- Разумеется. Впрочем, вы же все равно были в отъезде. Даже если бы она попыталась с вами связаться, вы бы все равно ничего не узнали.
- В случае крайней необходимости со мной всегда можно было установить контакт.
- Но может быть, такой необходимости просто не было?
- Дай-то бог. - Он тяжело, словно устав от бурных эмоций, опустился на стул. - Но объясните мне, зачем ей понадобилось убегать? У нее ведь все было.
- Всегда хочется чего-то еще. - Я пробежал глазами по стенам викторианского склепа и выглянул в окно: вдали виднелся городок, а за ним бескрайняя пустыня. - Как ей жилось дома?
- Последние годы она здесь редко бывала. Лето мы всегда проводили в Тахо, а зимой Феба училась в колледже.
- Как она успевала?
- Вроде бы вполне прилично. Правда, в прошлом году у нее возникли кое-какие сложности чисто академического свойства, но их удалось уладить.
- Расскажите.
- Видите ли, ей пришлось уйти из Стэнфордского колледжа. Ее не выгнали за неуспеваемость, но дали понять, что в другом месте ей будет легче. Поэтому прошлой весной она перевелась в Болдер-Бич, чему я был не очень-то рад, поскольку сам в свое время кончал Стэнфорд.
- А как отнеслась к новому колледжу ваша дочь?
- По-моему, ей там понравилось. Насколько мне известно, в Болдер-Бич у нее появился поклонник.
- Как его зовут?
- Бобби, если не ошибаюсь. В женской психологии я разбираюсь неважно, но, кажется, парень здорово вскружил ей голову.
- Ее сокурсник?
- Да. Его я не знаю, но я был рад, что Феба влюбилась. Раньше-то она мальчиками не особенно увлекалась.
- А она хорошенькая? - спросил я, а про себя подумал, что если девушка первый раз влюбляется в двадцать один год, то дело плохо.
- По-моему, да. Впрочем, мне, как отцу, судить трудно. Посмотрите сами.
Он вытащил из кармана бумажник крокодиловой кожи и раскрыл его. Из-под прозрачного пластика на меня глянуло миловидное, хотя и несколько необычное личико: густая копна темно-русых волос, огромные, точно фары, синие глаза, большой, довольно чувственный рот, плотно сжатые губы. Тонкая натура. Такая может стать либо писаной красавицей, либо старой девой с постной физиономией. Впрочем, до старой девы еще дожить надо.
- Можно взять эту фотографию?
- Нет, - отрезал Уичерли. - Только не эту. Она самая лучшая. Любую другую - пожалуйста.
- Ее фотографии могут мне пригодиться.
- Давайте тогда я сейчас же разыщу их, а то потом забудем.
С этими словами хозяин дома вскочил и бросился вон из комнаты. Слышно было, как он, перескакивая через две ступеньки, взбегает по лестнице, как хлопает дверью на втором этаже. Наверху упало что-то тяжелое и качнулась люстра.
Уичерли раздражал меня. Он был хорошо воспитан, что в наше время редкость, и вместе с тем в нем чувствовалась какая-то ожесточенность. Тяжело топая ногами, он сбежал с лестницы и, с грохотом распахнув дверь, ворвался в комнату. Лицо его побагровело.
- Черт бы ее побрал! Увезла все фотографии Фебы! Ни одной не оставила.
- О ком вы?
- Жена моя. Бывшая жена.
- Вот видите, значит, она все-таки любит дочь.
- Будет вам! Кэтрин любящей матерью никогда не была. Просто она знала, что мне эти фотографии дороги - вот их и забрала.
А когда?
- Скорее всего, когда уехала в Рино. В прошлом апреле. С тех пор мы виделись всего один раз. Нечего сказать, отряхнула прах Медоу-Фармс со своих ног…
- Она до сих пор живет в Рино?
- Нет, туда она поехала разводиться. А где моя бывшая супруга сейчас, понятия не имею. Надо думать, обретается где-нибудь здесь, в этих краях.
- Должны же вы знать, где она. Вы ведь платите ей по разводу?
- Этим занимаются юристы.
