– Ребята, а где мы сегодня ночуем?
– У тёти Анны, в Екатериновке, за Серебряным Бором. Это – двоюродная сестра мамы Лары. Так что не волнуйся, братан, не улице не оставлю. А ты, Сашка?
– А я – на Тверской, у двоюродного дяди. Мы уже созвонились – он примет.
– Дим, билеты взяли нам на завтра? – Михаил решил перед встречей с бандитом решить все организационные вопросы.
– Пять штук – вам четверым и Гарольду Рустемовичу. – Буссов похлопал по своей кожаной папке.
– Тогда пошли, – поторопил Михаил, сбрасывая дублёнку – ему стало жарко.
– У вас здесь сын теперь живёт? – тихо спросил Минц у Сергоева.
– Да, Роланд женился на москвичке. Теперь у меня тут всегда есть ночлег, – похвастался следователь. – Он на Нижегородской прописался. Это Таганский район – бывший Ждановский.
– А мне – в Медведки! – подражая Высоцкому, выпалил Тенгиз. – Земляк там живёт, звал к себе в гости.
– С этим всё? – Ружецкий сверкнул глазами. – Договорились? Тогда всё внимание – делу! – И, как всегда, резко, плечом толкнул дверь в кабинет.
* * *
Квежо Габлая сидел напротив Кирилла Шляпникова – светлоусого парня с выпуклым лбом. Сам он оказался массивным, большеголовым, золотозубым, с пышной шевелюрой и волосатыми руками. Дорогой костюм его был измят, итальянский узорчатый галстук съехал набок, а по белой сорочке расплылись жирные пятна. На столе перед Квежо валялся скомканный носовой платок со следами крови. Пол в кабинете влажно блестел – тут действительно недавно была уборщица.
Всеволод, увидев Габлая, чуть не вскрикнул – Лилия составила его идеальный фоторобот. Вспомнив, как точно она изобразила и Серёгу Нечаева, Грачёв едва не сплюнул. Надо же, с такими талантами – и проститутка! Ей бы у нас работать – верно сказал батоно Тенгиз. Надо её, кретинку, оторвать от всякой дряни, хотя бы ради детей. И ведь баба-то не пропащая, дом хорошо ведёт, детей любит – будто порядочный человек. Но сейчас против пропаганды трудно устоять, и женщины ведутся на это. Раз красивая, значит, должна форой пользоваться. Того и гляди, СПИД в дом притащит или сифилис. Каждому давать – сломается кровать, да и вся жизнь – тоже…
Раздумья прервал Квежо, который, пьяно моргая, уставился на вошедших.
– Вах, мусора, целый хурал собрали! Какая мне честь…
– Добрый вечер! – Ружецкий пожал руку Шляпникову. – Что, Квежо Звиадович, не терпится брательника догнать? На "вышку" наработать торопишься?
Михаил, отодвинув стул от батареи, уселся рядом со Шляпниковым. Свободное кресло сразу же уступили Сергоеву. Грачёв, Дханинджия и Минц разбрелись по кабинету – каждый искал себе место самостоятельно.
– А батоно Тенгиз хвалит тебя. Говорит, что ты сегодня общительный. Или врёт?
Квежо несколько раз рыгнул, выкатил глаза сначала на Сергоева, потом – на Всеволода.
И тихо молвил:
– Хана!
Потом он прибавил что-то и на родном языке. Тенгиз усмехнулся, но переводить не стал.
– Я тебя спрашиваю, врёт или нет?! – повысил голос Михаил и потёр себе лоб вьетнамским бальзамом.
– Да нет, начальник, он не врёт. Чего мне скрывать?
– Ты настроен на небольшую беседу? – Ружецкий достал пачку югославских сигарет и протянул всем, включая Габлая.
Тот замотал головой, снова намереваясь показать закуску:
– Не курю! Вредно.
– Ну-ну, смотри, сам за собой убирать будешь! Сожрёшь при мне блевотину-то!
