* * *
"Рафик" петлял по кривым и слишком уж тёмным московским улочкам. То ли от мороза с ветром, то ли от усталости и мрачных мыслей мерк даже свет серебристой, холодной луны. Набившиеся в микроавтобус люди сначала молчали, но думали, похоже, об одном и том же. Особенно тошно было Грачёву – ведь Стеличек выбрал именно его адресатом своего угрожающего послания, и это ничего доброго не сулило.
Первым делом поехали на Нижегородскую улицу, отвезли Гарольда Рустемовича. Постепенно все разговорились – так оказалось легче коротать время в дороге.
– Значит, найдена исходная точка – контрабанда оружия для преступных группировок, – вполголоса говорил Сергоеву Грачёв. – И деньги, которые они привезли в Ленинград для расчётов со Стеличеком, внезапно оказались недействительными. Серьёзные люди хранят наличку только в крупных купюрах – именно потому их и стали менять. Никто ведь не предполагал, что пенсионеры у нас такие богатые. Все же только об их невероятной бедности плачутся. А оказывается, что у любой бабульки тысячи просто так, под полотенцем, валяются…
– Очень может быть, что старики меняют деньги таких деятелей, как Квежо и компания, – подтвердил догадку Всеволода Гарольд Рустемович. – Если не все, то некоторые.
– Ну вот, реформа застала их внезапно. Я рад, что не было утечки – значит, какие-то государственные тайны у нас ещё могут сохраняться, – продолжал Грачёв.
Он, прищурившись, пытался понять, где же находится их "рафик", но не мог. То морозная мгла вскрывала обзор, то вспыхивал на лобовом стекле свет встречных фар, то фонари освещали прыгающих на остановках людей.
– Так вот, наши "авторитеты" мобилизовали все возможности, чтобы поменять деньги в срок. Габлая говорил, что им трёх дней не хватило, а то бы всю сумму провели. У них запарка, конечно, а тут Гаврилов в позу встал. Не знаю, почему – то ли процент захотел побольше срубить, то ли испугался попасть вместе с лихим народом в неприятную ситуацию. Да ещё долг нужно отдавать Габлая – лучше пусть тот сядет. Только не знал Фёдор Авксентьевич, что иногда одно слово может очень дорого обойтись. Решил припугнуть своего кредитора, а у того и так нервы на пределе. Габлая ведь тоже не похвалили бы за срыв сделки или некомплект товара. Ну, он и придушил строптивца – на всякий случай. И не подумал, что без Феди им даже те купюры не поменяют, что были уже пристроены.
– Вот уж действительно безвыходное положение! – вроде бы даже посочувствовал бандитам Сергоев. – Ладно, утро вечера мудренее. Завтра обмозгуем это дело, а сейчас – спать…
Оставив позади замёрзшую Яузу, "рафик" въехал на Таганскую площадь.
– Надо бы поскорее их всех взять, – переживал Ружецкий, дыша себе на руки. Печка в "рафике" еле теплилась, было сыро и зябко. – Хотя бы потому торопиться надо, что могут уничтожить и Баринова, и Кулакова, и прочих. Стеличек миндальничать с ними не станет – он свои "узи" и так выгодно продаст. А лишние свидетели ему ни к чему. Уже то здорово, что арестовали купюры Квежо и компании – теперь они своё оружие не получат. Севка, ты Барановскому по возвращении расскажи всё и попроси по их каналам проверить. Кто там магазины собирается скупать, интересно очень. Пусть обратят внимание и на дорогие "тачки", особенно иномарки. Недаром так наши демократы завопили! – Михаил со злостью смотрел на проносящиеся в темноте огни. – Под вывеской частной собственности много чего спрятать можно. Уже начали приучать население к мысли о том, что первоначальное накопление капитала без преступлений невозможно. Надо, мол, простить деловых людей, дать им возможность встать на ноги. Тогда они, мол, и с другими поделятся…
– А потом догонят и ещё раз поделятся, – сказал Грачёв и снова почувствовал сосущее беспокойство.
