Я знала, что генерал – человек деловой, и долго попусту время не тратит. Его можно заинтересовать каким-то ноу-хау, достойным внимания планом. Лишь бы он согласился выслушать, не выбросил за дверь. Ведь, вероятно, дядя уже навсегда вычеркнул меня из своей жизни.
– А не надо напоминать, – сухо, уже спокойно сказал генерал. Его брови вразлёт поднялись ещё выше. На лбу зарябили морщины. – Я тебя и так никогда не забуду. Одно интересно – как жить собираешься? До старости у шеста задницей вертеть? Гоу-гоу, лэди-дэнс? Так ведь это только пока молодая…
– Да никак не буду жить, – беспечно ответила я. – Вены порежу, да и всё.
Дядя сверкнул глазами – он это помнил. После того, как имя матери выбили на памятнике из чёрного габбра-диабаза, я закрылась в ванной и полоснула себя бритвой по венам. Это случилось через год после её кончины. Родственники на поминках только и делали, что стыдили меня и умоляли покаяться. Я не выёживалась, а действительно хотела покончить с собой. Богдан тогда схватил топор, выломал дверь и вытащил меня из красной воды. А я была в сознании и запомнила, что пол и раковина были будто бы в мясных помоях…
– Не для того я тебя вырастил, кретинка! – Генерал еле сдерживался, чтобы не дать мне в жбан. – Соображаешь, чего нам всем это стоило?! Матери твоей – в первую очередь… Лишь бы отец твой в раю такого не услышал! Что я ему скажу, когда встретимся? Мол, не смог доченьку твою до ума довести… Своих пятерых сумел воспитать, а племянница мне всё время средний палец показывает?..
– Дядя Сева, ну не надо! Зачем сразу такой экстрим? Да, виновата, признаю. Но по-другому не могла достать деньги.
– Какие деньги? – удивился дядя, выбивая карандашом дробь на столе и кривя губы.
– Бабушке… Сиделке нужно платить. А то уйдёт – уже грозилась.
– Думаешь, бабушка ТАКИЕ деньги от тебя примет?! – опять вскинулся дядя.
– А откуда она узнает? – пожала я одним плечом.
– Если будешь продолжать в том же духе, я сам ей скажу!
Дядя смотрел мне прямо в глаза. Раньше он был жгучим брюнетом, а теперь его волосы приобрели цвет соли с перцем.
– Не завяжешь немедленно – увидишь. Я сказал.
– Тогда я определённо вскроюсь. У меня просто другого выхода не останется. Дядя Сева, умоляю тебя…
– Ты лучше подумай о жизни своей, а не умоляй. Я ведь тоже не деревянный. Может, тебе к Маамуну вернуться?
– Да нужен он мне, как восемь ног корове! – От такой перспективы у меня сразу свело челюсти. – Опять под хиджабом и галабеей синяки прятать? Благодарю покорно! Ни за какое бабло! "Восточные сказки, зачем мне строишь глазки?.. Девочка-красавица, ты мне очень нравишься!"?
