Вспомнил огромную комнату на Лесном проспекте, в доме конструктивистского стиля, Ту лестницу, на которой погиб отчим. Мать потом долго сидела там и гладила ступеньки, вытирая слёзы уголком чёрной кружевной косынки. А здесь, на стройке, ей и погладить будет нечего. Кто знает, как всё получится, и на каком именно месте его душа расстанется с телом?
– Мы с тобой больше не встретимся, так, чтобы поговорить, доказать свою правоту. Гад я, мамка, раз бросаю тебя. Отец тебя тоже бросил, предал, хотя не предавал больше никого и никогда. А теперь, получается, и я тоже. Оставляю одну, уже пожилую, больную, хотя очень люблю и уважаю. Но я, мамка, хочу уважать и себя, а потому сейчас пойду к воротам…
Ружецкий тяжело вздохнул, глотнул морозного воздуха и направился к выезду со стройплощадки. Бандиты увидели его и тут же среагировали, бросились навстречу. Михаил лихорадочно считал их – десять, одиннадцать. Двенадцать… И трое на той стороне. Пятнадцать их или всё же больше? Если никого не упустил, Севку сейчас во дворе не перехватят.
– Что, замёрз маленько? – спросил молодой мужчина интеллигентного вида, в дымчатых очках, с располагающей, белозубой улыбкой. И Ружецкий понял, что это и есть тот самый Иващуга Святослав Игнатьевич, о котором говорил Кулаков. – Ничего, мы тебя согреем. Я так и знал, что ты долго не выдержись. В Сочи теплее, чего уж там…
Михаил понял, что пора подавать сигнал. Не оборачиваясь, он два раза коротко свистнул. Стоящие вокруг бандиты разом вздрогнули и насторожились, но, похоже, ничего не поняли.
– Не вижу юмора, – всё тем же дружелюбным тоном произнёс Иващуга. – Во всех случаях ты проиграл. Лично ты, чего бы ни случилось завтра.
– Ещё вопрос, кто из нас проиграл. – Михаил скинул на локоть шапку брата и тряхнул волосами. – Только я не понимаю, причём здесь Сочи. Я там сроду не бывал.
Собравшиеся громко загалдели, сомкнулись вокруг Ружецкого плотным кольцом, боясь, что он выкинет какой-нибудь неожиданный финт и сумеет скрыться. К Иващуге протиснулся крепкий кривоногий мужик в полушубке, похожем на те, что носили красноармейцы во время войны.
– Вот это номер! – даже с некоторым восхищением воскликнул Иващуга. Правую руку он держал в кармане, но оружие пока не доставал. Впрочем, "стволов" было достаточно и у его подельников. – Ружецкий? Ну что ж, ты с Грачёвым одной крови. Хоть и бастард, а тоже сгодишься. Ты почему в прикиде братца?
– А ты не догадался с трёх раз? Для того чтобы вы меня за него сочли. Рано Севке умирать – это во-первых. А, во-вторых, он вам ничего плохого не сделал. Главные улики добыл я, и славой ни с кем делиться не стану.
– Ему рано, а тебе в самый раз? – рявкнул кривоногий.
Михаил сообразил, что это, скорее всего, Жислин. В отличие от симпатичного, приятного в обращении Святослава Игнатьтевича, этот тип, похожий на неандертальца, готов был не только убить Ружецкого, но и сожрать его. Двое главарей были в наличии, и это радовало. Только вот Стеличек куда-то пропал. Впрочем, Кулаков говорил, что главную роль здесь играл не он.
– Где Грачёв? – прорычал Жислин, дрожащими от бешенства руками выхватывая пистолет. – Вы же вдвоём были тут! Там, за забором отсиживается, чекист позорный?
– Как говорил Глеб Жеглов: "Дырку ты получишь от бублика, а не Грачёва! Он уже давно тю-тю. Руки у тебя коротки!" Понял?
Ружецкий поспешил в последний раз взглянуть на свои окна и увидел, что Светлана как раз отодвигает штору. Всё происходящее произойдёт прямо на её глазах – и это самое страшное.
– Ещё что-нибудь скажешь? – тихо спросил Иващуга. – Торопись, мало тебе остаётся.
