– А кто? Давай, пошевеливайся – у нас ещё много приятных разговоров впереди! – поторопил Ружецкий. – Надо сегодня успеть с тобой закончить. Как думаешь?
– Боб Кулаков, шеф мой, ведает финансами. – Нечаев смирился со своей участью и думал только том, как бы не оказаться за решёткой.
– Борис, что ли? – переспросил Михаил. – А где он сейчас?
– В городе должен быть, сейчас самая работа у него, – пожал плечами Сергей.
– А где он живёт? – подал голос Всеволод.
– В Новой Деревне, у Серафимовского кладбища. Квартиру там купил, соединил со своей и сделал двухэтажную. Его дом немцы пленные строили.
– Ладно, Серёга, поехали! – Михаил встал со стула.
Нечаев схватил в горсть дрожащую бороду и пробормотал:
– Я арестован?..
– Пока только задержан, – успокоил его Михаил. – Ты не бойся – всё исключительно от тебя зависит. Будешь хорошо себя вести – останешься для своих и для нас только скупщиком купюр. Заартачишься – пойдёшь по сто второй статье вместе с Габлая. Очную ставочку мы вам быстро организуем – можешь не сомневаться. Ты был у Гаврилова вчера днём, как раз в то время, когда его убили. И не отрицай, что присутствовал при этом, стоял на вассере. Квежо "селёдкой" работал, так?
– Так! Но я-то не убивал Гаврилова! Зачем мне его шьёшь, начальник? Какая тебе в том корысть? Не губи меня, чем я тебя обидел? – Серёга выпученными от ужаса глазами смотрел на обоих братьев. – Квежо, если узнает, что я его сейчас заложил,… Он сперва мне язык отрежет, а потом…
– Нечаев, я тебе по-русски сказал – всё в твоих руках! – раздельно, как тупому, объяснил Михаил. Я могу обеспечить тебе такое прикрытие, что никакой Квежо не подкопается. А могу выдать тебя ему на расправу. Нынешние слюнявые законы у меня не в чести, и ты на них не надейся. Мосты за тобой уже сгорели.
– Да, действительно! – Сергей сгорбился, упираясь ладонями в колени. О будущем он пока старался не думать.
– А если да, то собирайся и поехали! – Ружецкий с досадой взглянул в окно. – Вон, темнеет уже, а у меня куча дел на сегодня. Переночуешь у нас, поможешь следствию, а потом пойдёшь обратно на подписку. Мать предупреди, чтобы не волновалась.
– Полный адрес Кулакова знаешь? – спросил Всеволод.
– Знаю. Сказать? – с готовностью предложил Нечаев.
– На Литейном всё скажешь, – оборвал Ружецкий. – Давай, Серёга, одевайся прямо тут – ты не красна девица. И пошевеливайся, а то нас там человек заждался…
* * *
После полутёмной квартиры Нечаева коридоры "Большого Дома" казались ярко освещёнными и очень шумными. Всеволод хотел на минутку забежать к себе и выпить кофе, потому что с утра ничего не ел. Что же касается Михаила, то он едва сдерживался, чтобы не застонать от жуткой боли в голове. Лампы становились чёрными, и перед глазами плясали радужные кольца. Его сильно тошнило – казалось, что внутренности вот-вот вывернет на пол.
Ружецкий сел за свой стол и вытащил аптечку, где торопливо отыскал анальгин. Из чайника налил в стакан воду, понимая, что всё равно вырвет – ведь она не дистиллированная. Надо сделать последнее на сегодня – провести допрос. Серёга перепуган насмерть, и многое может рассказать. А дальше останется только оформить протокол – и домой.
Эх, опять не получилось к сыну в школу сходить, поговорить с учительницей. Она уже махнула рукой на Светлану, решила, что та с сыном справиться не может. Потребовала, чтобы явился отец Богдана Ружецкого – может, его авторитет сработает. Но сегодня никак не выходило. Значит, нужно попробовать в следующую субботу вырваться. Может быть, тогда голова так не будет болеть, а то хоть волком вой…
Ружецкий еле протолкнул в себя воду с анальгиновой горечью, сморгнул слёзы и посмотрел на дверь. В коридоре послышались шаги, потом распахнулась дверь, и вошёл Саша Минц – весёлый, в нарядном чёрном костюме и в белой сорочке. Сразу, следом за ним, явился и Всеволод.