Ружецкий отбросил карандаш, который до этого вертел в пальцах. Сергоев открыл свой блокнот и принялся что-то туда записывать.
– А насчёт вредности тебе беспокоиться нечего. Я серьёзно говорю – паровозом по сто второй статье пойдёшь. Правильно, Минц? Ты же золотой специалист у нас.
– С моей стороны возражений не будет, – сказал Саша. – Я бы хоть сейчас его к стенке поставил. Да, к сожалению, закон не велит.
– А вдруг помилуют? – Квежо шумно задышал и рванул крахмальный ворот рубашки, на котором, правда, уже расплылись серые пятна. Ему было явно не по себе.
– Скорее всего, нет, генацвале, – возразил Сергоев. – На тебе ведь не один художник висит, так и того достаточно. Подругу свою, Чемерисову, за что прикончил? Помнишь, в Пушкино? На улице Вокзальной? Или уже быльём поросло?
– Ну так, начальник, а ты что сделал бы? Прихожу, а она с каким-то мордатым парнем пилится. Оба голые, пьяные, лыка не вяжут. Ну и дал каждому пером в орла. Они легко отошли, не мучились. Я потом пожалел, что так просто отпустил их…
– Хватит о всяких шлюхах! – перебил Ружецкий, сильно наклоняясь вперёд. – Федю за что приголубили?
– Долг не возвращал, помогать не хотел. Да ещё и зашухерить грозился… – Квежо взял свой платок и громко высморкался.
Тёмно-синие радужки его глаз закатились под лоб, будто перед обмороком. Михаил скривился.
– Спектакли-то прекрати – не лохи тут сидят! Ты же давно должен был знать о предстоящем обмене. Или столько набрали, что не смогли вовремя рассредоточить?
– Ничего мы не знали – всё секретно делалось, – возразил Габлая. – Но кабы ещё три дня дали – успели бы сменять. Срок короткий очень, мать их… Думали, пенсионеры и писаки помогут, выревут лишние деньки, Богу молились. Но теперь мне уже все едино. Серый, сука, сдал…
– Ты и без Серого наследил, как медведь, – успокоил его Грачёв. – Вы с ним одной парой шли. А то, что вы знакомы, отрицать было глупо. Но меня другое интересует. Чего ты в Питер-то попёрся? В Москве каналов не нашлось?
Габлая захохотал, сверля толстым пальцем свой висок:
– Ну, ты, больной совсем! Зачем мне в Москву переться, если в Питере дело было?..
– В Питере?.. – Грачёв широко раскрыл глаза, словно удивившись. – А чего было-то?
– Говори. Может, ещё "пятнашку" дадут, – вставил Ружецкий, пустыми глазами глядя в тёмное окно.
– Михаил, не обещай понапрасну, – предупредил Сергоев. – Говори, Квежо – тебе хуже уже не будет. На воле тоже управа найдётся, так что не серди нас. – Гарольд Рустемович положил под язык таблетку валидола и сделал вид, будто ничего не произошло.
Но все заметно напряглись, заметив это, и вспомнили, что много работать Сергоеву вредно. Не прошло ещё и пяти лет с тех пор, как он освободился из Чистопольской тюрьмы – и это был уже третий срок. Перед ним было ещё два – в мордовских лагерях, и всё по различным пунктам сто девяностой статьи.
Всеволод из-за этого при встрече со следователем всегда тушевался. Ведь это его ведомство – "Галина Борисовна" – сломало жизнь молодому многообещающему доктору юридических наук. Но сам Сергоев был категорически против мести не только рядовым, но и начальственным гебистам. Бывший узник совести считал, что накритиковался в опасные для этого времена, а теперь дерут глотки лишь те, кто при Брежневе и Андропове сидел под лавкой. Но были случаи и похуже – когда разборки затевали бывшие сексоты, чтобы перевести стрелки с себя на кого-то другого.