- Прекрасно, в таком случае назовите мне юриста, который знает ее адрес.
- И не подумаю. - Он засопел, словно рассвирепевший бык или по крайней мере откормленный боров. - Я не желаю, чтобы вы вступали в контакт с миссис Уичерли. Она только еще больше запутает дело, да еще Фебу очернит. И меня заодно. У Кэтрин злой язык… - Он облизнул свои тонкие, нервные губы и на мгновение умолк, причем, судя по выражению его лица, очень вовремя. - Слышали бы вы, что она несла!
- Когда?
- Она явилась на мой пароход в день отплытия - ворвалась в каюту и набросилась на меня. Пришлось ее выставить.
- "Набросилась"?!
- Да, с руганью. Стала обвинять меня в том, что я, видите ли, оставил ее без гроша. Какая несправедливость! Наоборот, я поступил с ней в высшей степени благородно: сто тысяч долларов единовременного пособия и более чем щедрое содержание - разве плохо!
- Вы говорите, развод состоялся в апреле?
- Вступил в силу в конце мая.
- И с тех пор Феба ни разу не виделась с матерью?
- Нет. Феба считала, что Кэтрин очень нам обоим навредила.
- Стало быть, инициатором развода была Кэтрин?
- Конечно. Она ненавидела меня, ненавидела Медоу-Фармс, не заботилась даже о собственной дочери. Я точно знаю, что после развода мать и дочь виделись всего один раз, в моей каюте, когда Кэтрин устроила мне эту отвратительную сцену.
- Значит, Феба поднялась на борт одновременно со своей матерью?
- Да, к сожалению.
- Почему "к сожалению"?
- Потому что Феба была потрясена услышанным. Она, естественно, пыталась мамашу урезонить, но не тут-то было. Феба вообще к ней хорошо относилась. Лучше, чем та того заслуживала, - поспешил добавить он.
- А с парохода они ушли вместе?
- Конечно, нет. Как они уходили, я, правда, не видел - откровенно говоря, после разыгравшегося скандала мне было не до этого. Я заперся в каюте, но никогда не поверю, чтобы Феба уехала вместе с матерью. Никогда не поверю.
- У Фебы были сбережения? Она могла купить билет на самолет или на поезд?
- Думаю, да. В день отплытия, кстати сказать, я сам дал ей довольно крупную сумму, - припомнил Уичерли и опять стал оправдываться: - Понимаете, в колледже у нее были довольно большие расходы. Ей, например, пришлось купить машину, и это пробило довольно значительную брешь в ее бюджете. Я дал ей лишнюю тысячу, чтобы она себе ни в чем не отказывала.
- Наличными?
- Да. У меня было с собой довольно много наличных денег.
- А какие у нее были в тот день планы?
- Она собиралась вернуться в отель. Я остановился в "Святом Франциске" и перед отъездом заплатил за сутки вперед, чтобы Феба могла переночевать в моем номере.
- Она была на машине?
- Нет, ее машина осталась в гараже на Юнион-сквер. Феба хотела сама отвезти меня на пароход, но я боялся, что мы попадем в пробку, и уговорил ее взять такси.
- В отель она должна была вернуться на том же такси?
- По идее да. Она попросила водителя подождать. Уж не знаю, дождался он ее или нет.
- Как выглядел таксист, не помните?
- Помню только, что довольно смуглый. Невысокий смуглый мужчина.
- Чернокожий?
- Нет, вроде бы итальянец.
- А на какой он был машине?
- Увы, не помню. Я вообще не наблюдателен. - Уичерли закинул ногу на ногу. Шерстяные брюки обтягивали его толстые ляжки.
- Тогда опишите мне машину вашей дочери или хотя бы назовите ее номер.
- Я ее ни разу не видел. Кажется, Феба купила в Болдер-Бич подержанную импортную малолитражку.
- Ладно, это я сам выясню. Во что Феба была одета?
- Бежевая юбка и бежевый свитер, - после паузы ответил Уичерли, устремив взгляд на карниз под потолком. - Светлое пальто свободного покроя из верблюжьей шерсти. Коричневые туфли на высоком каблуке. Коричневая кожаная сумка. Она вообще одевается скромно. Шляпы не было.
