А через три дня Ивана Николаевича не стало. Игорь знал, как опасна их служба, предполагал даже, что рано или поздно это может случиться с любым сотрудником горотдела. С любым... Но только не с Иваном Николаевичем. Слишком научен жизнью был старый опер, слишком хитер и изворотлив, чтобы просто так отдаться костлявой. Обхитрила, однако, она его... Этот вечер в "Туристе" начался тихо-мирно: банкетный зал впервые за месяц пустовал, посетители попались пристойные, не гонористые. Даже музыка звучала особо мирно: нежный блюз сменяло спокойное танго. Так он прошел, этот вечер, до самого закрытия ресторана. И, может быть, впервые за столько времени видел Игорь на обычно жестковатом лице младшего лейтенанта оживление, когда они вышли из душного фойе на свежий воздух улицы.
- Сейчас приду домой, спокойно почитаю газетку и как завалюсь под теплый бочок своей половины! - мечтательно потянулся Иван Николаевич и вдруг насторожился, резко опустил руки. Из темноты под яркий свет неоновой вывески ворвалась девушка в разодранном на плече платье со спутанными волосами и размазанной по лицу косметикой так, что невозможно даже было понять - красивая или уродина. Она с ходу вцепилась в их рукава;
- Слава Богу! Это вы! Помогите! Пожалуйста!
- В чем дело, гражданочка? - Иван Николаевич осторожно оторвал ее пальцы.
- Там сестру мою... какие-то... в подъезде. Я вырвалась... побежала. Только скорее, скорее! Ой, Ася! - она истерически рыдала.
- Где - там? - деловито и спокойно продолжил младший лейтенант.
- В двух кварталах отсюда... Недостроенное общежитие.
Они с Игорем хорошо знали это здание. Там остались еще какие-то отделочные работы, но через неделю его по плану было положено сдать в эксплуатацию. И сдадут - в этом никто не сомневался. Тем более - общежитие предназначалось для строителей. А крови эта "незавершенка" у всего РОВД попила немало. Ее давно уже обосновали под ночную гостиницу разные личности: от бомжей до картежников и тех, кому не хватило "спальни" под кустами. "Чистили" эту блатхату последнее время периодически и наконец вроде бы навели там чистоту, если не стерильную, то хотя бы относительную. И вот - снова..,
- Шляться, мадам, по ночам надо тоже с умом!-со злостью вырвалось у Ивана Николаевича. Еще бы, такой вечер перегадился! - А ну, вперед ! - Он лапнул за кобуру, выхватил пистолет и рванул по улице, Игорь, также передернув затвор своего ПМ, выданного не так давно, бросился следом. Позади, словно подкованная лошадь, цокала по асфальту каблуками зареванная девчонка. Подбегая к зданию будущего общежития, Игорь настороженно прислушался: ночная тишина ничем не нарушалась, а само здание казалось вымершим. Он повернулся к запыхавшейся девушке.
- Где? В каком подъезде?
Она судорожно двинула плечами и молча указала на крайний слева. Игорь ломанулся в теперь уже близкую дверь, не заметив тусклого маслянистого всплеска в правом от подъезда настежь распахнутом окне.
- Стой! - заорал сзади младший лейтенант. - Назад! Засада, твою мать!
Он отчаянно рывком выдвинулся вперед и принял в себя рокотнувшую из окна автоматную очередь, предназначенную на двоих. Но не всю. Тупым и горячим ударом в плечо, то самое, уже раз простреленное в Афгане, Игоря развернуло и бросило в черную пропасть, в никуда. Последнее, что он услышал при памяти, был звук взревевшего двигателя автомобиля...
Сознание он потерял ненадолго, от силы на минутку, и когда очнулся, Иван Николаевич был еще жив. Он лежал на спине и раскинутыми руками судорожно шарил по земле. Игорь, дергаясь от нестерпимой боли в плече, подлез к нему и, взглянув, понял - это все, конец! Изрешеченная с близкого расстояния, почти в упор, грудь младшего лейтенанта представляла собой месиво из ткани и крови. Но губы его шевелились - что-то шептали. Игорь наклонился к ним ближе, еще ближе.