Заметив общее смятение, Сергоев покивал головой – мол, всё прошло, не обращайте внимания. Потом он повернулся к Квежо, который глядел на него тоже сочувственно, даже жалостливо.
– А что ты, друг любезный, делал в Ленинграде? Ты же никогда там раньше не бывал, верно ведь?
– "Стволы" покупал, – неожиданно легко сознался Квежо.
Видимо, он очень уж хотел спать – то и дело зевал, не прикрывая рта ладонью, ёрзал на стуле и вытирал рукавом потную физиономию.
– "Стволы"? – Гарольд переглянулся с Ружецким и враз воспрянувшим Шляпниковым. Кирилла давно мучил насморк, и он, постоянно держа у носа платок, не мог согреться даже в верблюжьем свитере.
– Ну, "стволы"! – Габлая нервно хмыкнул, а потом с хрустом потянулся.
– И у кого же? – не дал ему опомниться Ружецкий.
Минц и Грачёв переглянулись, замерли в ожидании – неужели ответит? Видимо, у Квежо всё-таки еще где-то в глубине души ночевала совесть, и он пожалел Сергоева. Впрочем, он мог спасать свою шкуру – тут было всего два варианта.
– У Инопланетянина, – с трудом выговорил Габлая заплетающимся языком.
Шляпников так задрал свои брови, что они выползли за оправу роговых очков на выпуклый лоб.
– А это кто такой ещё? Никогда не слышал такое погоняло…
Минц печально улыбнулся, вспоминая о чём-то давнем и по-своему дорогом.
– Это наш кадр, Кирилл. Странно, что ты не в курсе – он скоро попадёт в картотеку Интерпола. Мой дорогой крестник – я его обвинял на процессе шесть лет назад. А про Веталя Холодаева ты слышал, надеюсь?
– Ну-у, более чем достаточно! – живо отозвался Шляпников. – А что?
– Инопланетянин, в миру Дмитрий Стеличек – его родной племянник, и внешне – точная копия. Я ему предсказываю большое будущее – если не заметут надолго. Так что надо бы постараться…
– Митьку замести – это не меня, начальник! – подал свою реплику Квежо, не спрашивая разрешения. – Он вас сам всех сделает, если не слезете с его хвоста. Митька вам не уступит – мамой клянусь! Он за свой бизнес держится крепко. Дядя покойный наказал своё дело продолжать. Не я один у него товар брал – много людей завязано. И потому ваши карты биты…
– Ты погоди с прогнозами до тех пор, пока проспишься! – Ружецкий, до этого безуспешно пытавшийся прикурить от зажигалки, наконец, чиркнул спичкой. Помахивая ею в воздухе, уточнил: – Чем платил ему?
– "Деревянными". Потому с купюрами и облажались…
– А как связывались с ним? – наседал Михаил.
– Телефонный брокер в Питере есть – через него.
– Кто такой? – насторожился Всеволод.
Он замер, внезапно догадавшись, кто послал ему сегодняшнее письмо. Да, конечно, это Стеличек – всё сходится на нём. Значит, чеченской общиной и грузинскими авторитетами их дело не ограничится. Туман рассеивается, и проступают очертания величественного горного хребта под названием "контрабанда оружия", а они-то думали, что впереди – средних размеров перевал…
– Его называли Джеком, – ответил Квежо и закашлялся. – Продрог я у вас тут, совсем заболел!..
– А кто тебя сюда звал, интересно? Сидел бы у себя в тепле да кушал сациви, – Ружецкий немного понаблюдал за тем, как быстро, сноровисто Шляпников пишет протокол. – Ты через Джека платил Стеличеку? – Он нетерпеливо постучал карандашом по столу, потому что Габлая молчал. – Ну!..
– Не нукай – не запряг! – проявил неплохое знание русского языка Габлая. – Через него. Для чего же брокеры существуют?
