- Нет, дочь приятеля. Месяца два назад ты вез ее с отцом на пристань. Отец уходил в плавание на "Президенте Джексоне". Она поднялась вместе с ним на борт, а тебя попросила подождать. - И я показал ему фотографию Фебы.
- Как же, помню, - почему-то невесело сказал он.
- Ну и память у тебя! - похвалил я его. - Попросила она тебя, значит, подождать. А что дальше было?
- А ничего… В тот день ничего не было, - уточнил таксист. - Она велела мне подождать, я и ждал - целый час просидел. Наконец вижу - идет, а с ней моряк и дама. Потом-то я понял, что дама - ее мать, девушка ее "мамой" называла.
- А они по дороге ссорились?
- Да нет, не сказал бы. - Галлорини рассудительно кивнул. - Немного они, правда, на обратном пути повздорили, но потом помирились. У девушки где-то на стоянке своя машина была, и мать хотела, чтобы та ее отвезла домой. А разговор этот я потому запомнил, что сам теперь в тех краях живу. У нас с женой хорошая трехкомнатная квартира в Шарп-парке. Я ее купил, когда в Норт-Бич совсем уж невмоготу жить стало. Жена говорит: надо переезжать - мы и переехали. - Он победоносно улыбнулся и показал опущенный вниз большой палец проезжавшему мимо таксисту.
- А что ей сказала дочка?
- Она сказала, что домой мать отвезти не сможет, потому что у нее свидание. Мать стала допытываться, с кем, но ответа не получила. Из-за этого-то они и повздорили.
- Мать подняла шум?
- Да, она, видно, была на взводе. Стала говорить, что родные от нее отвернулись, а дочка возразила, что это неправда, что она ее любит. Она вообще, по-моему, девушка хорошая, добрая. - Тут таксист совсем сник, его живые глаза погасли. - У меня ведь у самого дочка почти такого же возраста, из-за нее, если хотите знать, мы из Норт-Бич и уехали…
- Куда ты их отвез? - перебил я его.
- Девушку высадил здесь, у отеля, а мать отвез на вокзал.
- Она вошла в отель?
- Наверно. Я не заметил.
- А она что-нибудь говорила о мужчине, с которым собиралась встретиться?
Галлорини ответил не сразу.
- Нет, о нем помалкивала. Это матери и не понравилось. Она успокоилась, только когда дочка обещала, что обязательно к ней приедет.
- Когда?
- Помнится, они договорились на тот же вечер. - Галлорини затянулся и покосился на меня. - Слушай, память у меня хорошая, но я ведь не машина. Чем меня пытать, побеседовал бы лучше с мамашей.
- Она отказывается говорить.
- Не хочет помочь найти собственную дочь?! Пресвятая Богоматерь! Я ведь чувствовал, что дело плохо, что между ними какой-то разлад. Поэтому, кстати, и разговор их запомнил.
- А еще почему?
Галлорини помолчал, потушил сигарету, запихнул окурок в нагрудный карман и только тогда, неожиданно хлопнув меня по коленке, отважился:
- А ты случаем не легавый?
- Раньше был легавым, а теперь частный сыщик.
- Она что же, сбежала?
- Это в лучшем случае. Ее отец нанял меня найти девушку живой или мертвой. С того самого дня, как он уплыл на пароходе, она как сквозь землю провалилась.
- Не скажи, - проговорил он, как-то по-женски растягивая слова. - Спустя неделю, самое большее дней десять, я видел девчонку собственными глазами.
- Я подскочил на месте:
- Где?!
- Ночью, на улице. Ту неделю я как раз в ночную смену работал. Съездил в аэропорт к одиннадцатичасовому самолету и возвращаюсь домой. Смотрю, у перехода какая-то девушка стоит. А погода хуже некуда, дождь льет как из ведра. Включил фары, вижу: лицо вроде бы знакомое, а то бы, наверно, мимо проехал. Может, ей в Бейшор, думаю, тогда подвезу.
