* * *
Позже, у нее дома, я несколько раз подходил к окну.
Пустая улица. Ни людей, ни машин.
"Странно, – думал я. – Неужели отстали? Странно".
77. Прекрасное утро
Завтракали на террасе. Электра, в строгом темном костюме, гладко причесана – уже министр – нервно массировала ладони.
– Никак не могу согреть, все время холодные. От старости.
Я улыбнулся.
– Вы…
Она остановила меня:
– Вам понравилась история про сны?
И снова не дала ответить.
– Вы сегодня уже будете в Москве?
– Да.
– Вы видели, как вчера снесли памятник Дзержинскому?
Я кивнул.
– И что теперь будет?
– Свобода.
– Будем надеяться.
Она взяла нож, начала мазать тосты вареньем.
Я никак не мог решиться перейти к неприятной теме. Я уже два раза пытался, но оба раза замечал, что она меня не слушает. "Пожалуй, сейчас подходящий момент", – решил я.
– Вы были связаны с нами…
– С вами, – строго поправила она. – И ничего больше. Понимаете, ничего больше.
Она улыбнулась:
– Для ревнителей нравственности это, наверное, недопустимо. И в мои-то годы! Но что делать: слабый пол!
"Умница", – подумал я, взял ее руку, легонько пожал, потом поднес к губам.
– Спасибо.
– В Москве сейчас холодно?
– Идет дождь.
– Дождь… Дождь – это вечность. Мне понравилась история про сны. Не потому, что поверила. Просто приятно сознавать, что и в вечности могут существовать категории добра и зла. Хотите еще кофе?
– Да.
– Вечность, – повторила она. – Знаете, почему я согласилась стать министром? Занятие не из самых приятных: музеи, выставки национальной культуры, фольклорные коллективы. Фондов мало. Проектов много. Но я чувствую, что наша партия следующие выборы проиграет, и поэтому надо что-то срочно предпринимать. У правых найдется на культуру больше денег, чем у нас, и они многое сдвинут с мертвой точки. Но ради чего?! Не ради самой культуры, а ради национальной идеи. Это большая разница. Если национальная культура развивается только для того, чтобы доказать превосходство какого-либо народа, только ради национального чванства, то это уже не культура, а политика. Если спортсмен побеждает только для того, чтобы его флаг развивался на флагштоке, а, стало быть, чтобы другие флаги были повержены, унижены, это уже не спорт, а политика.
– Разрешите, синьора?
В дверях стоял шофер с моим чемоданом в руках.
– Я сделал все, что вы приказали, синьора.
– Машину синьора советника сдали?
– Да, синьора.
– Были какие-нибудь сложности?
– Нет, синьора.
– Чемодан, – она показала на мой видавший виды саквояж, – положите в багажник.
– Сколько с меня? – я полез в карман.
Электра остановила меня.
– Когда надо выезжать?
– Через десять минут.
Она повернулась с шоферу.
– Будьте готовы через десять минут.
– Хорошо, синьора.
Она повернулась ко мне.
– Хотите еще кофе?
Я не хотел, но почему-то согласился.
* * *
Через десять минут мы уже были в машине. Белый "Мерседес" плавно отрулил от подъезда.
– В аэропорт. К центральному подъезду.
– Хорошо.
Я смотрел назад, по сторонам. По-прежнему никого. Электра взяла меня за руку:
– Постарайтесь сюда приехать еще раз до выборов. И дайте мне знать. А если на выборах победят правые… Нет, вам лучше приехать до выборов. А главное, чтобы все было хорошо у вас. Вы – большая страна, от того, что происходит в России, многое зависит в этом мире.
– У нас будут большие перемены.