– Слово-то какое поганое! – Ружецкого сегодня раздражало всё – впрочем, как и вчера. – И Митя согласился на "деревянные"?
– Приватизация магазинов начинается, – объяснил Квежо. – Много "бандеролей" на хазах скопилось. А тут – указ, мать его!..
– Не стыдно с такими бизнесменами и на международный рынок выйти, – саркастически произнёс Минц. – Лексикон у них – всем на зависть.
– С чьей помощью собирались скупать магазины? – Сергоев чуть ослабил галстук, носовым платком промокнул капельки пота на лбу и верхней губе.
– Ну, слушай, начальник, не знаю! Не моё это дело. – Габлая грустно осмотрел свои руки, с которых недавно сняли "браслеты". Впрочем, их вскоре должны были снова надеть – как на особо опасного преступника.
– Врёшь? – заподозрил неладное Михаил.
– В рот меня! – выкатил глаза Габлая. Грачёву показалось, что он сейчас замычит.
– Джек – это Делиникайтис? – шёпотом спросил он у Сергоева. – Вы что-то такое, помню, рассказывали.
– Сева, я точно знаю, что такими брокерами у вас занимается Сеземов. Обратись к нему, когда вернёшься. Надо ещё номер этого Джека выяснить – их может быть несколько…
– Эй, Квежо, номер этого Джека помнишь? – Всеволод обернулся к задержанному.
– Да какой там номер? – Габлая грязно выругался и поскрёб мизинцем усы. – Какой номер – он не в зоне!
– Ребята, может, про Инопланетянина поподробнее расскажете? – спросил Шляпников. – Интересная, вижу, личность.
– Вон, Каракурт тебе про него расскажет – пальчики оближешь! – Ружецкий назвал Минца не так, как всегда, и тот вздрогнул. – Он Веталя лично взял в курилке "Метрополя", и перед тем у них давние счёты были. Так что ему вдвойне опасно связываться с Митей. Тот ведь даже взгляда косого не прощает, а тут – любимого дядю упокоил. Надо бы тебе, Александр Львович, из дела-то выйти – палёным пахнет…
– Да, Саша, я помню, что ты выступал в судебном процессе, – подтвердил Сергоев, протирая очки фланелькой. – И присоединяюсь к Михаилу – тебе лучше этим не заниматься. Ты и так пострадал достаточно.
– Погоди, это тебе Митька кочан срубить хочет? – оживился Габлая. – Он всё про кума какого-то базарит. Говорит, приду по его душу – через сколько хочешь лет…
– Пусть скажут "спасибо" адвокату Усвятцеву, – саркастически усмехнулся Саша. – Если бы не его красноречие, топтал бы сейчас Дмитрий зону.
– Холодаев, конечно, яркий след оставил, – покачал головой Шляпников. – Его "стволы" говорят теперь по всему Союзу. Похоже, что и племянник – не промах. Надо в виду его иметь, если вдруг в Москве объявится. Интересно, он так же метко стреляет, как Веталь? Того, помнится, "Вильгельм Телль" называли. А родственник его с вывертами, судя по всему. И фамилия интересная, погоняло.
– Его отец – чех, – пояснил Минц тем же страстным, немного придушенным голосом. – А мать – Нина Холодаева, сестра Веталя. Правда, она с Яном Стеличеком давно в разводе – с шестьдесят восьмого года. Она тогда с ребёнком из Праги сбежала – русских там после вторжения возненавидели. А кличка такая, потому что рок– группа, лидером которой он был, называлась "Инопланетяне". Толпу, конечно, Митя мог завести до бешенства – этого у него не отнимешь. Потом он искалечил своего конкурента, за что и попал под суд. Как я и ожидал, не раскаялся и не исправился. То, что Стеличек – прирождённый вожак, лишь усугубляет положение…
– Кончаем вспоминать – поздно уже! – вскинулся Ружецкий. – Квежо, ты сам додумался Гаврилова мочить? Или тебе Дмитрий велел?