Он презирал сам себя, но не думать о письме не мог. Стеличек решил пойти ва-банк – договориться с самим Грачёвым. Молодому перспективному предпринимателю очень не хочется, чтобы им занимались по линии государственной безопасности. Инопланетянин знал, что сотрудник отдела Горбовского выехал в столицу для ареста Габлая. А тот, скорее всего, молчать не станет – ему терять нечего. Статья подрасстрельная, всё равно на тот свет. А тут, может быть, удастся отделаться длительным сроком, если начать сотрудничать со следствием.
Кромоша, разумеется, в той квартире нет – это уже установлено. Инопланетянин то ли хочет увести следствие по ложному следу, то ли просто шифруется. Теперь нужно ждать новой вести от Мити – особы такого ранга долго кота за хвост не тянут. Надо быть готовым к тому, что развязка наступит очень быстро, если не сразу после того, как Стеличек узнает решение Грачёва. А решение будет твёрдое и однозначное, потому что иначе и быть не может. Странно, что Дмитрий этого не понимает. Если он уважает покойного дядю, продолжает его дело, то почему Всеволод должен предавать своего отца?..
Снег и фонари так и вертелись перед глазами – даже когда Грачёв уже засыпал на широкой тахте под двумя одеялами. Они с братом приехали на Осеннюю улицу, к родственнице Ларисы Мстиславны, и та приняла гостей с истинно московской щедростью. Но долго сидеть за столом и много есть братья не стали – поблагодарили и отправились спать. Михаила хозяйка устроила на кухне – к удивлению Грачёва, там тоже стояла кровать.
Хозяйка объяснила, что, раз плита электрическая, и газом не пахнет, то такое вполне возможно. А потом деликатно удалилась в свою комнату, где в кроватке, тоже закутанный, посапывал её маленький внук. Уже ночью домой вернулся муж Анны, которому пришлось сегодня ужинать не на кухне – ведь там спал гость. А потом в квартире всё стихло, и Всеволод немного расслабился.
Он не ожидал, что Стеличек так быстро вычислит его московский адрес, да ещё обнаглеет до того, что позвонит ночью. Когда в полной тишине раздалась серебристая трель телефона, Всеволод подумал в первую очередь о том, что разбудят ребёнка. Впрочем, у хозяев могли быть свои дела, и потому он лишь перевернулся на другой бок.
Тётя Аня, торопливо завязывая пояс тёплого стёганого халата, торопливо вышла из комнаты и сняла трубку.
– Алло! – Грачёв отлично слышал её удивлённый, заспанный голос. – Кого? Всеволода? Сейчас, минутку… – Она быстро подошла к двери и постучала. – Сева! Тебе звонят – наверное, со службы. Какой-то молодой человек… очень извинялся, но сказал, что это срочно.
Не понимая, кто и зачем разыскивает его в Москве, Всеволод в одних носках выскочил к телефону. За это время в его голове успел пронестись вихрь самых разнообразных предположений, касающихся Саши Минца. Почему-то подумалось, что извиняющийся за поздний звонок молодой человек – именно он и никто больше.
Толком не проснувшись, Всеволод взял ещё тёплую трубку и прижал её к уху.
– Слушаю!
На том конце провода раздался незнакомый голос, и Грачёва словно встряхнуло. Электрическая искра пробежала по извилинам его мозга, потом пронзила всё тело и через ноги ушла в пол.
– Всеволод? Ты получил моё письмо? Я тебе присылал на питерский адрес. Давай уж без церемоний – мы ведь ровесники.
– Да, получил. – Свой ровный и спокойный голос Грачёв слышал будто бы со стороны.
– И не позвонил? – удивился Стеличек. Сейчас он не представился, да и не было в том нужды. – Ладно, я не гордый – сам звоню, как видишь. Решил ещё раз тебя спросить, чтобы без недомолвок – принимаешь моё предложение? Не думай – не бесплатно. Все твои ребята хорошо заработают. Прикинешь?
– Нет уж, уволь! Оставь меня в покое, Дмитрий, и моих коллег тоже. Мы не деревня какая-нибудь из райотдела, а элита, понимаешь? Элита! И заработаем где-нибудь в другом месте.