В это время стоявший в дверях отеля швейцар знаком подозвал первое такси, и вся цепочка машин продвинулась вперед. Галлорини хотел было перелезть на переднее сиденье и завести мотор, но я его остановил:
- Погоди. Я тебе заплачу. Все, что ты рассказываешь, очень важно. Если, конечно, ты уверен, что не ошибся. Это точно была она? - И я снова показал ему фотографию Фебы.
Таксист даже не посмотрел на нее.
- Точно. Мы же с ней разговаривали. Я ведь ее все-таки подсадил. - И чтобы я не подумал ничего плохого, он, красноречиво махнув рукой, добавил: - Злого умысла у меня не было, просто вижу, лицо знакомое, может, думаю, это школьная подруга дочки - надо бы подвезти. Развернулся, подъезжаю, а она без плаща, платье - хоть выжимай, волосы мокрые, на глаза лезут. Только по голосу я ее и узнал, у меня вообще на голоса память хорошая. - И Галлорини ткнул себя грязным пальцем в ухо.
- Что ж она тебе сказала?
- Такси, говорит, мне не нужно, денег нет. А я ей говорю: садись, если недалеко, я тебя бесплатно подвезу, - не стоять же ей ночью одной под дождем, да еще в подпитии, верно?
- Выходит, она была пьяна?
- Да нет, не особенно. Просто соображала неважно, вот я и подумал: если в таком состоянии она попадется шпане в лапы, ей несдобровать.
- Что значит "неважно соображала"?
- Говорила невесть что, вела себя как-то странно. Я ее силой в машину затащил. - Согнув в локте руку, словно обнимая кого-то за плечи, он, не вставая с места, очень живо изобразил, как было дело: - Я ее спрашиваю: "Тебе куда?" А она мне: "На тот свет". Так и сказала. На тот, говорит, свет.
Галлорини сердито замотал головой.
- У меня, говорю, не баллистическая ракета, чтоб на тот свет лететь. А она молчит, на шутку не реагирует. Сейчас, говорю, самое время дома, в постели спать, а не по улицам шастать. А она смеется: "Был бы дом". Мне, честно скажу, ее смех не понравился. Потом выяснилось, что у нее в Вудсайде родственники, и я сказал, что отвезу ее, хотя мне это было совсем не по дороге. А она вместо денег предложила мне свои золотые часики. Я ей говорю: "Не нужны мне твои часы", а она свое: "Не хочу в Вудсайд ехать". У нее там, оказывается, тетка живет, она ее ненавидит.
- Кто кого? Тетка - ее?
- Вроде бы. Я попытался узнать имя тетки, но она не сказала. Да и своего имени тоже не назвала. Тогда я ее про мать спросил, тут-то она и сорвалась, плакать стала. "Чем к матери, - говорит, - уж лучше на квартиру вернусь". На квартиру так на квартиру. Спросил адрес, мы и поехали. Ехать-то было всего ничего, пару миль, не больше. - Он хмыкнул. - Бесплатно кататься радости, конечно, мало, но я не жалею, что ее отвез.
Я протянул Галлорини пять долларов из денег Гомера Уичерли:
- Это тебе за пару миль.
По выражению его лица видно было, что он рад и обижен одновременно. Обида в конце концов одержала верх.
- Господи, я же не к тому говорю. На моем месте любой бы так поступил.
- От денег не отказывайся - у меня еще будут к тебе вопросы, - опрометчиво сказал я, так как в его глазах возник страх.
- Ты, видно, думаешь, я с ней что-то сделал?
- Да нет, просто хочу дослушать твой рассказ. Весь, до конца.
- А чего рассказывать? Больше и рассказывать нечего. - Взгляд у него по-прежнему был перепуганный. - Довез я ее до самой двери, а она, прежде чем выйти, опять сует мне свои золотые часы. Что я, дурак, что ли, часы у нее брать? - чистосердечно добавил таксист. - Так ведь и за решетку угодить недолго. Понимаешь, как бы тебе объяснить, от нее какой-то бедой веяло. За то время, что мы не виделись, она изменилась до неузнаваемости. Опустилась как-то.
- Всего за неделю?
- А что? Такое с человеком и за одну ночь произойти может.
- А в каком доме она жила?
- В самом обыкновенном. Старый казенный дом на Камино, в конце Сан-Матео.
