Я отвинтил голову Гоголю: там по-прежнему лежали бумаги. Я их вынул, сделал вид, что просматриваю, потом снова положил внутрь статуэтки.
Тем временем Моска открыл другой сейф, и я положил туда статуэтку. Моска закрыл сейф.
– Я вас провожу.
У выхода Моска поклонился. Поклонился и клерк, с которым я беседовал раньше. Я понял, что это и есть тот самый господин Руссо, о котором упоминал Моска.
Я вышел из банка, пересек площадь, где еще несколько часов назад стояла машина Кики. В руках у меня по-прежнему был листок с номером счета. Мне почему-то захотелось потерять листок и забыть про этот банк. Если бы я не знал, кто такой Моска, то счел бы поведение и его, и клерка Руссо вполне естественным. Но если характеристика, данная Вербиным, верна – а в этом я не сомневался – то теперь надо сообразить, что могло произойти в банке после моего визита. Моска мог открыть кейс и обнаружить внутри статуэтки не то, что ожидал. А что ожидал? Наркоту? Алмаз? Неужели все-таки героин и история, рассказанная мне Лидой, не больше чем сказки матушки Червонной двойки? Похоже на то. Иначе зачем Моска сразу кинулся искать клиента, который положил статуэтку в сейф? Ну, а потом я у него на глазах открыл статуэтку и демонстративно показал, что там только бумаги. Он сделал вид, что содержимое статуэтки его не интересует. И что дальше? А дальше пусть разбираются сами. Я извозчик, валютный извозчик. Что дали, то и привез.
И я отправился в ресторан напротив фонтана. О жареных рыбешках в этом ресторане я всегда вспоминал, когда мне выписывали командировку в Женеву.
– Есть билет сегодня на Москву, но с пересадкой в Будапеште, – сообщил мне Карпов, когда я вернулся в представительство.
– Идет.
– С банком проблем не возникло?
– Нет. Москва ничего не ответила?
– Нет.
Вечером того же дня я был в Шереметьево.
Глава десятая
В РОДНЫХ ПЕНАТАХ
44. Упрощенный доклад
Начальство волновать я не стал. Доложил максимально упрощенно.
Прибыл в Онфлер. Приехал к Типографу. Объяснил задание. Тот ринулся его выполнять и вывел меня на члена группы марксистов-нонконформистов некую Лиду (краткая характеристика: "сочувствует Советскому Союзу, но в последнее время выступает с крайне левых позиций"). Лида сообщила, что бывший секретарь парткома Пичугин провез в тайнике, спрятанном в статуэтке Гоголя, три пакета героина, за что ее товарищи купили ему и его семье билеты в Париж. У кого находился Гоголь, Лида не знала…
Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что, если расскажу о двух трупах и моем случайном спасении, неминуемо будет назначено служебное дознание. Конечно, до "сколько вам заплатили за убийство нашего агента" дело не дошло бы, но до окончания дознания – а длиться оно могло не один месяц – выезд за границу мне был бы закрыт. И я продолжал упрощать.
Я рассказал, что Типограф узнал, у кого Гоголь. Чтобы его выкупить, требовались наличные, двадцать тысяч франков. По чекам иностранных банков иностранцам наличные во французских банках не дают. Типограф сам не хотел светиться и порекомендовал некую Анжелику Дижон.
– Кто такая эта Дижон? – прервал меня Колосов.
– Художница. Я выписал чек на ее имя. Под гарантии Типографа она выдала мне наличные, и я получил Гоголя. Чек я выписал на двадцать пять тысяч франков, двадцать передал для оплаты статуэтки, а за оставшиеся пять муж Анжелики отвез меня на своей машине в Женеву.
– Кто ее муж?
– Тоже художник. Очень молчаливый субъект. Всю дорогу мы слушали кассеты с записями Депардье.
И рассказал про кассеты с записями Камю. Надо же было не очень удаляться от истины.
– Эту парочку можно использовать потом?