Я достал ручку и черный кожаный блокнотик и на чистой странице написал сверху "Феба Уичерли", а ниже, с вопросительным знаком: "Мать - Кэтрин", "Друг - Бобби", после чего перечислил предметы ее туалета.
- Что это вы там пишете? - с недоверием спросил мой клиент. - Зачем вам Кэтрин?
- Да вот, решил чистописанием заняться, - не удержался я. Уичерли действовал мне на нервы.
- Как вас прикажете понимать?
- Понимайте как знаете.
- Как вы смеете?
- Простите, мистер Уичерли, но вы слишком многого от меня хотите. Я ведь не могу расследовать дело, подробности которого от меня тщательно утаиваются, Я должен располагать фактами.
- Но вы же на меня работаете.
- Вы мне еще ничего не платили.
- Извольте. - Уичерли сунул руку в нагрудный карман и со зловещей улыбкой, словно собирался достать оттуда очковую змею, вынул свой кожаный бумажник. - Сколько? - спросил он, хлопнув бумажником по ладони.
- Это зависит от того, что от меня потребуется. Обычно я работаю один, но в зависимости от обстоятельств могу привлекать и других людей. В принципе я могу обращаться за помощью к официальным лицам и организациям по всей стране.
- Нет, с этим лучше не торопиться.
- Решайте сами. Деньги ваши и дочь тоже ваша. В полицию обращаться будете?
- Вчера вечером я говорил об этом с местным шерифом. Хупер - старый друг нашей семьи, в свое время он работал на отца. По его мнению, на заявление о пропаже полиция вряд ли откликнется - если нет преступления, эти болваны пальцем не пошевелят. - Эту тираду он произнес довольно мрачно и столь же мрачно добавил: - Шериф Хупер рекомендовал мне вас.
- Очень тронут.
- Он сказал, что вы умеете держать язык за зубами. Надеюсь, так оно и есть. Я не хочу никакой огласки, а в так называемых "сыскных агентствах" я уже имел случай разочароваться.
- А что случилось?
- Неважно. Это к делу не относится. - Бумажник он прижимал к животу, словно грелку. - Так сколько же для начала вы хотите?
- Пятьсот, - выпалил я, удвоив тариф.
Не сказав ни слова, он отсчитал десять пятидесятидолларовых банкнотов.
- Только напрасно вы думаете, что меня можно купить, - предупредил я. - Я буду действовать по своему усмотрению.
- Лишь бы не по усмотрению Кэтрин, - кисло улыбнулся он. - Мне очень не хочется, чтобы она распространяла лживые слухи… по крайней мере обо мне и Фебе.
- Какие же слухи она распространяет?
- Помилуйте. - Он поднял руку. - Не слишком ли много времени мы с вами уделили моей бывшей жене? Нас ведь как-никак интересует не Кэтрин, а Феба.
- Хорошо. Стало быть, последний раз вы видели дочь, когда та приехала на пароход с вами попрощаться. Какого это было числа?
- "Президент Джексон" отплыл из Сан-Франциско второго ноября, а вернулся вчера. Сойдя на берег, я тут же стал дозваниваться Фебе: от нее не было писем, и я волновался - как видите, не зря. Впрочем, писем она никогда писать не любила. Можете себе представить, как я испугался, когда ее соседка по комнате сообщила мне по телефону, что Фебы нет уже два месяца.
- И голос у соседки был встревоженный?
- Вроде бы да. Но она была убеждена - или ее убедили, - что Феба все это время провела со мной. Ей почему-то взбрело в голову - так, во всяком случае, она мне сказала, - что в последний момент Феба решила тоже отправиться в плавание.
- А вы с Фебой такую возможность обсуждали?
- Да, я хотел взять ее, но она совсем недавно перевелась в новый колледж, училась на последнем курсе и занятия пропускать не хотела. Феба ведь очень ответственная девушка.
- Кроме того, ей, вероятно, не хотелось расставаться со своим другом.
- Совершенно верно, без друга здесь тоже не обошлось.