– Перестань, не ори. – Дядя не удержался и достал сигареты. Я тоже взяла одну штучку. Лишь с третьего раза он высек огонь из зажигалки. Мы торопливо закурили. – Будто бы я тебя затащил в эту "Шаверму"! Все тебе должны, все перед тобой виноваты. В чём? В том, что ты потаскухой выросла? При желании всё можно оправдать. Трудное детство у тебя было? Ни в коем случае! Все перед тобой на цырлах ходили. А у отца твоего, у брата, у меня всё легко сложилось? Почему мы по кривой дорожке не пошли? И тебе пора за ум браться, пока не поздно. Так просто ты от меня не скроешься. И макароны на уши не навешаешь. Не хочешь возвращаться к Маамуну – ищи нового мужа…
– Да не хочу я больше замуж! Не могу жить в этой тюрьме! Это как одежду не менять, питаться одним и тем же каждый день. Почему я должна страдать, когда другие располагают собой свободно? Мне замуж выйти – как им высморкаться. Я сексуальна даже в скучном сером платье. Специально так хожу в бары. И никогда не остаюсь одна. Постригусь в монастырь – и там отыщут. Да, во мне очень сильна Женщина. Какого чёрта я буду давить своё естество? Что, теперь меня надо убить, да? Признаюсь без всякого ханжества – да, я – гетера! Чем искоренять, лучше воспользоваться. Вот вы посылаете в рестораны и в другие подобные места своих агентов, правильно? Предлагаю свои услуги. Если надо, я и банду внедрюсь. Ты говорил, что дед был разведчиком, а потом – снайпером у партизан. Думаю, что и я смогла бы. Он ведь тоже гулял, и это ему не мешало совершать подвиги. Пожалуйста, не говори ничего бабушке! Я ведь понимаю, как много ты сделал для меня. И хочу как-то отработать, отдать свой долг…
– Ну, не нужно, – смущённо сказал дядя. – Я погорячился. Ты мне ничего не должна. Твой отец спас мне жизнь, отдал свою. Но вот о том, чтобы работать с нами, я поговорить согласен. Ты серьёзно? Или просто для прикола? С этим, понимаешь ли, не шутят, Марьяна. Это тебе не стрип-дэнс плясать…
– Совершенно серьёзно? А почему нет? Давай хотя бы попробуем! В кабаках ведь никто не знает, что мы родня. У нас разные фамилии. В крайнем случае, скажу, что мы поссорились, давно не общаемся. Вы чужим доверяете, а я ведь своя. Сама предлагаю – значит, хочу этого. Никогда из меня примерной жены не выйдет. Все эти кастрюли и пелёнки не по мне. Ты всегда говорил, что я тебе больше других деда напоминаю…
– Говорил, – кивнул дядя. Он положил реке на мою макушку, повернул лицом к себе. – Я точно знаю, что ты унаследовала его пороки. Но пока не заметил в тебе его добродетелей. Вероятно, они проявятся потом. Попытка – не пытка, попробуем. Хотя, конечно, и до пыток может дойти – об этом тоже помни. Если не можешь искоренить, надо использовать. Я так считаю. Ты не в силах справиться с собой в этом вопросе – попробуй потренировать волю на другом. Короче, я подумаю над этим, Марьяна. Как раз замыслил один проект. Если запал у тебя не пройдёт, немного позже поговорим об этом…
Той зимой весь Питер завалило снегом так, что под сугробами запросто скрывались легковушки. А уж в Осиновой Роще, где наездами бывал дядя, спешно нанятые дворники-таджики почти круглосуточно шкрябали лопатами. Снегоуборочную технику на участки не допускали.
В доме топился камин, но всё равно было холодно. По крайней мере, мне так казалось. Я скорчилась в кресле, почти у самой решётки, закутавшись в кремового цвета мутоновую шубку. Я засунула руки под шикарные двойные манжеты с узором, но всё равно тряслась от озноба. Зубы стучали так, что я нечаянно прикусила мех воротника.
– Отодвинься – искры летят, – тихо сказал дядя Сева и сам оттащил подальше кресло – вместе со мной. Потом принёс из другой комнаты точно такое же и уселся напротив. Ладонями он крепко упирался в колени. – Марьяна, ты уже очень даже взрослая. Вон как "кордельерами" своими сверкаешь на сайте – я охренел совсем. Из одежды на тебе только лабутены – это круто. Возраст, рост, вес размер бюстгальтера, знак Зодиака – полный набор. И прайс – по часам, на всю ночь. Отлично!
– Дядечка Севочка! – с рёвом взмолилась я. – Мне так худо! Не буду больше… – Назавтра я и впрямь свалилась с гриппом.
– Ты хоть бы накидочкой какой прикрылась – для блезира, – безжалостно продолжал дядюшка. – Конечно, слов нет – фотка заманчивая. – Генерал даже причмокнул, чем довёл меня два ли не до обморока. – Теперь у нас в курилках только тебя и обсуждают. Мне, не скрою, приятно. Гладкую кобылку вырастил! Кристина давно сигналила, да я не верил. Ты ведь от мужа без гроша вернулась, почти дистрофиком. А тут – шубка, вечернее платье, бархатные перчатки… Ну, я знал, как вы с Кристой живёте. Думал, наговаривает она на золовку – насчёт неприличного сайта. Потом решил, что подставили тебя. Из мести такое часто делают. С бой-френдом поцапалась – он и того… Но уже когда "порнушку" принесли, сдался.