– Да, но на технических работах.
Я представил себе один из видов технической работы с Кики и про себя улыбнулся.
– Напиши о них отдельно. Дай характеристики и предложения. То, что эта Лида сочувствует Советскому Союзу – очень хорошо. Теперь Крючков потребует, чтобы наши во Франции связались с Типографом и тот убедился, что она поддерживает мирные инициативы Горбачева.
Он расхохотался.
– А вот этого как раз и не надо, – встрял я.
Мне меньше всего хотелось, чтобы кто-нибудь из наших начал в ближайшие недели искать покойного Типографа. И я сказал, что, по моему мнению, Типограф плотно связан с уголовными элементами и занимается перепродажей наркотиков.
– С ним надо завязывать, – закончил я свои доводы.
– Но тем не менее, – возразил Колосов, – задание твое он выполнил.
– Это верно. Но уж больно быстро. Не слишком ли он тесно связан с людьми, организовавшими уход Пичугина?
– Похоже на то, – согласился Колосов. – Это серьезно. Но завязывать мы с ним не будем. Напиши о нем отдельную бумагу.
– Твое предложение?
– Перевести в резерв.
В резерв – это хорошо. Долго потом придется его искать! Если решат меня проверить, пошлют кого-нибудь к Лиде. Но тогда пусть возьмут с собой пыточную машину, без нее Лида ничего не скажет. Или соврет.
Теперь надо было рассказать о записках.
– Когда я получил статуэтку и открыл ее, то обнаружил внутри рукопись на немецком языке.
– Что за записки? – обалдел Колосов. – Откуда они взялись?
– Лида рассказала мне, что они в Браззавиле попросили Пичугина провести наркотики, благо у него дипломатический паспорт и на таможне его не досмотрят. И он засунул пакеты с наркотой в тайник, а эти записки уже были там.
– То есть они принадлежали не нонконформистам, а Пичугину?
– Похоже.
– И что дальше?
– Когда они прилетели в Париж, он отдал им статуэтку вместе с наркотиками и записками.
– Значит, вернул наркотики и в придачу отдал статуэтку с записками. Так?
– Так.
– Выходит, ни статуэтка, ни записки ему нужны не были.
– Получается, что так.
– Твое мнение, откуда взялись эти записки?
– Не знаю. Скорее всего из Намибии. Думаю, что Пичугин должен был по заданию ЦК с моей помощью перевезти их в Женеву. А когда прилетел в Париж, просто их скинул.
– Почему?
– Потому что они представляли ценность только для ЦК, и ни для кого больше. Если бы они представляли какой-нибудь интерес, Пичугин не сбросил бы их.
– Это понятно. Но почему по-немецки?
– Скорее всего, потому, что писал их немец.
– Логично. В Намибии много немцев.
– Что в этих записках? Ты сделал копию?
– Я думаю написать в отчете, что записок я не читал. ЦК затребует отчет, и им вряд ли понравится, что мы читаем их документы.
– Это верно, но о чем там написано?
– Не знаю. В немецком я не силен. Их надо сначала перевести. Это почти двенадцать страниц мелким почерком.
Колосов задумался. Ему, конечно, было невтерпеж узнать, что это за записки, но на скандал с ЦК нарываться он не хотел.
– Ладно. Но переводи сам. Никого не подключай.
Он прекрасно знал, что сам я не переведу, и его слова означали, что я должен найти переводчика на стороне.
– Пиши отчет. Упомяни, что там были записки на немецком языке, которые ты не читал. Так?
– Я вообще не открывал статуэтку и не знаю, что она полая.
– И это верно. В конце концов они попросили нас доставить Гоголя из Браззавиля в Женеву. Так?
– Так.
– Ты Гоголя доставил?
– Доставил.
– Про то, что статуэтка полая, тебе говорили?
– Нет.