– Ну, как там мои? Отвёз их?
– Давно уже отвёз. Лариса Мстиславна меня обедать посадила, мы даже выпили малость. Уже слышал, что вы взяли одного из убийц… с тех фотороботов. Молодцы ребята, слов нету! А я вам пирожков принёс – Лариса Мстиславна прислала. Сильно переживала, что Всеволод так рано сбежал. Даша очень рада, что всё прошло отлично. Теперь хоть отдохнут они немного, а то столько дней в напряжении… – Саша открыл свой "дипломат" и достал оттуда белый свёрток. – Вот, с кофе как раз! Миша, ты чего такой зелёный? Плохо себя чувствуешь? Давай, я допрос приведу – на свежую голову. Мне дело в общих чертах понятно…
– В общих чертах?! – Ружецкий со звоном поставил стакан на стеклянный поднос. – Львович, ты в пролёте, как сарделька над Парижем. Не крути вхолостую…
– Не понял! – Минц перестал улыбаться.
– Всё ты понял! Кто-то тащился к чёрту на кулички, на укромную ховиру, а кто-то музыку послушал, винца выпил, пирожков поел. А потом допрос проведёт, когда всё уже закончено. Поставит на протоколе свою подпись – мол, всем этим Минц занимался! Да не переживай – Нечаев не престижный, хвастаться особенно не придётся. Зубра вроде Веталя Холодаева, да ещё надышавшегося травкой, Сысоич тебе всегда устроит…
Михаил встал и направился к двери. Там он столкнулся с Захаром, который услышал его последнюю фразу.
– Михаил, ты опять?! – Майор тяжело задышал и набычился.
– Пока я жив, дольче виты вашему протеже не видать. Только через мой труп он взлетит окончательно! – Ружецкий скрипел зубами от боли и злости.
– Ты что говоришь?.. – На лбу Горбовского выступил пот, и надулись жилы. – Да ты с ума…
– Захар Сысоевич, не надо! Я действительно задержался сегодня. Миша устал, вы видите, ему плохо! – вступился Минц, но расположения Ружецкого не снискал.
– Заткнись ты, Львович, святоша развратная! – Ружецкий вышел, хлопнув дверью.
Всеволод кинулся следом:
– Мишка, ну зачем ты так? Сашка действительно хотел помочь… Ты, в конце концов, наживёшь неприятности. А у тебя семья! Подумай о Светке с сыном! Зачем это всё тебе?
– Подумал уже и без тебя! Что они мне сделают? Выгонят отсюда? Не пропаду, проживу как-нибудь! Пусть Львович покорячится на моём месте. Иди к Нечаеву, я сейчас…
И Ружецкий пулей бросился в туалет. Сдержать рвоту не удалось.
Минц и Дханинджия ждали Грачёва у дверей кабинета, за которыми оставался задержанный.
– Мы всё-таки поприсутствуем при допросе. – Саша легонько тронул Всеволода за рукав. – Тенгиз через два часа вылетает в Москву.
– Батоно, сейчас мы составим протокол, где будет фигурировать Габлая. Они с Нечаевым действительно знакомы. Пошли, ребята… – Всеволод обнял их за плечи и подтолкнул к двери, из-за которой доносились музыка и хохот.
Задержанного караулил Борис Гук, который запросто травил с ним байки, будто давний приятель. На полную мощь было включено радио – Лидия Русланова пела "Валенки".
Серёга, вытянув шею, жадно глядел в окно, на волю, и старательно выводил приятным тенорком:
Как же будешь водку пить,
Если эспераль подшить?
– Борис, свободен! – сказал Минц с порога. Потом он прошёл в кабинет и сел в кресло у стены. Рядом грохнулся Тенгиз, вытянув ноги до середины ковровой дорожки.
– Сергей, кончай концерт! – Всеволод выключил приёмник и достал из сейфа бумаги. Гук испарился, сделав всем на прощание ручкой. – Дай-ка мне по-быстрому адрес Кулакова. Ты не смотри, что мы такие добрые – это пока нас всё устраивает. Но начнёшь заедаться – мало не покажется…
– Начальник, ну чего ты сразу на оттяжку берёшь? – заныл Нечаев. – Надо же чуток расслабиться перед допросом. А у твоего Ружецкого забалуешь, пожалуй…
– Вот, пока его нет, мы и поговорим по-дружески, – предложил Грачёв. – Ты давно Фёдора Гаврилова знаешь? Или знал, как правильно-то это говорится…
– Нет, с прошлого ноября только. – Нечаев сложил руки на коленях, всем своим видом выражая готовность помочь следствию и полную покорность.