– Дядя Сева, пристрели меня, сожги в камине – только перестань! – Я действительно мечтала о страшной смерти. Мысленно клялась, что никогда не вернусь ни в клубы, ни в "Пиндостан".
– Как ты знаешь, я по второму образованию психолог. Стараюсь быть справедливым – в меру сил. Хотя справедливость некоторые батюшки и считают дьявольским наваждением… Но я думаю иначе. Не люблю чохом всё человечество, но и не осуждаю. В каждом есть зёрнышко, дар свыше, какие-то способности – пусть даже к обычному, рутинному делу. Встречаются ведь и дворники, и сантехники, влюблённые в свою профессию. Надо только понять, где это зёрнышко у тебя. Найти его, прорастить, уберечь от разных напастей – вот моя задача. Ты вот деда своего сейчас вспомнила – и кстати. Он ведь не был тимуровцем, мягко говоря. Когда началась война, Мишке Грачёву сравнялось десять с половиной. К тому времени его успели принять в пионеры, но очень быстро выгнали…
– Как выгнали?! За что?.. – Меня даже перестало знобить. Сама я в пионерах не была, но знала, что это такое.
– Хулиганил много, из рогатки стрелял. Стёкла в хатах бил, и птицам от него житья не было. Сшибал их влёт – не глядя. Парня бы в стрелковый кружок отдать, а его – на правёж. Кроме того, он очень быстро бегал. Умело маневрировал, маскировался. Еле смогли взять на месте преступления. Да и то только потому, что местный милиционер Гражданскую прошёл. Он, кстати, и посоветовал парня к делу пристроить – в тир свести. А потом – в военное училище отдать. Пообещал посодействовать, но не сумел. Погиб на фронте…
– А дальше что было? – Я затаила дыхание. Дядя раньше никогда так не откровенничал.
– Дальше, в середине августа 1942 года, немцы взяли Краснодар. В это же примерно время вошли в станицу Приморско-Ахтарскую. Мишке не было и двенадцати. И почти сразу он стал разведчиком в подпольной группе. Потом ушёл к партизанам. Там снайпера убили, так будущий мой батя заменил его по всем статьям. Как будто родился с этим умением. Наполовину черкес – чему тут удивляться? Да и отец его, красный казак, знал толк в стрельбе. А тот участковый руководил подпольщиками. Он и взял на себя ответственность за мальчишку. Подучил, конечно, объяснил кое-что. И не мог потом нахвалиться. В Бога не верил, а за Мишку молился. Оккупация там была не очень долгая – полгода всего. Двенадцатого февраля вернулись наши. Но за это время твой дед, Марьяна, очень много успел. Взяли его с взрослыми на явке, где устроили засаду. Скидку на возраст не делали – пытали наравне с другими. После того батя три года ничего не видел, потому что от боли расширились зрачки. Только в Москве сумели его вылечить. Всех подпольщиков расстреляли во рву под Краснодаром. А рядом уже шли бои. Видно, из-за этого у фашиста рука дрогнула. Всех уложили насмерть, а у Мишки пуля рядом с сердцем прошла. Самое главное, что потом они вспоминал эти времена как наилучшие в жизни. Тогда не знали слова "экстремал", но такие люди существовали во все времена. Потому я сейчас и даю тебе последний шанс, Марьяна. Ведь оптимист даже на кладбище видит одни плюсы. Если есть классный товар, то какое значение имеет причёска продавца? Когда тебе позарез нужно встать на след, не до чистоплюйства. Кем бы ни был твой тихушник, пёсик, крестник, внедрёнка, ты с ним работаешь, забыв о приличиях. Там, где река текла, всегда будет мокро. И тебя уже не исправишь. Так что, Марьяна, живи, как жила – у пилона и на "вписках". Привыкла душиться "Живанши" и "Герленом", ездить на "Ауди-8" или "Порше Каррера", так к нормальной жизни никогда не вернёшься. А я даже в детстве зря время не тратил. Всегда обращал проигрыши в победы. Да и ты не из тех, кто даёт задний ход. Во время войны это называлось – "искупить кровью". Конечно, лучше обходиться без крайностей, но вряд ли это получится. По сути, работать сейчас гораздо труднее, чем в девяностых. Там ты чувствовал себя будто на линии фронта, когда противник перед тобой. А нынче – как в тылу врага, когда чаще всего бьют в спину. И перехитрить нужно в первую очередь не бандитов, а собственное начальство. Так что будет очень трудно, Марьяна. Потребуются беспрекословное послушание и стопроцентная мобилизация. Цена ошибки – смерть, позор. Причём не только лично для тебя. И это – не тот позор, когда тебе суют купюры за трусы…
– Я всё понимаю. – Мне снова стало зябко. Но взять назад своё предложение я не могла. Это было бы западло пусть я даже ни в чём не клялась.