– То, что у вас произошло, – это начало новой эры не только для русских. Да, это так. Тем, что мы живем хорошо, относительно хорошо, мы обязаны прежде всего вам. Если бы не вы, наши левые никогда не смогли бы вырвать у правых ни бесплатное образование, ни бесплатную медицину, ни пособия по безработице и по старости. У нас есть люди, которые, если их не остановить, готовы выжать соки из всех, кто подвернется. Но им всегда можно было сказать: "Молчите, вы, иначе с вами поступят, как там". И это действовало. Я прекрасно знала, что жизнь в вашей стране прескверная, и совершенно не хотела, чтобы у нас было так же, как у вас. Но когда я видела, что мои враги бесятся от злости, когда я им сую под нос ваш пример… И поэтому мне и моим друзьям нравилось, когда приезжающие из СССР говорили: "Мы счастливы, мы всем довольны, у нас нет страха за будущее. Мы вас все равно перегоним". Я этому не верила, но мне было это нужно. Ну, и то, что вас боялись американцы, это тоже было очень хорошо. Очень-очень хорошо. При Горбачеве все переменилось. Гласность, гласность… И теперь уже не мы показываем на СССР, как на пример, а с нами борются, показывая на вас. Теперь у правых прямая дорожка в правительство…
За окном машины замелькали аэродромные постройки, люди с тележками, вереница такси.
"Мерседес" остановился у большой стеклянной двери. Тростников и еще двое, по виду посольские, ждали у входа.
Я открыл дверцу.
– Вас проводить до самолета? – предложила Электра.
– Нет. Не надо.
Мы оба вышли из машины. Я подошел к Тростникову. Повернулся к Электре:
– Спасибо. За все спасибо. И желаю успехов в новой должности.
– До свидания. Приезжайте.
Она пошла к машине. Потом обернулась и помахала рукой. И в этот момент она сразу стала старой. И лицо, и походка. И только глаза, те глаза, которыми восхищалось не одно поколение мужчин, горели и оставались молодыми.
78. Бегство
Дальнейшее развивалось как в видеомагнитофоне при убыстренном воспроизведении.
Тростников показал головой в сторону одного из сопровождающих, широкоплечего парня в очках:
– Он упакует.
Я отдал кейс.
– Самолет Аэрофлота. Пассажиров мало, мы распорядились, чтобы самолет взлетел на полчаса раньше, – говорил на ходу Тростников.
Кейс с печатями, запакованный согласно принятым для дипломатической почты стандартам, вернулся ко мне. Отныне я везу дипломатическую вализу, защищаемую законами всех цивилизованных государств. Подошел молодой парень.
– Третий секретарь, Бегунов, – представил его Тростников. – У него есть разрешение на выход к самолету.
– У кого еще есть?
– У меня.
Эту практику я хорошо знал. Местные власти дают посольствам два пропуска для прохода в самолет, формально для встречи и проводов диппочты – пропуска с фотографией, без права передачи другому лицу. А поскольку во всех посольствах – в советском тоже – послы отправляют владельцев этих пропусков встречать и провожать делегации, передавать что-либо транзитным пассажирам, (это незаконно, но местные власти закрывают глаза: в других странах их дипломаты делают так же), то дипломатам, имеющим пропуска, приходится таскаться в аэропорт раз в неделю, а то и чаще. Поэтому и существует очередь: два месяца в аэропорт едут одни, следующие два – другие.
Появился аэрофлотовец, вручил посадочный талон:
– Можно идти на посадку, поднимем на сорок минут раньше.
Я, Тростников, Бегунов и два парня поднялись на второй этаж. Здесь томился офицер безопасности Прутилов. Увидев процессию, он приосанился:
– Полный порядок?
Я кивнул головой. Прутилов толкнул в бок Бегунова:
– Если нападут, будешь обороняться? – и захохотал.
– Не нападут.
Бегунов, как и все кадровые дипломаты, был совершенно уверен, что никаких тайн на свете не существует и что кегебэшники играют в разведку так же, как они, дипломаты, играют в дипломатию, и что вся их работа предназначена только для ублажения начальства и для собственного безбедного времяпровождения. И сегодня он был убежден, что мои торжественные проводы – не что иное, как блажь пинкертонов: хотят с шиком, до трапа, проводить начальника. Что греха таить, такое бывало!