– И что интересного может быть в этих записках?! Знаю я их секреты. Вождь племени вуду сказал, что по ночам у костра читает вслух своим воинам "Капитал" и просит передать привет гуру Горбачеву.
Если выбросить все нецензурные слова, которые произносились в кабинете Колосова в течение следующего часа, то весь диалог выглядел бы следующим образом.
Колосов: "Ничего не смог поделать, пришлось соглашаться на то, чтобы ты поехал за этим Гоголем. Мы делаем важные дела, а новоиспеченные начальники из ЦК занимаются чепухой".
Я: "Труда мне особенного не составило. Но хорошо, что не засветился с криминалом".
Колосов: "От них всего можно ожидать. Что еще?"
– Пожалуй, из основного все.
– Ну, а мелочи потом. Только не тяни с отчетом.
– О банке писать подробно? – спросил я.
– Подробно, но в общих чертах. Был, сдал, снова вернулся. Беседовал с господином Моска. Ничего другого у тебя нет? Нет. Куда сейчас?
– В МИД. Надо сдать документы.
45. Вера переводит с немецкого
Говоря о том, что тороплюсь в МИД, я лукавил. В час дня меня ждала старая знакомая. В час тридцать я позвонил в дверь ее квартиры на Верхней Масловке.
Высокая брюнетка в джинсовом костюме открыла дверь:
– Это не по тебе на Савеловском вокзале часы ставят? Час туда, час сюда – какая разница!
– Сумасшедший день, – начал оправдываться я.
Крохотная квартирка, сплошь увешанная фотографиями, взглянув на которые даже самый начинающий Шерлок Холмс сразу бы определил причастность хозяйки к газетному делу: она – с актерами, она – с космонавтами, она – около огромного станка. На письменном столе рядом со старинной пишущей машинкой на видном месте – стопка тоненьких розовых книжек: "Вера Сумарокова. Поездка", первая книга хозяйки, предмет гордости.
Но сегодня Вера интересовала меня не как молодой, вот уже много лет подающий надежды журналист, а как переводчик немецкого языка. Прежде чем ступить на стезю журналистики, Вера десять лет отработала синхронным переводчиком немецкого языка и чуть было не защитила диссертацию.
– Ты по телефону сказал, что тебе нужна моя помощь.
– Верно. Мне нужно перевести вот это.
Я вынул из кармана двенадцать листочков.
– Ты можешь мне их оставить?
– Увы, нет. Хочу прямо сейчас узнать, что это такое. В общих чертах.
Вера пролистала несколько страниц:
– Сразу не могу. Неразборчивый почерк. Будет готово послезавтра.
– Мне не нужен подробный перевод.
– Все равно послезавтра. И дай мне наводку. Что это за записки? Откуда они у тебя? Кто автор?
– Их автор, по-видимому, проживает в Намибии.
– Это все?
– Все.
– Ты мне не сказал, как я выгляжу. Растолстела?
Это Вера спрашивала каждый раз.
– Нет.
– Как домашние?
– Все так же. Сын живет с моей бывшей, пишет какую-то чушь про пролетарских поэтов начала века. На меня обиделся. Я неодобрительно высказался про этих поэтов, а он мне: "Не понимаю, как ты, коммунист, можешь так говорить!" Словом, Павлик Морозов. Не звонит уже два месяца.
– А бывшая?
– Третий год пишет докторскую про Шолохова.
– И тоже не понимает тебя как коммуниста?
– Именно так.
Вера захохотала:
– Боюсь, что скоро придется тебя укрывать. При всех обстоятельствах. И при белых и при красных.
* * *
На следующий день я изложил все свои приключения в письменном виде. Написал финансовый отчет. Колосов завизировал, не глядя.
Отдельно сочинил бумагу о Типографе. Настойчиво рекомендовал перевести его в резерв. Получил резолюцию: "Перевести в резерв".
Позвонил Кузякину.
– Он в загранкомандировке, будет через неделю.