– Значит, продолжишь охоту? – Стеличек говорил всё так же спокойно и мягко. – Что ж, вольному воля. Я ещё три дня подожду, а потом уж не взыщи. Не знаю только, как сходняк решит – одного тебя сделать или всех ваших, кто рыла свои в чужие дела суёт. У нас ведь тоже демократия, покруче Мариинского дворца. – Дмитрий усмехнулся в трубку и, судя по звуку чиркнутой спички, закурил. – Ты – парень сообразительный. Надеюсь, всё понял. Пораскинь потом мозгами, по утрянке – может, надумаешь чего. Сейчас не модно жертвовать собой. Твой отец жил в другие времена. А если сделаешь такую глупость, как собираешься, никто тебе "спасибо" не скажет. – После этих слов Стеличек положил трубку. Надрывно, противно запищали короткие гудки, и Грачёв еле сдержался – так ему хотелось разбить о стену чужой аппарат.
Он ушёл в ту комнату, где стояла тахта, сел на краешек постели и стиснул голову в ладонях. На какое-то время изменилось сознание, и было не понятно, что за мужик в тренировочном костюме вошёл в дверь, сел рядом и о чём-то спросил. Лишь потом Всеволод сообразил, что звонок разбудил брата, который сейчас пришёл узнать, что случилось.
– Кто звонил? Минц? – Ружецкий, как и Грачёв поначалу, исключил всякие другие варианты. Значит, он в подробностях разговор не слышал, но всё равно должен всё знать. Скрывать смысла нет – так будет только хуже.
– Нет. – Грачёв взглянул на себя в хозяйкин трельяж и не узнал собственное лицо.
– А кто? Да чего ты окаменел весь? – Михаил уже начал сердиться.
– Это Стеличек, Мишка, – всё тем же ровным, замороженным голосом ответил Грачёв.
– Чего?.. – Ружецкий пригладил всклокоченные со сна волосы. – Стеличек звонил сюда? Откуда он узнал, что ты здесь? И что ему от тебя нужно?..
Всеволод вспомнил, что брат ничего не знает о полученном письме, потому что с ним посвящённый в тайну Минц точно не станет откровенничать. С трудом поднявшись, еле переставляя ноги, Грачёв вышел в переднюю, нашёл во внутреннем кармане малахая письмо, принёс его в комнату и протянул брату.
– Что это? – Наверное, Михаил никогда в жизни не выглядел таким растерянным. – От кого?
– От него же, – сардонически усмехнулся Всеволод. – Это, – он кивнул на письмо, – первый звонок. Тот, что ты слышал сейчас – второй…
– А третий? – Михаил, даже не ознакомившись с письмом, главное уже понял. Губы его сжались, и по щекам прокатились желваки.
– А третий, скорее всего, прозвучит громче двух прежних, – не отрывая взгляда от своего отражения, сказал Грачёв.
Он вспомнил, что мама Лара говорила, когда завешивала зеркала после гибели отца – душа не видит себя в зеркале. Она по привычке может глянуть туда, увидеть пустоту и испугаться. Потому и набрасывают на зеркала чёрные тряпки, хотя многие даже не знают, почему именно. Интересно, долго ли ему осталось видеть себя в трельяже, в оконном стекле, на поверхности воды? Может быть, всего три дня?
– Когда это будет? – Михаил, быстро прочитав письмо, тяжело, давяще взглянул на брата. – И, позволь узнать. Что же ты молчал, брательник?
– Что бы ты сделал, интересно? – пожал плечами Всеволод. – Вот, говорю сейчас. Время ещё есть, потому что развязка, судя по всему, наступит вечером тридцатого числа…
Глава 5
Светлана больше всего боялась, что в их квартире отключат батареи, как уже случилось во многих домах. Женщины в очередях рассказывали, что от холода прорвало трубы, и в их блочных домах теперь по утрам иней на стенах. У Ружецких пока ещё батареи теплились, но приходилось ходить в свитере, рейтузах и валенках, точно так же одевать сына-второклассника. Кроме того, Светлана каждый день поила Богдана чаем в малиной и заставляла его есть чеснок.
Двадцать девятого января, во вторник, Ружецкий вернулся домой в семь часов – по своим меркам достаточно рано. Жена гремела посудой на кухне и одновременно орала на сына, который тоже в долгу не оставался. Он бурчал что-то из своей маленькой комнатки, приглаживая тёмную чёлку массажной щёткой матери. Его форменная курточка была в пыли, и ни он сам, ни Светлана не удосужились почистить одежду. На коленях обвисали "пузыри" – брюки ребёнку не отпаривали с прошлой недели.