– Оружие взял? – не отставал от него Прутилов.
– Дали, – недовольно отмахнулся он.
Дальше нужно было идти втроем: я, Тростников и Бегунов.
Электронный контроль. Самое неприятное место.
– Диппочта, – я показал на кейс.
Чиновник долго рассматривал пластилиновые печати.
– Вы не будете возражать, если мы пропустим ваш чемодан через электронный контроль?
Я уловил в его голосе неуверенность и спокойно ответил:
– Это дипломатическая почта.
Чиновник вздохнул. Тростников мигнул мне, и я быстро обошел установку для контроля.
– Почта-то маленькая, – ворчал Бегунов, – чего вдвоем сопровождать!
– Видишь ли, – спокойно объяснял Тростников, – сегодня мы проносим не очень ценный груз, просто пустяшный, но делаем все по закону, так, чтобы у местных не закралось подозрение в следующий раз, когда мы будем проносить более важный груз. А пока неси этот чемодан.
И вручил Бегунову мой саквояж.
Аэрофлотовец ждал у посадочного отсека:
– Можно проходить в самолет. Пассажиры уже на борту.
На винтовой лестнице Тростников наклонился к мне.
– Досталось вам, Евгений Николаевич?
– Досталось.
– Выглядите вы бодро.
– Стараюсь.
Тростников обернулся: Бегунов плелся с саквояжем сзади.
– На орден натянули?
– Какой сейчас орден? – картинно вздохнул я. – Телеграмму в Москву послали?
– Да.
– Ответ есть?
– Куда там! Видели, как статую Дзержинского…
– Видел.
– Чуть в главное здание не ворвались.
Мы вошли в самолет. Стюардесса провела меня в первый класс и предложила место в первом ряду. Все по закону: дипкурьер должен занимать первый ряд. Бегунов поставил саквояж.
– Я могу идти вниз?
– Валяй, – махнул рукой Тростников.
И сел рядом со мной.
– Что интересно, Евгений Николаевич, циркулярки идут оттуда, как будто ничего не случилось. Все, как раньше.
– Еще не переориентировались.
Подошла стюардесса:
– Выпить хотите?
Я кивнул:
– Налейте нам виски.
И посмотрел на Тростникова:
– Будешь?
– Почему бы не выпить за хорошее дело?
Стюардесса принесла два фужера, налила сначала виски, хотела налить минеральной воды, но мы с Тростниковым замотали головами.
– Тяжелая у нас работа, – поднял фужер Тростников. – У того, кто работает.
– Верно, – согласился я.
– Я хочу выпить за вас, Евгений Николаевич. Сейчас власть, судя по всему, сменится. О старой я не жалею. Обидно только, что Горбачев сухим из воды вышел. Но, что бы там ни было, такие специалисты, как вы, нужны любой власти. Потому что это специалисты. Я хочу выпить за вас.
Из кабины экипажа вышел аэрофлотовец:
– Сейчас взлетаем.
Тростников поднялся:
– Счастливого пути.
– Счастливого пути. И до встречи.
"Толковый парень, – подумал я, – сегодня сработал по самому высшему классу".
И сразу заревел мотор.
– Самолет Аэрофлота выполняет рейс Рим-Москва с посадкой в Будапеште… – начала стюардесса.
"До Будапешта часа два, – думал я. – Можно поспать".
Я прислонился к подушке в верхней части кресла и сразу заснул.
Книга четвертая
ТЕНЬ НАРКОМА
Кто ищет, тот всегда найдет. Но чаще всего не то, что ищет.
Глава шестнадцатая
К НОВЫМ БЕРЕГАМ
79. Будапешт
Проснулся я от прикосновения к плечу. Передо мной стояла улыбающаяся стюардесса. Сквозь окно я увидел движущийся трап.
– Уже Будапешт?
– Будапешт.
– Сколько будем стоять?