– Много раз бывал у него в мастерской? – продолжал Всеволод, с тревогой думая о брате. Как бы он там в обморок не упал – видно, здорово его прихватило.
– Да раз пять, наверное, или шесть. Не считал, начальник! – Нечаев задумчиво завёл очи под потолок. – Особенно когда был бухой… Сказали – пошёл. Ну, мы показались друг другу…
– Что сделали? – переспросил Грачёв.
– Ну, понравились. Он тоже синюха конченый. Как я в дверь, он сразу на стол пузырь. Только в последний раз не выставил – злой какой-то был, хипишился. Даже дверь открыл не сразу – я полчаса кулаком колотил. Оказывается, "тёлка" у него была, натурщица. Блондинка такая смазливая…
– Понятно. – Грачёву почему-то не хотелось, чтобы Нечаев говорил здесь о Лилии. Ревности, разумеется, никакой не было – просто опасно было обращать на неё внимание. – А кто посылал тебя к Гаврилову?
– Боб Кулаков, кто ж ещё! Он нас и свёл накоротке. Сам не хотел к нему ездить – некогда было, да и проследить могли. А так всё путём – ездит к Федьке чувак, компанию составить…
– Разумно, – одобрил Грачёв, торопливо записывая показания. – А Баринова ты видел когда-нибудь?
– Один раз, тоже у Кулакова. Он такой жирный, курчавый весь, – торопливо сообщил Нечаев. – Помните, в фильме "Спрут-4" бандит такой был, сексуальный маньяк? Так вот – копия он! Но с Бариновым мы даже не разговаривали никогда. Боб Кулаков нас просто показал друг другу, на всякий случай – вдруг придётся работать вместе. Но пока не пришлось – я все купюры лично Кулакову свозил…
Открылась дверь, и вошёл Ружецкий – бледный, даже, вроде бы, похудевший. Всеволод облегчённо вздохнул и вскочил из-за стола, уступая брату место. Тот сел, не обращая никакого внимания на Минца с Тенгизом, словно их здесь не было, и быстро прочитал записи брата.
Нечаев сразу же поскучнел и сгорбился, огоньки в его круглых карих глазах погасли.
– Продолжим, Сергей Анатольевич, нашу увлекательную беседу, – спокойно, даже приветливо сказал Михаил. Возможно, его порадовал тот факт, что допрос вёл не Минц. – Расскажи-ка мне про Квежо Габлая. Как ты с ним умудрился пересечься. Ума не приложу. Он же в Ленинграде никогда не был. Да и ты, прости, не грузин…
Ружецкий сходу взял быка за рога, и с этого момента солировал, не давая Нечаеву передышки.
– Да Кулаков тот же привёл его в ресторан гостиницы "Выборгская". Неделю назад это было, на Крещение.
– И как всё это случилось? – Михаил на секунду перестал писать.
– Да как это в ресторане случается? Пришли, выпили, отметили праздник…
– А в проруби не купались? – усмехнулся Ружецкий.
– А где ты, начальник, неделю назад проруби видел? Ленинградская погода – одни сопли. А так бы я искупался, конечно! – храбро заявил Серёга. – Короче, Кулаков сказал, что Квежо интересует мой знакомый, Федя Гаврилов. Якобы ему тоже требуется деньги поменять. А Габлая с Гавриловым познакомились прошлым летом в Пицунде. Художник покойный там загорал с любовницей, поиздержался, и Квежо ему одолжил некую сумму. Гаврилов обещал отдать, да смылся, и адреса не оставил. Вот, кредитор его и отыскал по своим каналам. Ну, Боб препятствовать не стал, хоть и сказал, чтобы Габлая был аккуратнее. Федька-то ему живым нужен был, а не удавленным. И меня попросил проследить, чтобы всё культурно было. Только что я сделаю против Квежо, особенно когда у него пена пошла изо рта? Только свою буйну голову сложу, а не добьюсь ничего…
– Тут сказано, что вас с Гавриловым Кулаков познакомил, – Михаил указал ручкой на протокол. – А я знаю, Серёга, что твоя марьяна Райка Савельева тоже была у него натурщицей, пока в запой не упала на месяц…
Нечаев замер с приоткрытым ртом, почесал пальцем в бороде и вдруг заржал.