* * *
А еще через день, снова опоздав на час, явился к Вере с букетом цветов и, пока она расставляла цветы по двум вазам, уселся на мягкий, то ли антикварный, то ли от тетки доставшийся диван и принялся рассматривать фотографии, валявшиеся на соседнем стуле. Я уже собирался высказаться по поводу внешнего вида хозяйки, весьма привлекательного, на пляже, как та вернула меня к теме моего визита.
– Значит, говоришь, немец из Намибии?
– Да.
– Ты не догадываешься, что это за рукопись?
– Нет.
– Послушай.
Она взяла бумажку, где был написан перевод, и начала читать:
– "То было не какое-нибудь благородное дерево, а самое обыкновенное полено, из тех, которыми в зимнюю пору топят печи и камины, чтобы обогреть комнату".
Она остановилась, посмотрела на мое изумленное лицо, многозначительно вздохнула и продолжала:
– "Не знаю уж, какими путями, но в один прекрасный день этот кусок дерева оказался в мастерской старого столяра. Старика звали мастер Антонио, но весь свет именовал его "мастер Вишня", так как кончик его носа был подобен спелой вишне – вечно блестящий и сизо-красный".
Я обалдел:
– Что это?
– Карло Коллоди. "Приключения Пиноккио". Перевод на немецкий. Перевод хороший, профессиональный. Ты читал "Приключения Пиноккио"?
"Приключения Пиноккио" я не читал.
– Там больше ничего нет?
– Если только симпатическими чернилами… Читать дальше?
– Нет. Я все понял. Кто-то сделал из меня Буратино.
– Выходит, что так. Кофе хочешь?
Я не отказался, и Вера начала колдовать с туркой и через несколько минут налила две маленьких чашки кофе.
– Статьи мои читаешь?
– Читаю.
– И как?
– Не любят тебя в моей конторе.
– Не боишься знакомства со мной? Дурные связи.
– Ты – знакомство полезное. Власть переменится, буду у тебя скрываться. Пустишь?
– Пущу. И на твоем месте я бы уже вещички потихоньку перекидывала.
– Не торопишься?
– Сколько веревочке ни виться. Гром великий определенно скоро грянет. А дальше по тексту… Кто был ничем, тот станет всем. И наоборот.
– Вот как раз последнее меня и не радует.
* * *
"Ну, Червонная двойка, – думал я по дороге домой. – Придумала про записки на немецком языке, и я украл первые попавшиеся со стола у Типографа. Никакой я не Буратино, я просто необработанная деревяшка".
46. Приключения Буратино
– Весь твой отчет прочел. Вопросов нет. Садись, – приветствовал меня мой начальник. – А теперь расскажи, что написано в записках.
Я вынул из портфеля рукопись.
– Копия?
– Да. В одном экземпляре.
– Где перевод?
– Он не нужен.
– Почему?
– Его можно найти в любой библиотеке. Это "Золотой ключик".
– В каком плане?
– В прямом. Эти записки – немецкий текст "Приключения Пиноккио" Карло Коллоди.
Давно я не видел у своего начальника столь идиотской физиономии.
– Кто над кем пошутил?
– Не знаю.
Колосов встал, подошел к шкафу, вынул бутылку "Реми Мартен", разлил по рюмкам. А я вспомнил Кики. Что сделал бы американец на моем месте? Наверное, все доложил так, как было. Немец никогда бы не допустил ничего подобного. Итальянец бросил бы службу и женился на Кики. А француз? Француз вернулся бы в Онфлер и оттрахал Высокую табуретку. От этой веселой мысли я улыбнулся.
– Чего смеешься?
– Я чувствую себя Буратино, которого провели. И знаю, кто провел.
– Кто?
– Карабас Барабас. Кузякин.
– Буратино, Карабас Барабас, – проворчал шеф, опрокидывая рюмку.
Он закрыл бутылку, поставил ее в шкаф. Сел за стол.