- Сынок, ты здесь? Живой?
- Здесь я, батя! - сквозь клокотавшие в горле слезы впервые за многие-многие годы он выдавил из себя незнакомое доселе ему слово.
- Видишь... достали-таки! Ая их бил-то - жалеючи... Теперь ты один... Можно, сынок, можно...
- Что можно? Что, батя? - кричал Игорь в беспамятстве в омертвевшее уже лицо. - Куда ты, батя? Не надо! Нельзя, ты слышишь! Куда же я теперь?
И вдруг понял, что хотел сказать ему перед смертью его наставник и учитель жизни. Он развязывал ему руки, снимал с него "вето" на преступников. И если раньше одна сторона могла делать все, а другая - противоположная ей, лишь половину, ограниченная рамками законности, то теперь они стали на равные позиции. Просто теперь надо быть осторожнее, хитрее во время дежурства... Стоп! А если "их" вообще не трогать во время дежурства?! Притворяться этаким туповатым служакой. Зато...
- Жив? - склонился над ним коллега из подъехавшей на выстрелы патрульной машины.
Игорь облегченно мотнул головой и отключился.
Глава VII
ЗАЧЕМ ВЫ, ДЕВОЧКИ...
Немного посидев за столом, для приличия, Михай решительно накрыл свою стопку ладонью.
- Хорош, Ваня. А то будет, как вчера!
- А что вчера, что вчера? - завелся с пол-оборота Иван, затем осекся, взглянув недоуменно на Михая и, наконец, до него дошло - расхохотался легко, заразительно. - Надо же, подловил! Не иначе, как теперешняя работа где-то вплотную состыковывается с милицейской. Ведь вчера еще ни ты меня, ни я тебя в глаза не видели! А как же догадался, что я пил и сколько?
- По твоему сегодняшнему состоянию наутро. - Михай улыбнулся, затем посерьезнел. - Ну ладно, о работе и прочих делах - попозже! Сейчас давай поговорим о твоих друзьях, ну тех, в кожанках.
- Таких друзей - за хрен и в музей! - обиделся Иван.
- Ну все-таки. Деньги у незнакомых не занимают.
- Да он сам, гад, подкатился со своим червонцем. На, мол, Ваня, на опохмел души, потом как-нибудь отдашь! Знал же я, идиот, для чего дают - чтобы повыпендриваться было потом над кем. Но немог ничего поделать с собой - горело все внутри, надо было чем-то залить. А в таком состоянии черту душу продашь, не то что этому драному Узбеку!
- Ладно, ладно, - притормозил его Михай. - Я тебе не батюшка, а твоя квартира - не приход, чтобы каяться. Давай, расскажи лучше, что они из себя представляют - эти кожаные орлы. И откуда взялась?
- А откуда в доме берутся грызуны и тараканы? Просто в один прекрасный день вылазят вдруг из щелей или дырок половых - и все, считай, явление состоялось. Так вот и эти. Поналазили из других городов, районов, областей. В Донбассе знаешь какая "текучка" кадров? Да и свое дерьмо поприлипало сразу же к ним, как гвоздики к магниту. Как говорят - рыбак рыбака видит издалека. Но эта тварь - Узбек - орудует здесь давненько уже. Кражи, рэкет, изнасилование девчонок, угон и перепродажа автомашин, даже наркотики - девяносто процентов его работы. Но хитрый и скользкий до беспонятия - все делает через подставных, "шестерок" для этого у него хватает. Два раза его уже пробовали посадить, даже сажали. Но дважды пришлось освободить - один раз за недостаточностью улик, второй - по амнистии. Я тебе скажу так, - заключил Иван, - если ты собираешься копать под Узбека - брось, лучше не связывайся, в этом деле я тебе не помощник. Если уж свои, местные, не нашли мотивов упрятать его за решетку, то приезжему тем паче ничего не светит.
- Ты рассказывай, рассказывай, - успокоил его Михай, - а выводы предоставь сделать мне.