– Это вы своих дружков мочите, когда они в беду попадают. А мы своих людей не бросаем. – Михаил так и смотрел на окна, а жена сверху наблюдала за ними. Только бы не выбежала, не попала под пули – а то ведь она такая! Тоже не бросает в опасности, и может закрыть собой. Не хватало ещё, чтобы и сын стал свидетелем убийства, да ещё запомнил на всю жизнь…
– Это ты здорово придумал, – похвалил Иващуга. – Как мы, сохатые, не допёрли? Но всё равно не зря прокатились – одним легашом меньше станет. И не вздумай приёмчики тут показывать. Люди от метро идут, и а пули далеко летают.
– Обожди, успеется. – Ружецкий старался тянуть время как можно дольше. Он неторопливо расстёгивал малахай. – Я не уверен, что брату понравится, если я испорчу его одежду. Не ссы кипятком – ты ждал дольше.
Михаил сбросил малахай на снег, положил на него шапку. Сейчас совершенно не чувствовал холода. Конечно, можно было попробовать отбиться, но бандитов много. Если бы пятеро – куда ни шло, а с пятнадцатью в одиночку не сладить. Даже если Севка не успел вызвать милицию, он спасён. А что ещё нужно сейчас?..
* * *
– Ну, стреляй! – Ружецкому захотелось, чтобы всё скорее кончилось. Светка пока в квартире, она еще не выскочила на лестницу. И Всеволоду, судя по всему, удалось пробраться незамеченным. – Чего ждёшь? Я молитву читать не буду. Бабка хотела научить, да я не запомнил.
– Тебе всё равно в аду гореть! – прорычал людоед Жислин. – Все вам, легашам краснозадым, там место! – И рванул из кобуры пистолет.
– Отойди, я сам его оприходую, – ровным, спокойным голосом произнёс Иващуга.
Светлана смотрела вниз и ничего не понимала. Она видела на парковке машину деверя, и мужа у забора стройплощадки. Он был почему-то без дублёнки и шапки, в тёмном джемпере, серых брюках и серой рубашке с галстуком. Михаил стоял, прислонившись спиной к доскам, а вокруг стояли какие-то мужики, все в дублёнках, и двое из них что-то говорили. Остальные молчали и не шевелились, но тоже смотрели на Мишу.
Светлана не увидела из окна, как Святослав выхватил свой пистолет, не услышала выстрела. На дуло был навинчен глушитель с пламяпоглотителем, и потому ей было трудно что-то понять. Даже стоящие у забора бандиты еле различили тихий хлопок. Какая-то компания, вышедшая из метро, спокойно, со смехом, проследовала мимо.
Ружецкий после первой пули не упал, хоть Иващуга целился под ложечку. Но, видимо, стрелял он не так хорошо, как пытался представить, и потому жертва осталась стоять. Кстати, так они ошиблись и с Сеземовым, пронеслось у Михаила. Только меня-то никто не спасёт, потому что ребята не успеют приехать…
Недостроенный дом плавал в морозной мгле, как мираж, и ветер рвал с забора клочки объявлений. По ногам Ружецкого потекла кровь, и одежда прилипла к телу. Вторая пуля обожгла желудок, третья прошла чуть левее сердца. Они нарочно, что ли, не в масть бьют? Или действительно стрелять не умеют?
– У тебя что, руки трясутся? – Ружецкий ладонью вытер окровавленные губы. – Не можешь – не берись. Дай "волыну" другому…
– Машинку! – заорал Иващуга, разом утратив все свои изысканные манеры. Тотчас же ему в руку вложили "узи", и Святослав нажал на гашетку.
На автомате глушителя не было, и пронзительный стрекот разлетелся далеко окрест. Ветер дунул сильнее, поднял позёмку, которая потом перешла в метель, и на несколько мгновений скрыла от остолбеневшей у окна Светланы то, что происходило там, внизу.
Похоже, выстрелы услышали и другие жильцы, потому что во многих окнах стали зажигаться люстры. Ружецкий подумал, что такое ощущение, наверное, испытывали побиваемые камнями. Ему казалось, что пули давно уже пригвоздили тело к забору, и потому не никак не упасть. Да и душа не может вырваться из плоти, и потому жизнь продолжается. Он ещё жив, ещё стоит у забора, упираясь в него ладонями…
Теперь стрелял и Жислин – оскалив зубы, вздёрнув губу, не помня себя от бешенства. И все остальные бандиты так увлеклись волнующим действом, что не увидели плывущих в метели автомобильных фар, похожих на маленькие луны в гало, не услышали шума моторов.
Чьи-то громкие голоса послышались на парковке, и стоящий там парень лишь успел крикнуть:
– Атанде! – После чего ему заткнули рот.
– Миша! Мишенька! – пронзительно кричала Светлана.
Не думая об опасности, она бежала по глубокому снегу – в валенках, но без пальто и шапки, проваливалась по колено в сугробы.
С визгом тормозов милицейские машины заворачивали на стоянку, перекрывали пути отхода. В свете фар по-праздничному заиграл январский снег, обрызганный красным. Точно так же красиво получалось, когда во дворе этого дома детсадовские малыши рисовали на льду узоры разноцветной водичкой…
Жильцы высовывались из окон и форточек, кое-кто выскакивал на лоджии. Они ещё до конца не понимали, что же произошло в их дворе.
– Мусора, блядва, зашухерили всё-таки!
– Залысили мы, как фраера!
Бандитам уже крутили руки, валили их на снег, пинали в бока и по ногам. Но Светлана ничего этого не видела – она склонилась над мужем, который только сейчас медленно съехал по забору в сугроб. Он ещё был жив, но смотрел как-то странно – исподлобья, и будто бы уже ничего не видел.
Обнимая и целуя раненого, Света краем глаза видела машину "скорой", пожилого врача в очках. Она чувствовала, как сильные руки трясут за плечи, но не хотела вставать на ноги, куда-то уходить, выпускать Михаила из своих объятий. А рядом бандит вырывался из рук милиционеров и истошно орал, не желая смириться с тем, что схвачен.
Светлана видела, чувствовала, что Михаил умирает, и всё-таки не желала верить в это. Она лихорадочно ощупывала его ладошками, пачкаясь в крови, и почему-то особенно ясно видела связанный ею джемпер, крест-накрест вспоротый пулями. Света не верила, что муж уйдёт, не встретившись с ней глазами в последний раз. Это было так необходимо и ему, и ей перед если не вечной, то долгой разлукой. И потому Света не давала врачам даже приблизиться к раненому, зная, что ему уже ничем не помочь, а драгоценные секунды будут упущены. И она дождалась.
Ружецкий приподнял веки, нашёл глазами жену, и уголки его запёкшихся в крови губ слабо дрогнули. Он даже увидел, каким-то невероятно ясным, пронзительным зрением, что по щекам женщины катятся прозрачные слёзы, а волосы её сияют в электрическом свете автомобильных фар. Она что-то шептала, захлёбываясь и гладя умирающего по жёстким с волосам, в которые набилась ледяная крупка.
– Мадам… Мадам, дайте же подойти! – просил врач, переживая, что тяжело раненый человек сидит без помощи на снегу.
Света не отвечала. Она жадно вглядывалась в лицо мужа, качала его на руках, как маленького.
А потом укоризненно, но ласково сказала:
– Я так долго вас ждала… Как же вы так?.. Обманули нас с Богданом…
Михаил несколько раз с бульканьем, с хрипами вздохнул, но выдохнуть уже не смог. Он хотел что-нибудь сказать жене, уже почти вдове своей на прощание, но язык его уже не слушался. Он лишь с огромным трудом пошевелил ладонью, нашёл руку Светы и слабо сжал её. А через несколько секунд она почувствовала, что пальцы мужа стали, словно резиновые, без костей, и рука его упала на окровавленный снег.
Врач моментально всё понял и сделал знак одному из милиционеров, чтобы тот увёл рыдающую вдову. Он подошёл к умершему, и руки привычно заскользили по телу. "Своеобразное лицо… Шатен, а глаза, как маслины. Впрочем, о чём я? Здесь не меньше сорока входных отверстий. Шансов не было никаких. Прошили крест-накрест, чтобы наверняка. Сколько же ему было лет? Около тридцати всего лишь, и вот уже конец…"
Никто из присутствующих не обращал внимания на Грачёва, который стоял за углом забора, в расстёгнутой дублёнке покойного брата. Он смотрел на свою одежду, аккуратно сложенную неподалёку от места расстрела, видел толпу, собравшуюся в совсем недавно пустынном дворе. Всеволод тяжело дышал, сжимая рукоятку своего пистолета, скрипел зубами от бессилия. Он хотел раскидать всех, броситься к брату, обнять его, прижать к себе. Но не двигался с места, лихорадочно обводя глазами двор, и шестым чувством чуял, что ещё не всё кончено.
Ему почему-то казалось, что новая трагедия стоит на пороге. И от того, что он не мог ничего понять, угадать, где таится беда, становилось совсем тошно. Жизнь мгновенно сделалась противна, и Всеволода замутило даже от морозного воздуха, вливающегося в лёгкие. ОМОН не потребовался, справились с этими героями самыми обычными силами из Выборгского района. Горбовский и Милорадов явно переоценили боевой дух иващугинской банды…
Внезапно от сгрудившихся близ парковки группы бандитов метнулась одна тень, потом – другая. Иващуга и его кривоногий дружок, опрокинув бросившегося наперерез милиционера, в несколько прыжков оказались около машины "скорой помощи". Дверца микроавтобуса была открыта, шофёр возился в кабине. Он никак не ожидал нападения, и потому стал лёгкой добычей.
Святослав молниеносным движением швырнул его далеко в сугроб, уселся за руль, а второй бандит вскочил на сидение рядом. По не перегороженной дорожке Иващуга задом рванул на проспект Энгельса, и тут же раздался страшный женский крик. На снегу корчилась молоденькая медсестра, которую ударило машиной. По круглому её личику, еле видному из-под "лебединой" шапки, текла кровь – из носа и из ушей.
– Малахов, Пудоль, Бортович! Задержать! – скомандовал капитан милиции своим людям. Он махнул рукой, и три человека бросились к "козлику", на котором наряд прибыл из местного отделения.
Врач бросился к девушке, сразу же понял, что и здесь он бессилен, и как-то сразу горько заплакал.
– Катя! Катюша! Скажи что-нибудь! Ты слышишь меня? Ну, глазами хотя бы моргни!..
Грачёв вдруг почувствовал, что мысли максимально прояснились. Тело, словно натёртое кремом булгаковского Азазелло, буквально повисло над снегом. Поле зрения резко сузилось, и по бокам всё пропало в красном тумане. Всеволод видел только "скорую" и дорогу – как в страшном сне. И больше – ничего…
– А, ну-ка! – Он опередил рыжеволосого сержанта, который собирался запрыгнуть в "козлик", и сел назад. Сержант, ни слова не говоря, хлопнулся рядом с ним – пререкаться было некогда.
Белобрысый, невозмутимый водила Пудоль дал с места такую скорость, что даже Грачёв удивился. Все четверо прекрасно знали, что именно следует делать. Малахов, прижав к уху рацию, объявлял общегородскую тревогу. Он торопливо передал координаты "скорой"-убийцы, потому что иначе её было не остановить. Если бандиты догадаются включить "мигалку" и сирену, любой гаишник решит, что машина следует по вызову…
Иващуга с дружком будто бы прочитали их мысли, и на крыше "рафика" вспыхнул крутящийся синий маячок. Сирены пока не было слышно, но и её в любой момент могли включить. Рыжий Малахов зарычал от бешенства и бессилия, а усатый Бортович громко матюгнулся.
"Скорая" летела по проспекту Энгельса к Суздальскому. Бандиты явно хотели вырваться из города, но сначала собирались укрыться в тёмном и заснеженном Шуваловском парке. Грачёва сильно тошнило, и он боялся не удержать рвоту. Малахов и Бортович расстёгивали каждый свою кобуру, Но Всеволоду казалось, что делают они это слишком медленно. Тем временем "скорая", поддав газу, начала вилять по проспекту, и вполне могла погубить ещё кого-то.