– Пап, привет! – Богдан подбежал к Михаилу, которого увидел впервые после возвращения из Москвы. Им ещё ни разу не удалось встретиться, и теперь парень весь светился от радости. – Ты сегодня рано пришёл, здорово! А я на продлёнке был весь день…
– Опять дрался? – Ружецкий снял дублёнку и поймал сына за рваный рукав. – Ты что, никак без этого не можешь? Вторую куртку за сезон в клочья изодрал. Не напасёшься на тебя. Светка! – Михаил взял сына за ворот. – У тебя что, семеро по лавкам? С одним ребёнком справиться не можешь?
Он увидел на полу у ящика для обуви Богдашкин ранец с оторванной лямкой и подумал, что придётся сегодня его чинить – в который уже раз. Из-под крышки высовывался уголок дневника со здоровенной кляксой на обложке. Когда Михаил, вернувшись из командировки, подписывал дневник сына, кляксы ещё не было.
– Жеребцов мне из ручки на дневник брызнул, – объяснил мальчишка. – Ну, я ему и дал ранцем по черепу, чтоб отстал…
– Не успел в квартиру войти, сразу скандал! – Светлана опять чем-то грохнула на кухне и чертыхнулась. – Опять в заводку меня вгоняешь?
Когда Ружецкий заглянул туда, жена ползала по полу, подбирая осколки глубокой тарелки. Вторая такая же стояла на самом краю стола.
– Я спрашиваю, почему твой сын похож на бомжа, – так же неприветливо отозвался Ружецкий. – И посуду побереги – ничего в магазинах нету. – Он переставил тарелку в центр стола. – И чего я жрать теперь буду?
Света встала с колен и со звоном высыпала осколки в мусорное ведро.
– А чем тебе глиняная салатница плоха? Туда ещё больше влезет – как раз. А то всё время добавки просишь. – Она чуть не плакала от обиды и кусала губы. – Вот ведь жизнь проклятая – на улице околеваешь от холода, транспорт почти не ходит. А домой придёшь – пожалуйста, учительница звонит…
– Опять? – Михаил взял сына за плечи и развернул к себе. – Что натворили?
– Из классного журнала страницу вырвали, – ядовито усмехнулась Светлана. – Расскажи всё папке, сынок, чтобы знал. Пусть выпорет тебя хоть раз для порядка, а то слов ты не понимаешь.
– Как вырвали? – не понял Ружецкий. – Не мычи, говори толком! – прикрикнул он на сына. – Где бы помогать родителям по дому, одежду беречь, учиться нормально, так ты фиг знает чем занимаешься. Как драться, так ты большой, а как пол подмести – сразу маленький…
Михаилу до смерти не хотелось заниматься школьными проблемами сына, потому что в "дипломате" он принёс материалы по делу Бориса Кулакова, с которым удалось сегодня побеседовать. Шеф скупщиков денежных купюр рассказал много интересного, оставил свои автографы на протоколе. И теперь Михаил хотел, не спеша, ещё раз перечитать свои записи. Ему удалось в метро пролистать несколько страниц, и из прочитанных второпях строчек стало ясно главное.
Картина вырисовывалась следующая – те, кому нужно было сменять деньги, обращались к Борису и его патрону – городскому депутату Воронову. Между прочим, последнего сегодня тоже удалось застать на рабочем месте, но, в отличие от своего подельника, он не пожелал давать показания. Сославшись на депутатскую неприкосновенность, Воронов куда-то срочно убежал, сдав с потрохами Вениамина Баринова и фактически свалив на него ответственность за незаконный обмен денег. Он понял, что уже не сможет чинить препятствия следствию и выгораживать безнадёжно засвеченного банкира – органы нанести удар первыми.
Ружецкий вспоминал трясущийся толстый подбородок борца за народное счастье и понимал, что тот задаром лапки не сложит. Начнёт, конечно, писать в газеты, давать интервью, орать о клевете и сталинских репрессиях, но это вряд ли уже что-то изменит. Слишком много ключевых игроков дали, независимо друг от друга, ценные показания, которые вряд ли можно было опровергнуть – даже при огромном желании.