- Вам что-нибудь Феба о нем рассказывала?
- Очень мало. Они и знакомы-то были меньше двух месяцев, ведь она только в сентябре поступила в Болдер-Бич.
- О нем, надеюсь, я смогу узнать от соседки Фебы. Как, кстати, ее зовут?
- Долли Лэнг. Я говорил по телефону и с ней, и с хозяйкой студенческого пансиона. И та и другая витают в облаках.
- Как зовут хозяйку?
- Понятия не имею. В колледже вам всякий скажет. Ее адрес: Болдер-Бич, Осеано-авеню, 221. Пансион, надо думать, находится неподалеку от кампуса. Заодно сможете поговорить с преподавателями и наставниками Фебы, со всеми, кто ее знал. Думаю, откладывать поездку не стоит, поезжайте сегодня же. И дорога красивая, через горы…
Говорил он без умолку, а я терпеливо ждал, когда этот нескончаемый поток наконец иссякнет. Уичерли был из тех людей, что советы дают охотно, а сами предпочитают бездельничать.
- А почему бы и вам тоже не поговорить с работниками колледжа? - поинтересовался я, когда он замолчал. - Вам бы они, думаю, рассказали больше, чем мне.
- Но я сегодня туда не собирался.
- Что ж вам мешает?
- Я не вожу машину. Терпеть не могу сидеть за рулем. Вообще, я на себя не полагаюсь.
- А вот я - на других.
Воцарилось глубокомысленное молчание, и я вдруг понял, что мы с ним только что обменялись взглядами на жизнь.
- Если хотите, поедем вместе, - предложил я.
Глава II
Колледж Болдер-Бич находился в парке, на самом краю одноименного курортного городка, между тесно застроенным клочком суши и безбрежным океаном. Это был один из тех оазисов науки, которые в последние годы в огромном количестве вырастали по всей Калифорнии, дабы научить уму-разуму всех тех, кто был зачат в суровые дни войны. Здания из стекла и бетона были такой строгой формы, такими новенькими, что в окружающий пейзаж не вписывались никак. Искусственными казались и высаженные перед колледжем пальмы, и другие деревья, которые на ветру, дувшем с моря, походили на раскрытый веер.
Даже молодые люди, что сидели на траве или сновали со своими учебниками из корпуса в корпус, были какими-то ненастоящими и напоминали скорее статистов в студенческом мюзикле с буколическими мотивами.
Один совсем еще молодой парнишка, чем-то напоминавший Робинзона Крузо, проводил нас в административный корпус, где я расстался с Гомером Уичерли, который застыл у входа, с потерянным видом озираясь по сторонам.
Такой, впрочем, потеряется где угодно. Пока мы ехали, он успел немного рассказать о себе и о своей семье. Гомер и его сестра Элен были потомками переселенцев, с чьей фермы и повел свое начало Медоу-Фармс. Из рассказа своего спутника я уяснил себе, что род его постепенно вырождался: энергичный дед Гомера Уичерли построил ферму на голом месте, можно сказать в пустыне; отец нашел нефть и основал акционерное общество; Гомер же был лишь номинальным главой этого общества, а фактическим - муж Элен, Карл Тревор, который заправлял всеми делами в своей конторе в Сан-Франциско. Остановив машину перед студенческим пансионом, где жила Феба, я достал свой блокнотик и на всякий случай записал туда имя Тревора и его адрес. Жил он в Вудсайде.
Агенту по продаже недвижимости Осеано-авеню показалась бы раем, архитектору же - сущим адом: вдоль дороги, тесно прижавшись друг к другу, выстроились одинаковые коробки многоквартирных домов, на пустых участках спешно строились новые здания. Трущобы здесь давали прибыль, а прибыль рождала трущобы.
На доме под номером 221, опоясанном рядами балкончиков трехэтажном здании, висела скромная вывеска с нарисованными на ней пальмами - "Студенческий пансион "Океанские пальмы"". Я постучал в дверь с цифрой "один".
Дверь приоткрылась, и на площадку - с опаской, словно в ожидании налогового инспектора - выглянула пожилая массивная женщина.