– Ну, было, было, начальник! Я Райке разрешил голышом перед Федькой стоять с цветком в руке – лишь бы тугрики шли. Только это потом уже было, после нашего знакомства…
– Ладно, не суть, меня Габлая сильно занимает, – процедил Ружецкий, опять почувствовав приступ дурноты. – Какого лешего вам потребовалось мочить Гаврилова? И где сейчас может быть Квежо?
– А где ему быть – в Москве, конечно. Он там постоянно живёт, если, конечно, к своим на Кавказ не уезжает. Адрес, честно, не знаю – не спрашивал. Да он и не сказал бы – осторожный очень. А убили Федьку за то, что долг отдавать не хотел. Говорил, что нечем, поиздержался, и под свою декларацию больше никого не возьмёт. Он же не знал сперва, что Квежо в Питере и знает адрес мастерской. А потом, когда тот уже сам пожаловал, заявил, что никакого долга не было. Квежо в Пицунде с него никаких расписок не брал, на слово поверил. Вот тут я и понял, что будет мокрота, и квас потечёт! Я Федьку дёргаю за рукав, шепчу ему, чтобы обороты сбавил. А он, наверное, вдеть уже успел, фасон держать решил. Обещал в ментовку заявить о вымогательстве, придурок. Наверное, не верил, что Квежо его замочит при мне. Но тем и должно было кончиться…
– Значит, Гаврилов Габлая задолжал в прошлом году? Сколько, не знаешь? – Ружецкий сидел за столом, подпирая ладонями больную голову.
– Много – тысяч пятнадцать…
– Ни фига себе! – присвистнул Тенгиз. – Но у него декларация была на девяносто четыре тысячи. Неужели трудно было долг отдать?
– А чёрт его знает! – махнул рукой Нечаев. – Я в ихние расчёты не влезал. Квежо готов был долг простить, если Федька остаток суммы поменяет для него, который пока никуда не удалось пристроить. Там, вроде, столько же и было. Ну, может, немного побольше. Конечно, на Федькином месте свои тугрики нужно было отдать, чтобы в живых остаться. А он, лось сохатый, на понт взять решил. У него девяносто четыре куска проставлено было, из них личных сорок. Ну и наших, соответственно, пятьдесят четыре. Для Квежо там уже места не было. Потом сказал, что вообще с нами дел иметь не станет. Тёмные мы, мол, личности, и сидеть за наши подвиги он не подписывался. Тогда Квежо ему говорит: "Жить хочешь? Тогда гони долг с процентами!" А Федька кукиш ему показал. Не брал, говорит, ничего, и не докажешь! Он-то думал, что его не тронут, потому что иначе наши суммы пропадут. Декларация-то на его имя. Вот и изгалялся, как хотел. А Квежо, вижу, галстук с шеи снимает, складывает его петлей. Я хотел крикнуть Федьке, чтобы тот обернулся – он у подрамника стоял, с кистью в руке. Но Квежо ребром ладони по горлу себе чиркнул – мол, молчи, а то сам упокоишься. Ну, и накинул галстук сзади – Федька и охнуть не успел. Сразу видно, не в первый раз так работает…
– Значит, всё произошло прямо при тебе? – Ружецкий поймал зрачки Нечаева, следовал за его взглядом, не давая тому видеть ничего, кроме своих глаз. Этот приём сработал, и Сергей сидел уже весь в поту, ёрзая на стуле.
– А чего? Квежо мне пригрозил, что живот вспорет, если наведу на него, – облизывая пересохшие губы, сказал Нечаев. – И вспорет, если узнает, что я вам тут говорил. От него не скроешься – везде найдёт. Вы уж, начальнички, спасите меня за ради Бога. Не так уж я нагрешил, чтобы сейчас умирать…
– Все вы ангелы с крыльями! Не надо было заниматься всякой гадостью – и жил бы спокойно. – Ружецкий прищурил глаза. – Как мы и думали – Гаврилов стоял у подрамника и накладывал фон ультрамарином. А что касается твоей безопасности, то будь спокоен, если сам не сглупишь. И раскидывать не думай – сразу засеку. Габлая сейчас точно в Москве, или ты только предполагаешь?