– Он двойку по математике получил, а потом решил страницу вырвать, – объяснила Светлана. – К контрольной вовремя не подготовился. И так еле-еле учится, четвёрки для меня уже как праздник…
Жена сжимала под грудью тонкие, распаренные руки с длинными серебристыми ногтями. Михаил задержался на них взглядом и подумал, что Светка до сих пор, как девчонка, даже ещё больше похудела. Ладони у неё узкие, хоть и шершавые от домашней работы. Массивное обручальное кольцо вроде бы и не к месту, да и велико стало.
Когда регистрировались в апреле восемьдесят первого, Светка была куда здоровее. Надо бы к врачу её послать – не к добру всё это. Вон, у Андрея Озирского жена тоже таять стала после вторых родов. А потом, оказалось, что у неё злокачественный диабет. И схоронили Ленку прошлым летом. Грудная девчонка осталась без матери, да и пятилетнего пацана тоже жалко…
– Их в раздевалке нянечка поймала, когда страницу из журнала выдирали, – продолжала жаловаться Светлана. – Опять в школу зовут, уже на эту субботу. Может, сходишь, а? Мне уже надоело – мартышкин труд.
– Ты ведь выходная второго числа, – напомнил Ружецкий. – Впрочем, если вырвусь, схожу. Не люблю свои обещания брать назад. Давай пока не будем об этом – мне работать надо.
Он вымыл в ванной руки, раскрыл дипломат и стал выкладывать на письменный стол листы протокола, исписанные собственным торопливым почерком. Кулаков был откровенен, говорил много и охотно – Михаил даже не поспевал за ним, переспрашивал. А вот Воронов вёл себя иначе – непрошибаемо, нагло, вызывающе. Он неподсуден, у него мандат, а друзья, местные и московские, не выдадут его ментам на расправу. Где показать своё геройство, как не здесь? Бандитов-то он боится до поноса – им его неприкосновенность по барабану. Захотят – и порвут, как Тузик грелку.
– А мне, по-твоему, работать не надо? – взвилась Светлана, упираясь в худые бока кулачками. – Я и так считаюсь матерью-одиночкой, чтоб ты знал! Тамара Алексеевна, учительница, говорит мне сегодня по телефону: "Светлана Борисовна, а вы полной семьёй живёте? По журналу, вроде, у ребёнка папа числится, а вот в школе я за полтора года так никогда и не видела!" Тебе не стыдно, товарищ дорогой? Как оплёванная хожу, постоянно перед всеми оправдываюсь. Одни преступники в голове у тебя – уже по ночам ими бредишь. Сходи хоть раз, покажись, чтобы сплетни утихли. Отец ты парню или нет?
Михаил хотел переодеться в лыжный костюм, но потом махнул рукой. После душа это будет более уместно. Всё время он делал дыхательные упражнения, чтобы не взорваться и не наговорить лишнего.
– Светка, угомонись – потом разберёмся. На пожар, что ли, зовут? У него ещё есть время поумнеть. – Михаил посмотрел на сына, который задумчиво ковырял в носу. – Вынь руку из ноздри, кому говорю! Ты бы хоть в зеркало глянул, понял, насколько это противно. Как тебе только в голову взбрело страницу вырвать? Думал, что все забудут про твою двойку? Я уж начинаю думать, что ты у нас недоумок какой-то. Не в детском саду уже, скоро второй класс закончишь… – Ружецкий смотрел в чёрные длинные глаза сына – такие же, как у всех Грачёвых. Скорее всего, парень потом потемнеет волосом. – Знал бы ты, как деда своего позоришь! Он в твоём почти возрасте воевал уже!
– Так это Курзенков придумал, а не я! – запротестовал Богдан. – Он тоже "парашу" получил. Третью подряд, а у меня только первая! Вот он и придумал лист выдрать. Он давно хотел, да я не соглашался. А тут мы решили… Только тётя Стеша нас поймала в раздевалке. Она всё время следит, чтобы из карманов ничего не крали…
– Ты смотри, до этого ещё не додумайся! – предупредил Ружецкий. – Тогда действительно шкуру спущу. Пошёл бы хоть сейчас да за уроки сел! Неужели легче журнал воровать и "пары" получать? – Он говорил вяло, скорее по обязанности. Куда больше ему хотелось устроиться за столом и заняться делом. – Тебе замечание написали?