– Ничего ты не понимаешь пока! – устало махнул рукой дядя. – Для сравнения – это как с зажигалкой проверять бензобак, чтобы узнать, сколько бензина осталось. И результат, скорее всего, будет примерно тот же. Иди спать, а я поработаю немного. Покумекай ещё – с утра, на свежую голову. Может, сама в ужас придёшь. Тогда сразу откажись – так будет лучше для нас обоих.
– В одном швейцарском кантоне власти запретили строить дома выше двух этажей. А федерации футбола требовалось семиэтажное здание, причём именно в этом месте. Так они взяли и пять этажей возвели под землёй! И мы поступим аналогичным образом. Нас заставляют жить по определённым стандартам и не высовываться. Право – возведённая в закон воля господствующего класса, и с этим нужно считаться. Именно считаться, но не подчиняться нацело…
Мы сидели вокруг стола и слушали генерала Грачёва, который неслышно прохаживался по толстому ковру из угла в угол. Мы внимали шефу, забывая даже дышать. Нас было пятеро – я, Михон, Богдан, Влад Брагин. С нами была ещё и Лёлька Озирская – дочь бывшего директора сыскного агентства, где работала моя мать.
Отец Влада Брагина, Роман Григорьевич, тоже был сотрудником той легендарной фирмы. Он одно время жил в Лахтинском Разливе. Потом возглавил филиал агентства в Смоленске. А уже после закрытия центрального офиса отец Влада отбыл в семьёй в Минск. Там Роман Брагин с нуля построил ЧОП, занимающийся охраной и сопровождением грузов.
Брагины просто вернулись на историческую родину главы семейства. А мать Влада, Анастасия Александровна, родилась в Риге. Её мать и отец так и считались там "негражданами". О том, чтобы воссоединиться с ними, не было и речи.
Наша группа "Семья" сложилась в одиннадцатом. И уже просуществовала почти четыре года. Я вошла в неё под кличкой "Постумия". Придумал это, конечно, умник Михон. Сам он подписывал свои донесения "Шах-заде", то есть принц или наследник. Таким образом, мой кузен напоминал о своём прямом родстве с генералом. Про нашу группу знал только дядя. Из пяти членов трое были его кровными родственниками. Михону тогда только исполнилось семнадцать, и он говорился поступать в Университет. Влад Брагин был младше ровно на год.
А Ольге Озирской к тому времени стукнуло двадцать один. Благородная гордая красавица получила травму летом десятого года – во время тушения лесного пожара. Тогда она училась в ВУЗе системы МЧС и проходила практику наравне с парнями – то есть десантировалась в очаг возгорания с вертолёта. Нужно было вывести людей от отрезанных огнём избушек.
Сейчас Лёльке уже почти двадцать пять. Она работает радиотелефонисткой в одной из пожарных частей Курортного района Питера и готовится к прохождению медкомиссии. Врачам не верит и мечтает снова вернуться в строй. Лёлька дежурит сутки через трое. А в свободное время охотно помогает генералу Грачёву – лучшему другу своего отца под кличкой "Златовласка".