– Около двух часов. Прилетели на час раньше. Вы выйдете?
– Да. Я могу оставить здесь чемодан?
– Конечно.
Чемодан я оставил, кейс взял с собой.
Так уж получилось, что мне приходилось часто летать с посадкой в Будапеште. И я всегда заходил в бар транзитного зала. Это не было простым ритуалом: такого кофе, как в будапештском аэропорту, я не пил нигде. Даже в Риме. А уж там кофе готовить умеют.
Лысый бармен оказался на месте. Я помнил его еще со времен первой командировки в Алжир, лет двадцать тому назад. Тогда в будапештском аэропорту я в первый раз увидел "фри-шоп" и бар с иностранными напитками. Но если во "фри-шопе" купить можно было только на валюту, то бармен брал рубли. Делал он это тайком, советские об этом знали. Курс у него был божеским, и пассажиры из Москвы выстраивались в длинную очередь.
Может быть, именно из-за этих воспоминаний кофе здесь и казался самым лучшим.
Я взял чашку и сел за столик. Стоянка два часа. Торопиться некуда. Можно собраться с мыслями.
Проходя мимо висящего на стене телевизора, я видел те же кадры, что и полтора часа назад в Риме: Горбачев и Раиса, спускающиеся с трапа самолета, Ельцин на танке, толпы на улицах.
Что меня ждет в Москве? Стоит ли рисковать? Можно переоформить билет на другой рейс прямо здесь, в транзитном зале. Можно выйти в город и купить новый билет. Но Будапешт – не Рим, отсюда можно прямехонько в Лефортово.
Прилетел новый самолет. Из Москвы. Пассажиры, говорящие по-русски, облепили буфет, и до меня долетали обрывки фраз. Люди, одетые по-летнему, оживленно жестикулировали, что-то внушали друг другу. Ко мне никто не подсаживался. Сидел я по-прежнему один.
И в этот момент я увидел нечто.
Не обратить на нее внимание было невозможно: высокая, метр восемьдесят, не меньше, светло-русые волосы до плеч и большие голубые глаза плошками. И в довершение летнее ярко-красное платье, очень открытое – мои друзья называли такие "с залазом", груди не меньше третьего размера и крепкие стройные ноги в красных лодочках.
"Такого не бывает! – я покачал головой. – Такое можно только нарисовать. Уж больно хороша! Просто Мальвина".
Девушка в красном платье повертелась у бара, потом прошла во "фри-шоп".
Я посмотрел на часы: прошло уже почти полтора часа. "Еще минут тридцать", – вздохнул я.
Если бы это был не Будапешт! Кроме венгерского здесь ни на каком языке не объяснишься. Лет пять назад я чуть не заблудился в самом центре города. Хорошо, кто-то в Москве рассказал про службу переводчиков: если набрать по телефону-автомату "06" или "07", сколько именно, уже не помню, то к телефону подходит дежурный переводчик. Как "скорая помощь".
Мимо снова прошла Мальвина в красном платье. На этот раз совсем близко от меня. До чего же хороша!
И в это время я услышал голос рядом с собой:
– Как самочувствие, Евгений Николаевич?
Это говорил незнакомый человек в сером тропическом костюме. Я не заметил, как он подсел ко мне.
Я вздрогнул, но смотреть в его сторону не стал.
– Спасибо, хорошо.
– За событиями в Москве следите?
– Слежу.
– Вот такие там дела…
Я вздохнул.
"Кто он такой? Откуда взялся?"
– Такое творится, – он продолжал. – Памятник Дзержинскому снесли.
"Дальнейшее предположить нетрудно, – соображал я. – Следующая команда: оставьте кейс на месте, а сами идите на посадку. И что мне делать?"
– Возьмите посадочный, Евгений Николаевич, – человек в сером костюме положил передо мной голубой транзитный посадочный билет. – Теперь он ваш.
Я взял. Вертелась мысль: "Зачем это? Что дальше?"