– Он вчера "Стрелой", в спальном вагоне уехал. При мне Бобу говорил… – Нечаев сглотнул слюну. – Можно водички попросить? Во рту всё пересохло.
– Дайте ему воды! – бросил Ружецкий, не желая лично обращаться к Минцу.
Тот, как всегда, проявляя стоическое терпение, налил из графина полный стакан и подал задержанному. Серёга действительно умел пить – он опрокинул в разинутый рот сразу всю воду, и ни капли при этом не пролил.
– Габлая связан с грузинским землячеством – это ясно. А с чеченским? – Михаил пошире расстегнул ворот рубашки.
– Понятия не имею, начальник. Я стараюсь не знать больше того, что мне положено. Вот влип с Гавриловым, и теперь, похоже, пропаду. Квежо меня и на всякий случай почикать может – так оно надёжнее…
Нечаев оглядел всех порозовевшими от напряжения и обильных возлияний глазами. Веки его дрожали, а борода висела, как мочалка.
– Ну, вы же обещали прикрыть, а?.. Всё сказал, как на духу, и больше ничего не знаю. Век воли не видать… Мне и так всё это снится в страшных снах. Как Квежо Федьку "селёдкой" душит и насвистывает какой-то весёлый мотивчик. Тот ещё хрипит, язык у него вывалился, глаза вылезли из орбит, а Квежо знай себе галстук узлом потуже затягивает. Вам, ясное дело, наплевать на меня. Подумаешь, какой-то скупщик подохнет – ментовке работы меньше. Но слово-то ваше стоит чего-нибудь?
– Моё слово бесценно, Серёга. – Ружецкий посмотрел на Тенгиза. – Батоно, тебе, наверное, уже ехать нужно. Всё ясно с Габлая?
– Всё, Мишико! – Тот вскочил со стула. Он взял у Ружецкого листы протокола, чиркнул свою закорючку в уголке бланка. – Счастливо оставаться, ребята! – Он пожал руки всем, за исключением Нечаева.
– МУРу кланяйся от нас! – крикнул ему вслед Ружецкий.
– До самой земли! – пообещал Дханинджия и хлопнул дверью.
Саша выскочил следом за ним, чтобы проводить уезжающего до дверей. Как всегда, никто из них не был уверен в том, что доведётся встретиться в полном составе.
– Значит, итог таков, слушай внимательно, – обратился Михаил к Серёге. – Переночуешь здесь – для твоей же безопасности. До утра или до полудня подождёшь, а там видно будет. Дело твоё пойдёт, как раньше. Речь о скупке купюр на Невском и об обмене их на новые через отделения Сбербанка, которыми заведуют ваши люди. Баринов ведь не один такой, правильно? Так и скажешь своим, если спросят. Тебя увозили по поводу скупки, к Грачёву. И дело не в тебе, а в Баринове. О Гаврилове не вспоминай вообще, и мы будто бы не знаем, что ты там был. Ты – сошка мелкая, нужен только на подхват, и потому всегда можешь отговориться незнанием…
В это время вернулся Минц, и Ружецкий тут же нашёл ему занятие:
– Львович, сведи задержанного пожрать и в уборную, а то совсем силы потеряет…
– Пусть подпишет протокол, и пойдём! – Саша всегда был рад чем-то умилостивить своего недруга.
Сергей расписался на каждой странице без напоминания – этот порядок он знал. Но протокол читать не стал, потому что очень хотелось выйти и облегчиться – как всегда после пьянки. После него расписались и все остальные, завершив положенную по закону процедуру.
– Как считаешь, надо сейчас Кулаковым заниматься? Или, может, лучше погодить? – Ружецкий больными, мутными глазами смотрел на дверь, за которой скрылись Минц с Нечаевым.
– По-моему, сейчас главное – Габлая! – Всеволод смотрел на тёмное не зашторенное окно. Как давно он уехал из дома в Консерваторию, и с тех пор не ел по-человечески, и даже не смог перевести дух. – Мы что-то сильно сконцентрировались на чеченской общине. А вдруг нитка тянется дальше, и всем заправляют другие, ещё не ведомые нам силы? Кулаков, конечно, может и намекнуть, если с ним поговорить умеючи…