- Вы хозяйка пансиона?
- Я управляющая, - поправила она меня. - Свободных комнат до осени не предвидится.
- А я совсем по другому вопросу. Меня прислал к вам мистер Уичерли.
- Отец пропавшей девицы? - переспросила она, помолчав.
- Именно. Мы рассчитывали узнать у вас кое-какие подробности. Можно войти?
Она оглядела меня с ног до головы без всякого энтузиазма. Чувствовалось, что от жизни она давно уже не ждала ничего хорошего.
- У меня со студентками хлопот почти не бывает. Можно сказать, вообще не бывает. А вы случаем не из полиции?
- Я - частный сыщик. Зовут Арчер. Пожалуйста, расскажите все, что вам известно про Фебу Уичерли.
- Я ее толком не знала. Моя совесть чиста.
Совесть чиста, а в дом не пускает.
- Вы бы лучше к администрации колледжа обратились.
Если пропадает студентка, отвечают они, а не я. Подумать только, сбежала неизвестно куда и неизвестно с кем! Я тут ни при чем, она и жила-то здесь всего два месяца, даже меньше.
- Как она себя вела?
- Как вела? Как все. И вообще, если разобраться, я вам отвечать не обязана. Идите в колледж - там и спрашивайте.
- Этим в данный момент занимается сам мистер Уичерли. Полагаю, в колледже будут довольны, если узнают, что вы нам помогли.
Она задумалась и прикусила верхнюю губу. Торчащие во все стороны черные волоски на ее тяжелом подбородке угрожающе вздрогнули.
- Ладно, входите.
В комнате пахло ладаном и одинокой старостью. Из черной рамки стоявшего на пианино портрета улыбался мужчина с квадратным лицом и длинными усами. Стены были увешаны всевозможными изречениями, одно из которых гласило: "Огромному замку так же далеко до небес, как и крохотной лачуге". Откуда-то сверху в эту тихую обитель врывались громкие звуки радио.
- Я миссис Донкастер, - представилась хозяйка. - Садитесь, если найдете куда.
В этой заставленной хламом, душной комнате места не было только мне одному. Поискав глазами, куда бы сесть, я опустился наконец в кресло-качалку, которое, стоило мне шевельнуться, издавало жалобный скрип. Миссис Донкастер пристроилась неподалеку.
- То, что произошло, для меня большой удар, - заговорила она. - У меня ведь со студентками забот никаких. Если у них и бывают неприятности - мелкие, разумеется, - они всегда обращаются за советом ко мне. Стараюсь помочь, чем могу, - муж ведь у меня был священником.
Она кивнула в сторону портрета и расчувствовалась:
- Бедная Феба! Знать бы, что с ней!
- А какого вы мнения о случившемся?
- Я вам прямо скажу, ей здесь не нравилось. Она ведь в таких условиях жить не привыкла, вот и сбежала - уехала и нашла себе место получше. Деньги у нее водились, свобода неограниченная - делай что хочешь. Между нами говоря, ей родители слишком много свободы давали. А этот ваш мистер Уичерли тоже хорош: бросил девчонку на произвол судьбы, а сам по морям плавает. Куда это годится?
- Скажите, Феба забрала с собой вещи, когда уезжала?
- Нет, хотя вещей у нее полно было. Ничего, надо будет - другие купит. Вот машину забрала.
- А какая у нее была машина?
- Маленькая, зеленого цвета. Немецкая. Кажется, "фольксваген". Она ее здесь купила, так что выяснить это не сложно. У большинства студентов, между прочим, своих машин нет - и слава богу.
- Вам, я вижу, Феба Уичерли не очень нравилась?
- Я этого не говорила. - Старуха с опаской покосилась на меня, как будто я обвинил ее в том, что она упекла девушку за решетку. - Говорю же, я ее почти не видела. Только и знала, что на своей зеленой машине разъезжать. Ей не до меня было.
- А как она училась?
- Понятия не имею. Это вы в колледже спрашивайте - им виднее. При мне она ни разу книги не раскрыла. Впрочем, с ее способностями, может, это и не обязательно.
- А что, она считалась… считается способной?