– Сам, начальник! – честно глядя Михаилу в глаза, ответил Габлая. – Он, сучара, в легавку грозился пойти. Чистенький какой! Ты же знаешь, опытный в наших делах – за это кончают. Чего буркалы вывалил? И я, и Митя ещё пожить хотели. Дел на воле много, некогда отдыхать…
– Ну, ты теперь в санаторий надолго поедешь, если не навсегда, – беспечно отозвался Ружецкий.
– Давно Митя партию ввёз? – как бы между прочим осведомился Грачёв. – Ту, которая тебе предназначалась?
– Не знаю, начальник. Думаю, недавно, через Прибалтику. Закупился в Европе, у него там свои каналы. На рынке оружия сейчас бардак – война же идёт в Аравии. Кругом полиция смотрит, чтобы террористы не просочились. А вот если в Союз нужно "стволы" везти – всегда пожалуйста. Чем тут порядка меньше, тем буржуям лучше. Вот Митя "узи" и ввёз – нашим как раз! – Квежо говорил быстро, сбивчиво, и глаза его при этом подозрительно блестели.
– У тебя "приход", что ли? – осведомился Ружецкий. – Когда "дурь" принимал в последний раз?
– А-а! О-о! – вдруг то ли застонал, то ли запел Габлая. Заросший волосом его кадык ходил ходуном, глаза горели, а по телу пробегала крупная дрожь. Казалось, что он сейчас пустится в пляс посреди кабинета.
Тенгиз подошёл к нему и что-то сказал на ухо, после чего Квежо внезапно успокоился и обмяк на стуле.
– "Узи"? – Грачёв даже щёлкнул пальцами. – Хорошо, что я об этом узнал – Милорадова заинтересует. Чрезвычайно опасное оружие – израильские пистолеты-пулемёты. Верхний шик – в карман можно засунуть. Для бандитов – просто подарок…
Он не договорил, потому что дверь распахнулась. Вошёл московский коллега и друг Захара Горбовского – Антон Канунников, широколицый блондин финно-угорского типа. Кожа его и зимой, и летом выглядела отмороженной – из-за густой сетки красных жилок.
– Приветствую дорогих гостей! Застряли вы тут, голуби мои, нельзя так. С дороги и отдохнуть надо, как думаете? Да и нам по домам пора. – Канунников снял трубку местного телефона и вызвал конвой для Габлая. – Сейчас в камеру пойдёшь. Смотри, не бузи там – успокоим. – Он своими маленькими серыми глазами взглянул в расширенные зрачки Квежо. – Кирюш, проследи, чтобы ему одиночку дали, и следили за ним постоянно. Что-то не нравится мне его состояние, да и прикончить могут раньше времени. А он нам живым нужен…
До тех пор, пока Габлая не увели, Канунников расхаживал по кабинету, поскрипывая ботинками, спрашивал о питерской погоде, ругал московский мороз и переживал из-за здоровья Сергоева. Потом, когда Квежо, Шляпников и конвойный вышли, Антон Евгеньевич сел за стол следователя, пролистал оставленные им бумаги. Чем-то заинтересовался, сложил листы в папку, которую, застегнув, сунул под мышку.
– Всех вас сейчас по домам развезут на "рафике" – я с водителем договорился. А то замёрзнете во цвете лет, и на мне грех будет. Да и вообще – нечего по улицам так поздно шляться. А завтра утром, прямо в девять, чтобы были здесь. Я как раз с протоколом ознакомлюсь, и решим, что дальше делать. Тенгиз Варлаамович, я с тобой отдельно пошептаться хочу. Один "законник" покоя мне не даёт, надо с ним разобраться. Ну а потом уже буду и с Горбовским говорить. Помощь питерцев нам нужна, потому что вас тут никто не знает, а мои люди все наперечёт. Так что ненадолго вы от нас уедете – скоро возвращаться придётся…