– Ладно. Начнем с начала. Тебя просили перевезти статуэтку из Браззы в Женеву. Статуэтка оказалась полой. Что в ней должно было быть: наркотики, Буратино или ничего? Твое мнение.
– Ничего. Зачем ЦК перевозить наркотики аж из Намибии? И для чего тащить из Намибии никому не нужную рукопись?
– Убедил, но не совсем. Дальше.
– Пичугин решил слинять. Ему нужны были деньги на билет, и он договорился с леваками, которых знал раньше, чтобы они оплатили ему билет, а он взамен провезет их наркотики по дипломатическому паспорту.
– Похоже. Откуда взялась рукопись?
– Возможно, в ней какой-то шифр, который мы не понимаем. Либо это просто балласт, что маловероятно. Или записки засунули в статуэтку леваки. Случайно или нарочно, чтобы нас подурачить. От них всего можно ожидать, при нынешней их любви к нам.
– Похоже на правду. Но зачем им пустая шкатулка?
– Не знаю.
– Ты написал, что на тыльной части статуэтки выцарапаны цифры. – Он покопался в бумагах. – 261000 240491. Что они обозначают?
– Ни малейшего представления.
– А я еще вчера догадался. Двенадцать цифр, это номерной счет. Номер, который ты получил в банке, тоже имел двенадцать цифр. И тоже между шестой и седьмой цифрой промежуток. Ты перевез пустую статуэтку и номер банковского счета. Кто-то откроет этот счет. Заберет что-то и положит в статуэтку. Что будет дальше, мы не знаем.
Это было похоже на правду.
Колосов прошелся по кабинету. Потом сел за стол, взял "Правду", посмотрел последнюю страницу и расхохотался.
– Знаешь, чего я смеюсь?
– Не утаи.
– Не утаю. Завтра по телевизору "Золотой ключик". Посмотри. Может, поймешь, кто мы с тобой. А этому Карабасу, придет время, вы вставим золотой ключик в одно место.
Судя по всему, на золотой ключик он обиделся. Я тоже.
* * *
Прошло два месяца. В августе я решил взять две недели отпуска. Вера устроила мне путевку в дом отдыха Академии наук в Звенигороде.
Однажды, возвращаясь из леса, я увидел прогуливавшегося вдоль аллеи Пискунова.
– Меня отзывают, – сказал я Вере.
И не ошибся.
На следующий день я явился в кабинет к Колосову и ожидал приказа отбыть в Браззавиль.
Однако услышал я нечто нереальное. Я должен был лететь в Европу, где, кроме всего прочего, мне следовало найти господина Дижона (который не существует) и посетить господина Топалова (который скончался)!
Книга третья
ВАЛЮТНЫЙ ИЗВОЗЧИК
Жизнь все время отвлекает наше внимание; и мы даже не успеваем заметить, от чего именно.
Ф.Кафка
Глава одиннадцатая
РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ
47. Отпуск закончился
Было теплое московское утро, то летнее утро в центре города, когда предметы одежды на женщинах можно пересчитать при помощи всего лишь трех пальцев, а одетые в пиджаки чиновники утешают себя тем, что, несмотря ни на какие козни начальства, после пятницы непременно наступит суббота.
Все, но не я.
Еще позавчера, прогуливаясь по парку санатория в Звенигороде, я удивлялся, что начальство впервые за пять лет дало мне возможность отгулять весь отпуск. Я знал, что мне предстоят две командировки, которые совместить трудно. Во-первых, мне надо выполнить то, что я не сделал в мае, а именно перевезти деньги за Габонский рудник из Браззавиля в Женеву. А во-вторых, в конце месяца придется лететь в Монреаль. Причем командировку в Монреаль ни отодвинуть, ни придвинуть нельзя, вот уже четвертый год я направляюсь туда на Международный кинофестиваль, где исправно исполняю роль члена советской делегации.
А потом, возвращаясь из парка, я увидел сотрудника моего отдела, прогуливающегося по аллее, и понял, что отпуск закончился.