– А теперь положите на стойку ваш посадочный, – голосом, не терпящим возражения, приказал человек в тропическом костюме.
Я положил.
"Сейчас потребует кейс, – соображал я. – Но просто так кейс я не отдам".
– Торопитесь. Посадка уже началась, – человек в тропическом костюме взял мой посадочный. – Счастливого пути. Номер вашего рейса на посадочном талоне. Скажите стюардессе свое имя, и она покажет вам место. Дальнейшие инструкции получите в самолете.
И исчез.
Кейс остался при мне.
Я вертел новый посадочный талон и ничего не мог понять.
Что это может означать? Мне дали посадочный на другой рейс и оставили кейс. Оставили кейс! Что дальше? Дальнейшие инструкции получу в самолете. Какие? От кого?
"Прежде всего надо узнать, куда я теперь лечу", – соображал я.
Я встал, подошел к табло и стал искать номер рейса:
Лондон… Москва… Стокгольм… все не то. А вот и мой рейс. Рабат – Рио-де-Жанейро! Не ближний свет!
– Объявляется посадка на самолет Аэрофлота, следующий рейсом Москва – Рабат – Рио-де-Жанейро, – объявили сначала по-венгерски, потом по-французски, потом по-русски.
Пассажиры толпились у посадочного отсека.
Надо идти.
У входа в самолет пассажиров встречала высокая черноволосая стюардесса.
– Моя фамилия Лонов.
– Я вас проведу на ваше место.
Место оказалось у окна, снова в первом классе, только теперь во втором ряду. Рядом стоял мой чемодан. Позаботились!
Я устроился поудобнее, пристегнул ремень.
На соседнее кресло кто-то сел. Я повернул голову.
Рядом сидела девушка в красном платье, та, которой я любовался у бара. Мальвина.
80. Попутчица
Стюардесса показывала, как надо обращаться со спасательным жилетом. Соседка следила за ее движениями и сверяла их с рисунками на буклете, который держала в руках.
Я хотел предложить ей свое место у окна, но решил пока не отвлекать. Я искал глазами человека, который должен ко мне подойти. Но в первом классе кроме меня и Мальвины сидели только две ярко выраженные латинки. "Эти – нет, – решил я. – Кто-то появится из другого салона. Или из экипажа".
Другая стюардесса, та, которая встречала пассажиров у трапа, подкатила тележку с напитками. Я взял бокал шампанского. Соседка пошепталась со стюардессой, и та принесла ей чашку кофе.
Потом: "пристегнуть ремни", "не курить"…
Самолет оторвался от земли, набрал высоту. Я искоса поглядывал на соседку, та продолжала изучать буклет. Я уже хотел начать разговор, но она опередила меня:
– Вы говорите по-португальски?
– Нет, – удивился я.
– Нам придется учиться.
Я не понял, почему она сказала "нам", а она продолжала:
– Говорят, это несложный язык. Вы знаете много языков, вам будет легче. Говорят, тому, кто знает много языков, легче изучать новый.
– А вы знаете какой-нибудь иностранный язык? – решил я перехватить инициативу.
– Практически никакого. Учила английский.
Она сокрушенно покачала головой. Ее большие голубые глаза стали еще больше. "Настоящая Мальвина!" – не переставал я удивляться.
Она положила буклет в отделение для газет и повернулась ко мне:
– Но португальский я выучу. Если что-то надо, я обязательно сделаю. Я вас уверяю, через два года мы будем свободно говорить по-португальски.
Это "мы" было уже во второй раз. И я осторожно спросил:
– Почему вы говорите "мы"?
Мальвина удивилась:
– Потому что мы будем изучать вместе.
Я удивился не меньше:
– Кто "мы"?
"Компания, что ли, какая?" – подумал я.
– Вы и я. Вдвоем.
– Вдвоем? Вы в этом уверены?
– Конечно.
– А кто вы такая?
– Как кто такая?! – еще больше удивилась Мальвина. – Я ваша жена.
– Жена?!
Я залпом допил шампанское: