Грачёв из окна машины равнодушно смотрел на широкий, тёмный, заваленный снегом проспект. Фонари, как и везде, горели тускло, да ещё через один. Из метро выходили редкие пассажиры и старались как можно быстрее разбежаться по домам. Особенно плохо приходилось тем, кому нужно было ждать ещё какой-то транспорт.
Неподалёку от дома Ружецких находилась солидная стройка, на которую брат постоянно жаловался. Там стоял такой рёв и грохот, что у него начинался приступ жесточайшей головной боли, и приходилось делать уколы. Но сейчас там было тихо, только у огораживающего площадку забора работал мотор какой-то машины. Их "Жигули" с хрустом проехали по льду и песку, остановились рядом с тремя другими автомобилями.
Михаил снял зеркало и "дворники", запер машину и отдал ключи брату. Они молча направились к дому, и прошли уже метров двадцать, по-прежнему не замечая ничего подозрительного. Вокруг было даже слишком пустынно и тихо – даже для позднего времени.
Ружецкий вдруг встал, как вкопанный, и схватил брата за рукав:
– Погоди-ка…
Из-за забора стройки, оклеенного разнообразными объявлениями, вышли два высоких человека и двинулись им наперерез. А на парковке затормозил невесть откуда взявшийся жёлтый микроавтобус с затемнёнными стёклами. Колёса ещё крутились, а из иномарки уже начали выпрыгивать ловкие парни в тёмных вязаных шапочках и куртках на меху.
– Ну, всё! – Всеволод сделал шаг назад. Чуда не случилось, и белый лист не солгал. – Прости меня, Мишка, но я предупреждал…
Он был готов рыдать в голос – не со страха, а от обиды, от досады. Между забором и углом дома Ружецкого стояли уже шестеро. Руки их были, вроде, свободны, но ничего не стоило в любой момент выхватить оружие. Всеволод теперь думал только о том, как достать свой пистолет, чтобы помереть с музыкой, а не как скот на бойне.
– Тихо, не верещи! – Ружецкий осторожно оглянулся.
Пятеро других стояли сзади, и машина оказалась за их спинами.
– Что ж, ювелирно! – признал сквозь зубы Михаил. – Севка, уходим на стройку. Быстрее, через забор…
Всё произошло в какие-то секунды. Боевики, посланные по душу Грачёва, тоже не всё сделали правильно и оставили открытым наиболее важное направление. Грачёв подпрыгнул, зацепился за обледенелые доски, подтянулся и закинул ногу на забор. Как назло, он надел узкие брюки, которые здорово сковывали движения. Но всё равно, ему удалось спрыгнуть внутрь огороженного пространства, прямо на груду щебёнки, засыпанную снегом. С хрустом затопали преследователи, ринувшиеся к забору, но они опоздали. Михаил перелез тоже, и спрыгнул на ту же кучу, съехал вниз.
– Жаль, рацию не взяли – сейчас бы и забрать их всех! Да и оружие сдали. Можно было бы немного инструкцию и нарушить, раз такое дело…
– У меня есть "ствол", – тихо сказал Всеволод. – Только чтобы никому… Понял? Нелегальный. Ртутный пистолет.
– Какой? – удивился Михаил.
– Потом объясню, если выживем. Семь человек, конечно, при оптимальном раскладе положим. Только их, козлов, тут больше…
– Давай в дом, они могут за нами прыгнуть! – приказал Ружецкий и первый, перелетая через кучи мёрзлого песка, застеклённые льдом канавы, бросился к недостроенному зданию.
Всеволод побежал следом, пригнувшись, то и дело оглядываясь. Он уже достал пистолет, и потому чувствовал себя гораздо лучше.
Они успели вовремя – над забором появилась одна голова, потом – другая. Бандиты быстро переговорили между собой, всмотрелись в темноту, но никого, похоже, не увидели. Грязно выругавшись и сплюнув, они спрыгнули назад, к парковке, чтобы доложиться паханам и принять какие-то меры.
В доме из светлого кирпича, с полукруглыми окнами оказалось ещё холоднее, чем на улице. Звёздное синее небо перечерчивали балки, покрытые инеем. Лестничные марши, как в жутком сне, заканчивались пустотой. Грачёву показалось, что ему всё это снится – нужно только куснуть себя за палец и пошире открыть глаза. Но не хотелось снимать перчатки, выпускать из рук пистолет. А ресницы смёрзлись так, что широко открыть глаза было невозможно.
Ружецкий закурил, спрятав огонёк сигареты в ладонях:
– Вот это ситуация, не находишь? Как они узнали, что мы поедем сюда? Ведь "хвоста" не было – сто процентов. Подслушать нас в кабинете никто не мог. А ведь именно тогда мы решили сюда ехать – в самый последний момент…
– Я по своим методикам "хвост" искал – точно не было, – подтвердил и Грачёв. – Запишем в загадки. – Он чувствовал, что руки мёрзнут и под перчатками, и сквозь одежду проникает знобящий холод.
– Севка, надо что-то решать, – торопливо сказал Михаил. – На таком холоде мы здесь долго не продержимся. Сюда они не сунутся. Они не знают, есть ли у нас оружие и рации, но потом могут осмелеть. Понимают, что стрелять в них нельзя, но на всякий случай пока страхуются. Да, что у тебя за пистолет? Откуда?
– Каюсь – купил на толкучке. Скорее всего, именно Стеличек его и привёз. Кулаков говорил о партии оружия из Италии? Вот, и моя "волына" оттуда. Сейчас без оружия ходить не очень разумно. Может, ещё и здесь пригодится…
– Севка, ты представляешь, что тебе за это будет? – покачал головой брат. – Если выстрелишь, сесть можешь надолго. Твоё оружие не стоит на табеле, значит, незаконное.
– Мне уже не сидеть, как ты понимаешь! – беспечно махнул пистолетом Грачёв. – Хоть напоследок душеньку отведу. Чёрт, холодина какая!
Он тоже закурил. Ветер жёг руки и лицо, пальцы плохо слушались и с трудом держали зажигалку.
– Они не уйдут отсюда ни за что, пока не выполнят приказ, – продолжал Михаил, то и дело оборачиваясь в ту сторону, где стоял его дом. – Им есть, где согреться. Наверное, и жратву с горячим кофе прихватили. А то и чего покрепче. У нас положение гораздо хуже. Ещё немного, и мозги замёрзнут. В двух шагах от дома погибать – вдвойне обидно, не находишь? А вот так стоять – быстро в ледяные столбы превратимся. Мы ведь живые люди, а не пионеры-герои. Но рации нет, и помощи ждать неоткуда. Если бы до телефона добраться, называть сюда ребят…
– Не трави мою душу, – попросил Всеволод одеревеневшими губами. – Я сейчас гляну – может, где-то пробраться можно.
Он поднялся на второй этаж, выглянул через оконный проём. Отсюда открывался великолепный вид на площадку – кучи строительного мусора под белыми сверкающими сугробами, цинковые корыта с остатками раствора, напомнившие Грачёву отцовский гроб. Два башенных крана уткнулись стрелами в небо; и на рельсах играли лунные зайчики. Мороз проникал в каждую клеточку тела, и казалось, что льдинки пронизывают мышцы, останавливают кровь.
Судя по визгу снега за забором, там ходили люди. Какие именно, нетрудно было предположить – вряд ли сейчас приличные граждане полезут в тёмный страшный угол двора. Но всякое может случиться – например, кто-то выйдет гулять с собакой. В огромном жилом массиве стрелять очень рискованно – можно зацепить случайного человека. Бандитам-то на это плевать, а вот они с братом такого права не имеют…
Михаил, надвинув шапку на лоб, уселся на деревянную скамейку. Он подложил под себя полы замшевой дублёнки, спрятал кисти рук в рукава. Всеволод не мог знать, о чём сейчас думает брат. А если бы догадался, но не допустил бы… никогда…
Ружецкий сначала вспомнил о жене, которая, конечно, давно нервничает. Бегает то к окну, то к двери. Конечно, она уже и стол накрыла, выставила всё, что нашлось в доме. Света принимала гостей в любое время дня и ночи, и многие родственники этим нагло пользовались. Может быть, и Богдан не спит… Зараза, хоть бы где-нибудь в поле, на болоте их заблокировали, на другом конце города! Так нет, прямо здесь, чуть ли не у подъезда. И не позвонить отсюда ни в милицию, ни домой! Не позвать подмогу, не успокоить жену, которой и так несладко.
Вот, Светлана сидит на диване, прислушается к шуму поднимающегося лифта. Радостно вскакивает, бежит к двери. Она зажигает свет, чтобы вошедшие не споткнулись, и под потолком вспыхивает оранжевый фонарик. Становятся видны рельефные обои, полированная вешалка, четыре двери в цветных наклейках – сын разукрасил по нынешней моде. Но шаги затихают у другой двери, сосед достаёт ключи, скрывается в своей квартире – и Света снова остаётся одна.
Никогда так не щемило сердце – ни на крыше горящего дома, ни в морских глубинах. Огненный трюк кончался тем, что Михаил спрыгивал на специально растянутую сетку; и туда тоже ещё нужно было попасть, не промахнуться. На Чёрном море, когда плавал под водой, страшная тяжесть расплющивала тело – плохо рассчитали давление. Но стоять здесь, среди стылого камня, было ещё страшнее. Нужно было снова действовать, что-то предпринимать, искать хотя бы маленькую лазейку.
Для начала надо узнать, сколько там человек, как они расставлены. Интересно, нет ли среди них самих главарей, что тоже отнюдь не исключалось. Впрочем, сейчас они вряд ли будут мёрзнуть тут, как собаки – очень любят комфорт.
– Севка, ты тут пока побудь, а я поднимусь по лесам. Гляну, как дела. Не скисай раньше времени – придумаем что-нибудь. Самое главное сейчас – согреться…
– Мишка, уходи! – Грачёв схватил брата за воротник дублёнки. Каждое его движение сопровождалось резкой болью в плечах, ноги онемели, губы еле шевелились.
– Ты чего городишь? – огрызнулся тот. – Куда это я уйду?
– Они же только мне прислали лист. Я им нужен, понимаешь? Почему – не знаю! У тебя семья. Ты не имеешь права так рисковать. Хотя бы ради сына уйди! Ты нужен многим, а я – никому.
– Думаешь, что я после этого смогу сыну в глаза смотреть? – Михаил не улыбнулся даже, а оскалился, скрипнул зубами. – Жди здесь, не высовывайся. А то я тебя знаю – особенно если "волына" под рукой. С выдержкой у тебя плоховато, надо работать над собой. Чтобы ни звука, понял?
Ружецкий отошёл к стене, нащупал выступ, поставил на него ногу. Он снял перчатки и стал шарить руками на уровне своего лица в поисках следующей опоры.
Ветер ещё более усилился, и теперь от него перехватило дыхание. Он посвистывал над строением без крыши, гнал по жёсткому насту позёмку. Всеволод, сжав в кулаке конец своего шарфа, смаргивая льдинки с глаз, смотрел на замёрзший среди неземного, голубовато-льдистого пейзажа, бульдозер, сложенные груды кирпича, закляченные "башмаками" на рельсах колёса башенных кранов, громоздящиеся у забора бетонные плиты. А метель облаками носилась над стройплощадкой и напоминала Всеволоду руки младшей сестры над клавиатурой. Дарья любила играть в темноте, особенно зимой, когда с улицы в окна лился серебристый свет.
Ружецкий же был в отчаянии. Когда он взобрался на четвёртый этаж, из микроавтобуса как раз вылезли два парня в полушубках. Ещё десять таких же спокойно, уверенно патрулировали участок вокруг стройки. Каждый из них видел спину идущего впереди, так что проскочить незамеченными братья не могли. Кроме микроавтобуса, на стоянке появилась "Вольво" и гоночная "Лада" девятой модели; Михаил не знал, имеют ли они какое-то отношение к бандитам.
От метро пробирались к домам трое мужчин, спрятавших лица в шарфы. На них, разумеется, никакой надежды не было. Мирные обыватели думали только о том, как нырнуть в тёплые квартиры, а вид подозрительных молодцов около стройки заставлял их прибавлять шагу.
Михаил заметил, что за кооперативными киосками у станции метро шевелятся тени. Тщательно пересчитал всех – значит, у метро – трое, и у стройки – двенадцать как минимум. Но где гарантия, что их не больше? Так удачно скучковались в одном месте – тут бы их и взять! Вызвать Вершина с ребятами, да и подпилить ножки у этого шкафа! Но вот как это сделать? Они с Севкой в западне. Если пойти на прорыв, поднимется стрельба, и могут пострадать прохожие. Тогда и вообще амба Севке с его пистолетом…
Ружецкому показалось, что застывают уже и глазные яблоки. Он торопливо опустил веки, продолжая обдумывать возможные варианты. Было бы неплохо разделиться, и одному из них перепрыгнуть через забор, а там можно добраться до телефонной будки. Но если отправить туда Севку, его тут же пристрелят. Прорываться вдвоём, не думая о посторонних? Но бандитов здесь не меньше пятнадцати – что им один пистолет? Самому попробовать пройти, а Севку здесь пока оставить? Но тогда противник поймёт, что брат остался на площадке один. И за то время, что останется до приезда милиции, из Севки решето сделают. Пятнадцать на одного – вполне нормально. Ценой жизни братишки нельзя брать никакую банду, пусть даже самую опасную.
РРужецкий открыл глаза и облился холодным потом. Капли выступили на лбу и, замерзая, поползли по щекам. У калитки, прямо около въезда на стройку, стоял парень в длиннополой дублёнке, из-под которой высунулся короткий ствол "узи". Михаил не мог ошибиться. Израильский автомат обнаружился и у второго, который подошёл к первому прикурить. Теперь нужно было думать только о том, как спасти Севку.
Однако почтили младшенького, спору нет! Отрядили на одного целый взвод с автоматами. Теперь уже, ясно, других вариантов не будет, а то совсем хреново получится. Нельзя ни выскочить со стройки, ни прорваться к своей машине. Да им и не дадут добежать – из "узи" быстро догонят. Кроме того, ещё светятся окна, в том числе и на низких этажах, куда запросто могут залететь пули. И на золотистых шторах проступает силуэт Светланы, взволнованной долгим отсутствием мужа и деверя…
Всеволода обязательно следует вытащить. Не хватало ещё, чтобы брата пристрелили, как собаку! С его смертью оборвётся законная ветвь Грачёвых, сгинет фамилия навсегда. А Севка ещё не успел ни нормальной семьи завести, ни сыновей родить. Красивый, здоровый, совсем ещё молодой парень должен умереть только потому, что этого захотели бандиты?
Вкусите, падлы, не дождётесь. Брат ещё своим домом не пожил, всё на работе пропадал. Думал – успеется, а дело вон как повернулось. Нервы испортил, из-за чего и в личной жизни – сплошные разочарования. Вот, говорит, что никому не нужен! Наверное, имеет для этого основания. И потому жалко его до сердечной боли. Хочется доказать, что по крайней мере старшему брату он очень нужен – живым.
Ружецкий считал, что сам уже всего попробовал. Он знал и деревенскую, и городскую жизнь. Представлял себе, что такое крестьянский тяжкий труд, пожевал каскадёрский горький хлебушек. Он успел погулять с гарнизонными девчатами и пожить порядочной, крепкой семьёй. Да и болезнь проклятая – вторичная гипертония, почки ни к чёрту после обширного ожога на съёмках, несколько сотрясений мозга и даже один ушиб. И никаких перспектив впереди, потому что с Литейного вот-вот придётся уходить. Следующую медкомиссию он уже не пройдёт, особенно если случится очередное ранение. Конечно, такого оперативника в частных структурах с руками оторвут, но он-то хочет на Литейном работать! Ни одного прокола по службе за всё время, а нужно думать о рапорте – в тридцать два года. Иного выхода уже не будет.
Как ни крути, а кому-то из братьев придётся распрощаться с жизнью – двоим не спастись. Судьба дарит Михаилу шанс уйти красиво – как и его отцу. Они оба могли многое, не умели только угождать начальству и ладить с теми, кто противен. А, оказывается, именно это больше всего ценится везде, в том числе и в органах правопорядка. Захар точно горевать не станет. Вот если бы Минц погиб, тогда другое дело. А тут снимет фуражку, наденет и с облегчением вздохнёт…
Ружецкий сплюнул вниз, рукавом вытер лоб и спрыгнул обратно, на уровень бельэтажа. Всеволод тут же схватил его за рукав.
– Ну что? Где они?
– Тут такая удобная диспозиция, что грех не воспользоваться, – заговорил Ружецкий, стараясь не смотреть в горькие, как чёрный кофе, глаза младшего брата. Он не любил врать и очень страдал, когда приходилось это делать. – Надо бы сообщить нашим и собрать их тут, как грибы…
– И что? Будем прорываться?
– Мы с тобой сейчас меняемся дублёнками и шапками, чтобы тебя, в случае чего, приняли за меня. Я остаюсь здесь, а ты пытаешься добраться до телефонной будки. Она здесь недалеко – я объясню. Давай мне свой малахай, а сам переодевайся в мой.
– И что дальше? – Всеволод стал, к великой радости брата, стаскивать с себя верхнюю одежду.
– Смотри, у меня полы покороче – тебе удобней станет. Вон там, – Ружецкий указал в пространство между двумя домами, – есть будка, кажется, исправная. Только не беги к метро, где всё оцеплено. Я тебе дам номер нашего отделения – чтобы быстрее приехали, разумеется. Ты сообщишь всем – кому только сможешь. Объясни всё, как есть. Скажи, чтобы выезжали с оружием, в бронежилетах – тут минимум пятнадцать хорошо экипированных боевиков. Тебе нужно только сообщить и дать координаты – они сами сделают выводы.
– А ты? – Грачёв нахлобучил на голову Мишкину шапку, пошевелил плечами, привыкая к дублёнке.
– Ну, я тут в заборе дырку знаю, – соврал Ружецкий, боясь, что брат не поверит. – Не достанут, одним словом. На, держи свой пистолет, а я обойдусь. Твоя задача сложнее…
– А почему не ты звонить пойдёшь? – Всеволод чувствовал, что брат недоговаривает, мнётся, но не хотел злить его и терять время. – Ты же – каскадёр, тебе прыгнуть – раз плюнуть. Они вокруг забора, что ли?
Да, но ты вон там, в дальнем углу, сможешь проскочить. Если телефон сломан, вламывайся в любую квартиру. Поднимай шум, колоти в дверь, что угодно делай, только пусть наши едут скорее. Клиенты почти все здесь – грех не воспользоваться шансом.
– А Стеличек с ними? – Всеволод уже сдался, решив, что брату виднее. Да, у него сейчас действительно сложная, важная задача, и нечего ломаться.
– Точно не могу сказать, я ведь его не знаю. И эти, Иващуга с Жислиным, тоже неизвестно, где сейчас находятся. Но, оставшись без лучших своих кадров, они потеряют много, если не всё. – Михаил, освоившись в малахае брата, крепко взял того за плечи, взглянул в глаза. – Севка, слушай меня внимательно. Как только услышишь мой свист, сигай через забор, в дальнем углу, и беги к будке. Там – кусты, всякие детские горки – за ними можно укрыться. Только всё равно будь внимательней, смотри в оба. Вдруг они где-то ещё оставили своих?
– Понял. – Грачёв сунул пистолет в карман. – Говоришь, в дальнем углу?
– Да, и к будке там поближе. Мы с тобой очень похожи, различаемся только цветом волос. Но под шапками ничего не видно. А теперь иди, некогда нам рассиживаться, а то без пуль сдохнем от холода. Счастливо тебе!
Михаилу хотелось крепко обнять брата перед разлукой, но он боялся, что тот обо всём догадается. Надо изо всех сил показывать, что ничего страшного не происходит, и они скоро встретятся. Иначе Севка никуда не пойдёт, и придётся погибать обоим.
– Ну, пока, Михаил! – Всеволод хлопнул его по плечу, с усилием улыбнулся. – Ты только сам не лезь чёрту в зубы. Побудь здесь, пока помощь не придёт. На стройку вряд ли они сунутся. А если полезут, схоронись где-нибудь, ладно? Жаль, что пистолет всего один. Держись! – И Грачёв выпрыгнул в оконный проём.
Он побежал к забору, в тот угол, куда указал брат. А Михаил, застегнув малахай, глубже надвинул чужую шапку на лоб и тяжело вздохнул. Мать жалко до слёз, ведь одна остаётся. В апреле ей будет пятьдесят семь, и она уже на пенсии. Ушла день в день, наработалась за всю жизнь, устала. Она же не просто зад отсиживала, а несла большую ответственность, в том числе и за людей, за их жизни и судьбы. Теперь бы ей отдохнуть, зная, что рядом взрослый, самостоятельный сын, и внук подрастает – а вон оно как вышло!
– Прости, мам, но по-другому нельзя! – произнёс Михаил одними губами, повернувшись в ту сторону, где сейчас находилась Галина Павловна.