– Пудоль, ну скорее же! Поднажми! Уйдут! Прошу тебя… – Грачёв едва не рыдал. Ещё секунду назад он колебался, а сейчас потерял всякий контроль над собой. Пали все психологические преграды, и Всеволод понял, что не только может, но и очень хочет убить тех, в "скорой". Убить как своих кровников…
– Никаких предупредительных, слышите? – Грачёв бешено вращал глазами, и по лицу его обильно тёк пот. – Пудоль, ну что ты чешешься?! Сейчас упустим, и всё тогда… Я стреляю по колёсам. Не уймутся – на поражение! И вы тоже – под мою ответственность. Я всё беру на себя!
На Суздальском, близ улицы Жени Егоровой, "скорая" начала заметно уходить в отрыв. Всеволод отчаянно, страшно материл ментов, которые не смогли должны образом организовать перехват. Рядом проходила железная дорога – это было и хорошо, и плохо. Если выстрелить по колёсам сейчас, Иващуга с приятелями в любом случае выскочат из машины, полезут на насыпь и станут более уязвимы. Но, по закону подлости, тут может проезжать поезд. Бандитам терять нечего, они могут проскочить перед ним, скрыться в парке, и тогда действительно всё пропало. Жить будет незачем, потому что не сумел отомстить…
Малахов несколько раз выстрелил в воздух, потому что боялся начальства больше, чем незнакомого парня неясной ведомственной принадлежности. Убегающие даже ухом не повели. В неярком свете фонарей бело-красный микроавтобус был хорошо виден, но другого транспорта у бандитов сейчас всё равно не было.
– Дай мне "дуру", Малахов, я лучше сумею! – прорычал Всеволод.
– Не положено! – заученно ответил рыжий вихрастый сержант.
– Хорош зря патроны тратить! – неожиданно тихо, спокойно сказал Грачёв. Он вытащил свой, итальянский, на полном ходу открыл дверцу, нагнулся, прицелился в колесо "Скорой" и плавно нажал спуск. Потом, для верности, выстрелил ещё раз, и то же самое проделал с другим колесом.
"Скорую" юзом пронесло ещё несколько метров, и она остановилась. Оба бандита вывалились из дверей, бросились к полотну окружной железной дороги. Они тоже нервничали, оглядывались, то и дело падали, но всё-таки ещё сохраняли приличную прыть. Над крышами домиков, уютно расположившихся в густом тихом лесу, вились белёсые дымки. Как будто ничего не случилось, и город спит спокойно…
Дрянное предчувствие сбылось – в морозном воздухе послышался стук колёс, и вдалеке вспыхнули фары электровоза; лобовой прожектор лучом прорезал темноту. Всеволод похолодел от ужаса – если хоть один сумеет проскочить перед составом, все жертвы зря. Потом бандюгу век не найдёшь, и Мишка там, в раю, не простит. Но ещё страшнее, что сам Грачёв без колебаний пустит себе пулю в висок, потому жить больше не сможет.
– Стоять! Стрелять будем! – надсадно басил Бортович. От них с Малаховым валил пар, как и от Грачёва.
Щёлкнули ещё несколько выстрелов – в воздух. Кривоногий, уже от самой насыпи, обернулся и сунул руку в карман. Он крикнул что-то Иващуге – вроде бы, приказывал уходить, а сам пообещал прикрыть – тоже, герой вонючий…
Жислин уже вскинул пистолет, но выстрелить не успел. Грачёв спустил курок, и бандит, оскалившись, издал ужасающий, звериный, предсмертный крик. А потом рухнул в снег, испустив вбок фонтан крови. Всеволод на бегу подумал, что с этим всё кончено. Он целился в шею и, похоже, прошил сонную артерию.
Иващуга даже не оглянулся. Товарняк приближался, просвечивая лучом прожектора танцующие в воздухе снежинки. Святослав вскарабкался на насыпь, встал на ноги – прекрасно различимый при свете фар электровоза. Машинист тормозил, но Грачёв видел, что он не сумеет удержать локомотив. Иващуга прошмыгнёт через рельсы, выиграет несколько минут, и сгинет в Шуваловском парке, как иголка в стогу сена.
Всеволод уже позабыл вообще все инструкции, которые и так многократно нарушил. Он выстрелил в коленку Иващуги, почти не целясь, но попал точно в мениск. Святослав заорал – точно так же, как его дружок. Должно быть, они оба считали себя заговорёнными, но ошиблись. Бандит рухнул на рельсы, и в следующий миг на него наехал так и не сумевший затормозить электровоз…