- Покажи мне его.
Мы подъехали к двухэтажному оштукатуренному зданию с выложенной по карнизу цветной плиткой, которая издали напоминала красную глазурь на несвежем пирожном. Некогда белая, а теперь от времени потемневшая поверхность фасада была, точно прожилками, испещрена ржавыми железными балконами, придававшими всему зданию какой-то мрачный, отталкивающий вид.
Галлорини остановил такси напротив дома, остановился и я.
- Ты уверен, что это тот самый дом? - спросил я, подходя к его машине и облокачиваясь на дверцу.
- Да, я его хорошо запомнил. - Судя по выражению его лица, неказистое здание оказывало на него какое-то гипнотическое действие.
- Почему? Ты собирался сюда вернуться?
- Возможно. За проезд же надо получить.
- Деньгами или натурой?
- Не понял. - Таксист окаменел. - Ты к чему это клонишь? Говорю же, я ей ничего плохого не сделал. С какой тогда стати я бы привез тебя сюда, посуди сам? Стал бы я в петлю лезть?
Между прочим, некоторые убийцы и сексуальные маньяки именно так и действуют, сами лезут в петлю, более того: делают все от себя зависящее, чтобы потуже затянуть петлю у себя на шее.
- В какой она жила квартире? - спросил я, решив дать Галлорини шанс.
- Наверху, в угло… - Он осекся.
- Значит, ты все-таки вошел вместе с ней?
Он так энергично замотал головой, что у него затряслись щеки.
- Откуда же в таком случае ты знаешь, что у нее угловая квартира на втором этаже?
Его маленькие глазки беспокойно забегали:
- Ну вошел, вошел я с ней! Она попросила - я и вошел! Сказала, что одна боится.
- Чего боится?
- Этого она не сказала. Она промокла до нитки и тряслась от холода. Не бросать же ее было. Мы поднялись наверх, я помог ей раздеться, тут она и отрубилась.
- Она выпила?
- Со мной - нет. Может, таблетку приняла. Короче, отрубилась. Я отнес ее в спальню и уложил в постель.
- Ты всем своим пассажирам оказываешь такие услуги?
- А что ты думаешь? У меня похожие случаи бывали. Не знаю, что ты от меня хочешь. Я ничего плохого не сделал. - Он прикусил большой палец и исподлобья, затравленно глянул на меня: - У меня ведь у самого дочка, как ты не хочешь понять. И потом, я все равно ничего не успел бы с ней сделать, потому что как раз в это время ввалился этот тип.
- Что за тип?
- Какой-то блондин. Я решил, что это дружок ее: вел он себя, как будто она - его собственность.
- И что же он?
- Ничего, обругал меня и велел проваливать.
- Описать его можешь?
- Могу. Блондин, с меня ростом. Маленькая бородка, голубые глаза навыкате. Обругал меня последними словами, но делать было нечего - пришлось убираться.
Глава XVI
Галлорини с мрачным видом остался сидеть в машине, а я пересек улицу и направился к дому. Над подъездом, на выкрашенной в зеленый цвет вывеске, значилось "Конкистадор", а под ней, на прикрученной проволокой маленькой потрепанной картонке, - "Сдается внаем".
На стене за входной дверью висели металлические почтовые ящики, многие с именами квартирантов - совершенно мне неизвестными. "Алек Гирстон, управляющий", - прочел я на табличке под номером один и нажал на кнопку домофона.
Входная дверь, загудев, приоткрылась. Первой слева была дверь квартиры номер один, а за ней на второй этаж вела лестница. В подъезде было знобко и неуютно.
- Что вы хотели? - раздался за дверью слабый женский голос.
- Снять квартиру, - отозвался я.
Дверь тут же открылась, и в кромешной тьме возникла растрепанная женская голова и большие глаза.
- Мистера Гирстона сейчас нет. Вы не можете зайти попозже?
- Едва ли. Я ехал мимо, увидел на доме объявление и решил зайти.
- Но я не одета. - Она глянула на свой небрежно накинутый розовый халат и прикрыла ладонью дряблую белую шею. - Я всю зиму проболела.