- Да чего это я разливаюсь тут перед вами соловьем? - психанул вдруг Иван. - Я-то вон про тебя знаю только то, что зовут тебя Михаем и что карманы у тебя набиты бабками, как швейцарский банк. А может, ты сам из тех Узбеков, уж больно кликуха у тебя мудреная!
Михай молча достал паспорт и подал Ивану. Олеся сделала то же самое. Иван быстро перелистал документы.
- Ну что, успокоился? - спросил Михай, забирая назад свой паспорт.
- А может... - вякнул было Иван, но Олеся перебила его: - Слушай, Михай, чего ты все доказываешь ему? Билеты на поезд у нас есть, поехали отсюда! А он пусть остается со своими проблемами - семейными и бытовыми. По крайней мере - это его родной город, и если ему безразлично, что в конце концов изнасилованной может оказаться дочь или сестра - это его личное дело. У нас, по-моему, своих проблем хватает через край, чтобы размениваться на чужие!
- Нехорошо говоришь, - Иван глянул на нее искоса. - Это проблемы общие!
- А раз общие - то какого же ты разводишь тут сопли насчет подосланных и прочих? - теперь уже разозлился Михай. - Был бы я каким-нибудь блатным - стал бы я останавливать компанию Узбека там, возле пивнушки? И на хрена бы ты мне нужен был, скажи, со своим похмельным синдромом?
- Резонно, - подумав, Иван остыл окончательно. - Извините, ребята, шахта, нервная работа...
В дверь квартиры забарабанили кулаком, Иван вскочил, схватил с пола одну из аммонитных шашек и стал запихивать в нее карандаш детонатора. Михай щелкнул замками "дипломата"...
- Ванька! - голос из-за двери был старушечий. - Ванька, ирод! Опять дрыхнешь небось, зенки залив! А хто мне чивилизер отремонтирует?
Иван облегченно перевел дух и, рассмеявшись, щелкнул замком на входной двери. В нее тотчас влетела маленькая сухонькая старушка и с ходу набросилась на Ивана, игнорируя присутствие Олеси и Михая.
- Ты чего же это, стрекозел, обещал починить его еще надысь, на неделе, а сам резину тянешь! Здеся предвыборные выступления послухать нужно, а не моего деда.
- А ты что, теть Зин, никак свою кандидатуру в законодательное собрание выдвинула? - Иван возился с задвижкой двери на лоджию.
- Та не-е! - смутилась бабуся. - Но страсть как интересно их обещания слухать. Вот так послухаешь-послухаешь, и кажется - ну совсем капелюсечку нам до коммунизма дотянуть осталось. И ежели те, что сидят там, в верхах, выполнят то, что обещали в предвыборных выступлениях, то у нас точно - будет коммунизм. А Библию придется сховать куда ни то подальше. Потому как засветятся у них нимбы над головой и на земле будеть явных святых аж тыщу. А то и боле!
- На, теть Зин, свой "ящик", - Иван громыхнул на край стола черно-белого изображения телевизор огромных размеров. - Починил я его три дня назад, но времени не было зайти сказать тебе. Понимаешь - то работа, то...
- Понимаю, понимаю, Ванечка! - запела бабка Зина, кося хитрым глазом на уставленный закусками стол, одновременно ухитряясь при этом разглядывать Олесю. Михая за столом она как бы не брала во внимание. - Это где ж ты, Ванюш, откопал такую красавицу, а? На что твоя Инка и рожей, и задницей удалась, а эта, пожалуй, переплюнет ее! - вынесла она свой приговор и замолчала выжидающе.
- Теть Зин, еще один такой вопрос, и коробку эту, - Иван ткнул пальцем в телевизор, - через два этажа попрешь сама. Это гости ко мне приехали, муж с женой. Из Венгрии! - хвастанул он.
- Ух ты ж! - искренне изумилась баба. - Это ж надо! Счас вон все умные люди тикают из Советов, а эти сами приперли в катавасию.
- Теть Зин, тебе помочь? Или мы уходим! - многообещающе вопросил Иван.
- Помочь, помочь, Ванюша! - засуетилась бабка, откуда-то из-под полы выхватила литровую банку с чистейшей жидкостью.