Вернее, дядя не просто друг Андрея Озирского, а кунак, побратим. Я ещё не родилась, когда Всеволод Грачёв спас Андрея Озирского от страшной смерти. Их было только трое – тех, кто пошёл против целой банды отморозков. И они победили. За время работы наша группа несколько раз меняла состав. Например, Владик Брагин, российский гражданин, уходил на год в армию. Потом он снова влился в "Семью". Кстати, дядя особенно и не ждал парня обратно, а потому приятно удивился.
Завтра Владу исполнится двадцать лет, а я ещё не купила ему подарок. Бессовестная я нахалка! Ведь Влад – классный парень. Кстати, очень нежный и деликатный. Лицом он пошёл в Романа, а характером – в Анастасию. Но ведь этот застенчивый мальчик служил в спецназе. И очень быстро получил право заламывать налево свой оливковый берет. Отцовское воспитание не прошло даром.
Влад очень хотел как можно скорее сдать экзамен на право носить краповый берет и остаться в армии по контракту. Но родители настояли, чтобы их самый способный и примерный сынок обязательно учился. Хватит того, что и первенца, Ромку-младшего, упекли на десять лет за убийство сослуживца в воинской части.
Второй брат Влада, Андрей, ещё мальчишкой начал ездить на "Уралах" с финскими байкерами. Потом связался с американскими "Ангелами Ада". Те ездят только на "Харлеях", и эмблема у них – череп с крыльями. Рулит ими какой-то стрёмный старик.
Так вот, черепом всё и кончилось. Андрей Брагин познакомился в этой среде с англичанкой Молли, подсел на наркотики. И, в конце концов, разбился в аварии. Моли из его праха сделала два кольца с жёлтыми бриллиантами. Заказала их в фирме "Феникс Мемориал". Одно кольцо оставила себе, а другое подарила Брагиным. Показала Роману с Анастасией копию завещания друга, в котором он просил в случае своей смерти поступить именно так.
Брагины очень боялись, что свихнуться самые младшие – близнецы Ярослав и Ярополк. Отчасти потому они и уехали в Белоруссию – там порядка больше. А Влад остался в России. И теперь смотрит на меня кроткими синими глазами – как будто просит что-то понять…
За четыре года "Семья" отметилась своими тихими подвигами во многих точках страны. У нас сложилась "команда-ураган", для которой не существовало ничего невозможного. Мы были "бешеные" и не боялись никого, оставались неуловимыми и непобедимыми. И называли своего шефа "Павел Павлович Павлов" – как он сам приказал. Слова "генерал" и "Грачёв" были запрещены для произнесения в принципе. Почему он выбрал именно такой псевдоним, до сих пор не знаю.
Я работала в олимпийском Сочи на стадионе "Фишт". Дядя, как и многие силовики, прикупил там недвижимость. Судьи, чиновники и прочие "государевы" люди" хотели и в России красиво отдыхать. Там же поправляли здоровье и набирались сил многие криминальные "авторитеты". А поскольку на отдыхе люди расслабляются, самая наша работа шла именно в курортных зонах.
В разное время я ловила форель на Крестовском острове Питера, гадала у ослика в ресторане "Карл и Фридрих". Валялась, пьяная в зюзю, за бортом грузовика, который застрял на снежном перевале в Северной Осетии. Плясала гарлем-шейк вместе с человеком в головном уборе лошади – среди жаркой влажной ночи. А на следующий день уже зажигала свечки внутри ледяных фонариков.
Я блистала на приёмах с кувертными карточками и квасила в пабах. Мужчин ублажала привычно, машинально – будто работала на станке. Скинув с плечика лямку платья и облизывая ложечку от мороженого, я внимательно слушала разговоры своих и чужих мужчин. А потом мчалась в вибрирующих от рок-аккордов дорогуших автомобилях по вечерним улицам обеих российских столиц. Эффектно выкидывала ножки на парковки разнообразных саун и присоединялась к новым компаниям – уже в простынях и слаксах.