Вид у нее и в самом деле был неважный: в запавших глазах стояли вечные вопросы, которыми задается тяжелобольной человек, а впадины на висках и под глазами были синими и четкими, словно тени на снегу. Лицо у этой еще в общем-то не старой женщины было покрыто морщинами.
- Очень вам сочувствую, - сказал я.
Мое сочувствие явно подняло ей настроение.
- Что ж поделаешь. Пойду что-нибудь на себя накину и покажу вам квартиру. Кое-как вскарабкаюсь по лестнице.
- Значит, свободная квартира наверху?
- Да, сэр. А вы предпочитаете внизу? По-моему, наверху куда лучше: светлей и больше воздуха, особенно если квартира угловая.
- Вы хотели показать мне угловую квартиру на втором этаже?
- Да, сэр. Она у нас самая хорошая, да и обставлена лучше остальных. Мебель, кстати, входит в квартплату, сэр.
- И сколько же вы берете?
- Если снимаете на год, то один доллар семьдесят пять центов в день. Предыдущая квартирантка тоже снимала на год. От нее, кстати, осталась прекрасная мебель, поэтому вам эта квартира достается, считайте, даром.
- А почему она съехала? Ей нечем было платить?
- Что вы, денег у нее хватало.
- Разумеется. Я просто пошутил. Мне кажется, я знаю ее семью. - И то сказать, за последние сутки я стал полноправным членом семьи Уичерли.
- Вы знаете семью миссис Смит?
- Наверно, мы с вами говорим об одной и той же девушке.
- Девушке?! Я бы ее девушкой не назвала. На вид она моего возраста. - Женщина провела рукой по своим редеющим волосам и придирчиво, точно в зеркало, посмотрела на меня. Не дождавшись комплимента, она сказала:
- Могу поручиться, что она ничуть меня не моложе. Если бы я пудрилась и красила волосы, как она…
Слушать ее не имело смысла: как и все больные люди, она была обидчивой и совершенно несносной, и я решил показать ей фотографию Фебы.
- Это не миссис Смит, - отрезала женщина, ткнув в фотографию пальцем. - Это ее дочка. Осенью она некоторое время жила в той же самой квартире.
- О ней я вам и говорил.
В ее глазах возникло замешательство, которое вскоре сменилось тревогой - на этот раз, впрочем, не за себя.
- С ней, надеюсь, ничего не случилось? Я очень за нее волновалась.
- Почему?
- Сама не знаю. Я никогда не видела, чтобы у молоденькой девушки был такой грустный, подавленный вид. Я бы обязательно постаралась чем-то ей помочь, но сама в это время заболела.
- Когда это было?
- В начале ноября. Скажите, у нее все в порядке?
- Я ее уже довольно давно не видал. Когда она отсюда уехала?
- Мисс Смит провела у нас всего недели две, может, меньше - сейчас не вспомню.
- А адрес вам свой она оставила?
- Мне - нет. Может, муж знает, где она. Когда мисс Смит уезжала, я была в больнице. С тех пор квартира стоит пустая.
- Можно ее посмотреть?
- Конечно, сэр. Пойду только что-нибудь на себя надену. - И она провела рукой по торчавшей из-под халата ночной рубашке с оборками. - У вас, надо полагать, нет собак и детей? А то мы с собаками и детьми не пускаем.
- Я один. Послушайте, а может, вы дадите мне ключ и я без вас подымусь наверх?
- Пожалуйста.
Больная исчезла в темноте, шаркая шлепанцами, а я заглянул в ее квартиру. Из гостиной - для гостей, впрочем, малопригодной - пахло духами, лекарствами и шоколадными конфетами. Сквозь опущенные жалюзи с трудом пробивался солнечный свет. Косые лучи падали на пыльный пол и на расставленное кресло-кровать со смятыми простынями. Тумбочка у кровати была заставлена склянками с лекарствами.
Еле передвигая ноги, в комнату вернулась жена управляющего с ключом в руке:
- Квартира номер четырнадцать, наверху, последняя дверь справа.