- А это за труды твои. Можа, и самовар сремонтируешь?
- Гдe ж ты, бабуля, утром была со своей зарплатой? - посетовал Иван. - А самовар тащи, сремонтируем. Хотя нет, денька два-три потерпи, пока у меня кое-что прояснится, - вопросительно глянул на Михая. Тот утвердительно кивнул.
Иван не мешкая ухватил громадный "ящик" и поволок его к выходу вслед за бабкой. Хлопнула входная дверь, и Михай с Олесей остались одни. Она первой нарушила наступившую тишину, с подозрением глядя на него:
- Это ты... что там насчет любви говорил Ивану?
- Ах, это? - беспечно махнул рукой Михай. - Это я так, чтобы он не приставал. Ты бы видела, как заискрились его глаза при виде тебя - по короткому замыканию в каждом.
- Так ты... так ты!.. - от возмущения Олеся аж задохнулась, не находя слов. Наконец-то прорвало. - Болван бесчувственный, бревно, крокодил толстокожий! Хоть бы соврал что-нибудь про любовь, наплел какие-нибудь сказочки! Мы ведь, бабы, на лесть падкие. Так бы до Москвы добралась в неведении. А то получил свое и успокоился. Как же - считай сама в постель залезла к нему, как какая-то последняя... - не договорив, она зарыдала горько, взахлеб, размазывая по щекам краску. Михай бросился утешать ее.
- Ну что ты, как девочка маленькая, сразу: любишь - не любишь, плюнешь - поцелуешь... Я же тебе всего два слова ничего не значащих сказал - а ты в слезы. Пойми - мне уже не пятнадцать-семнадцать лет, когда иной вьюнош, выпросив у девочки поцелуй, клянется ей в любви и верности до гробовой доски. Я видел - тебе было очень одиноко и тяжело прошлой ночью. И я утешил и скрасил твое одиночество, как смог. И не нужно мерить это сразу любовной меркой. Одно то, что я потянул тебя за собой, уже доказывает, что ты мне не безразлична. Но любовь... Нет, такими словами не разбрасываются. Одно дело сказать это в шутку, в кругу друзей или знакомых, и совсем иное - любимой женщине. Тем более - была у меня любовь. И раз уж зашел этот разговор о любви, давай доведем его до конца. После того случая я женился в жизни два раза. И оба раза развелся, прожив супружеской жизнью лишь несколько лет. Почему? Да потому что везде: во сне ли, наяву - передо мной стояла она - моя первая любовь.
- Расскажи мне про нее, - тихо попросила Олеся.
- Хочешь стихотворением? Я никогда, до ее смерти, не написал ни строчки, даже не подозревал, что смогу написать. Но это вылилось само по себе, из души. И запомнилось, наверное, на всю жизнь.
- Прочти!
Откройте, мне здесь так душно,
Ну что я, как в клетке зверь!
Но пялится равнодушно
Железом шитая дверь.На голову - одеяло,
Забыться, уснуть, но нет-
Стучится в виски усталость,И в сон наплывает бред:
Упали решетки с окон,
Под шинами - вновь проспект,
Единства моторов рокот -
В неполных семнадцать лет.Мы - рокеры, дети ночи,
Мы соням - как в горле кость.
И фарами режем в клочья
Чернильную тьму, как плоть.... Под шлемом - косая челка,
Глаза - бирюзовый цвет.
Сидит за спиной Аленка -
Девчонки милее нет.- Люблю! - свищет ветер в уши,
Летит под колеса твердь
И мой мотоцикл послушен,
Будто прирученный зверь.И дальний есть свет, и ближний,
Но так уж не повезло:
На каждую радость в жизни
Дается в запас и зло.Вдруг - сбоку мелькнул протектор.
Удар! Темнота... И ночь
Уносит меня в карете
Куда-то от жизни прочь.Но выплыл. В подушке смятой
Из марли - лишь только нос.
Я в гипсе лежу распятый,
Как сам Иисус Христос!Вот в тишине каленой
Врачей, заслонивших свет,
Глазами спросил: "Алена?!"