Я поднялся по лестнице и прошел в конец коридора. Пока я вставлял ключ в замочную скважину, за дверью соседней комнаты лихорадочно застучала и тут же смолкла пишущая машинка. Я отпер дверь и попал в темную комнату. Нащупав на стене выключатель, я повернул его, но свет не зажегся. Тогда я подошел к окну и раздвинул шторы.
Внизу, прямо под балконом, за рулем сидел Галлорини. Стоило мне выглянуть, как он, вскинув голову, с опаской покосился на дом, словно боялся, что сверху в него целится снайпер. Увидев в окне меня, он успокоился, и его голова скрылась в машине. А у меня за спиной в соседней комнате опять застучала машинка.
Комната была обставлена дорогой и безвкусной мебелью стиля модерн, которая была в моде года два-три назад, а теперь безнадежно устарела. Вокруг массивного чайного стола стояли громоздкие стулья с прямыми спинками, а поодаль - софа, обтянутая букле. Все это напоминало мне трехстенные макеты, выставленные в витринах мебельных магазинов.
Большую часть спальни занимала необъятная двуспальная кровать с голым, видавшим виды матрасом. Все тут было розовое: и сам матрас, и стены, и занавески с оборками, и абажуры, и ковер, в котором ноги утопали, точно в зыбучих песках. В обстановке комнаты было столько женского, что я боялся забеременеть.
Я раздвинул занавески, в комнате стало светлее, и в глаза мне сразу бросилась висевшая над кроватью абстрактная картина, очень похожая на ту, что я видел в Медоу-Фармс, над камином. Я снял ее со стены и стал разглядывать: какие-то зигзаги, линии, пятна масляной краски, выкрашенная в белый цвет деревянная рамка, внизу инициалы: К. У.
Вешая картину обратно, я обнаружил в двух-трех дюймах ниже крюка дырку, наспех замазанную белой штукатуркой. Толщиной эта дырка была в мой мизинец или в пулю сорок пятого калибра. Я уже было вытащил перочинный нож, чтобы соскоблить с розовой стены белую штукатурку, но передумал: за стеной со скоростью обезумевшего дятла снова застучала машинка.
Мне вдруг ужасно захотелось узнать, не пуля ли это, а если пуля, то не пробила ли она стену насквозь. Прикинув, что дырка в стене находилась примерно на высоте шести футов от пола, я перевесил картину Кэтрин Уичерли пониже, чтобы дырки видно не было, после чего вышел в коридор и постучал в дверь квартиры номер 12.
Дверь мне открыла молодая женщина довольно экзотической наружности: босая, в ворсистом оранжевом свитере поверх черного гимнастического трико; густые рыжие волосы собраны в узел и стянуты резинкой, а в узел продет карандаш. Глаза цвета слегка разбавленного цветочного меда.
- А я решила, что это Стэнли, - шепнула она, но разочарования в ее голосе я не почувствовал. Зато почувствовал на себе пронзительный взгляд ее медовых глаз.
- Меня зовут Лью, - представился я. - Собираюсь поселиться по соседству с вами.
- Я не против.
- Я услышал за стеной пишущую машинку. Это вы печатали?
- Я, - прошептала она. - Пишу историю своей жизни. Хочу назвать эту книгу "В кромешной тьме". Вам название нравится?
- Очень даже.
- Я рада. Кроме Стэнли, я никому еще про свою книгу не говорила. Вам первому. А я подумала, что это Стэнли пришел, хотя обычно он раньше шести из магазина не возвращается.
- Стэнли - ваш муж?
- Не совсем, - вполголоса сказала рыжая, переступая с ноги на ногу. - Он разрешил мне пожить у себя, пока я не кончу эту свою… как ее… автобиографию. - Она была из тех женщин, которые тихим голосом говорят громкие слова.
- По-моему, вам еще рано автобиографию писать.
- Не скажите, я просто молодо выгляжу. Мне уже двадцать четыре. Жизнь у меня богата событиями, и все мне советуют автобиографию написать. Действительно, чем я хуже Джека Керуака и Аллена Гинсберга? У меня тоже немалый жизненный опыт.
- Охотно верю.
- Может, вы про меня слышали? Я - Джезбел Дрейк.
- Имя знакомое.