И был тишиной ответ.В бреду замелькала челка,
И глаз бирюзовый цвет.
Ушла в никуда девчонка
В неполных семнадцать лет.И суд был... Да что мне судьи!
Я сам - судья и палач...
А ночью все время будит
Теперь уж ненужный плач.Но всех приговоров строже
Зрачков материнских боль.
И крикнуть хочу: "О Боже!"
Живу... а по сути - ноль.И будто бы меч дамоклов,
Нависла ниточка слов.
Я слышу в ночи:"Будь проклят!
И ты, и твоя любовь!"
- Вот такая была любовь! - помолчав, сказал Михай. - Давно и недавно!
- А как же все-таки будет у нас? - спросила, придвигаясь ближе к нему, Олеся.
- Знаешь, не хочу тебя и себя обнадеживать, чтобы потом не ранить еще больнее, - признался ей Михай. - Ведь жизнь моя нынешняя, как в цыганском таборе - все время на колесах. И в ней пока не запланировано место для женщины. Я имею в виду постоянную, до конца. И потом, что ты знаешь обо мне? Вполне возможно, что узнав прошлое и одну из сторон моего настоящего, ты возненавидишь меня. И получится у нас, как в том стихотворении.
Бардак разобранной постели,
Ночник вагонного купе,
В борьбе сплетенные две тени,
Ты мне чужая, я - тебе.... Чуть сдвинув жадные колени,
Поправив смятое пальто,
Шепнула с деланным смущеньем:
-Ну победил, а дальше - что?А что ответить? Сам не знаю.
Ведь в том вагоне, ты прости,
Сошлись две жизни - как трамваи
На разветвлении пути.Сойдутся стрелки, разойдутся,
И дальше - каждому свой тракт.
Друг другу люди улыбнутся
Через окошко - просто так.Вот так и наша - мимолетом,
Горящей спичкою любовь.
Тебя - на станции ждет кто-то.
Мне - пересадка на Ростов.Что до меня - отбрось сомнения,
Другого на перроне встреть,
Чтобы потом, во искупленье,
В аду смятенья не гореть!
- Ну спасибо ! Ну удружил! - ноздри Олеси гневно раздувались, лицо побелело от негодования. - Ты что же, не понял, что сравнил меня сейчас с обыкновенной вагонной шлюхой? Меня, у которой пол-Москвы в ногах перевалялось, вымаливая разрешения послать букет роз за тридцать долларов. "Горящей спичкою любовь!" - передразнила она Михая, срываясь с места и запихивая в свой огромный чемодан разную мелочь. - Все вы, кобели нехолощеные, красиво поете, пока не трахнетесь с предметом обожания. А потом он сразу становится для вас БУ, предметом, бывшим в употреблении. И тотчас же обожание переносится на другой объект, стоящий внимания. Можно знать много стихотворений, красивых слов о любви, чести и достоинстве, но если здесь, - она прижала руки к груди, - вместо сердца трамвайный рельс, от таких людей надо держаться подальше! Ну и ладно, будем считать, что вчерашним трахом я рассчиталась-таки с тобой за спасение моей жизни. Адью, трезвомыслящий человек! До Москвы я знаю дорогу! Деньги имеются, - и, уже взявшись за ручку двери, дрожащим от ярости и слез голосом добавила: -- И не вздумай бежать за мной - я на лестнице начну все на себе рвать и кричать "помогите, насилуют". Ух, до чего же я тебя ненавижу!
Вторично за этот вечер грохнула входная дверь, а Михай стоял, открыв рот, не в силах что-нибудь вымолвить во время этого бурного всплеска негодования. Простояв так несколько минут, опомнившись и плюнув на все Олесины запреты, рванулся за ней следом. Выскочив из подъезда, остановился в недоумении: хоть и строились шахтерские микрорайоны в некотором беспорядке, все же расстояние во все стороны от дома, кроме тыльной, просматривалось порядочное. Но нище не было видно одинокой женской фигурки, волочащей кожаного "крокодила". Будто сквозь землю провалилась Олеся...