– А мы и не будем сплетничать, мы выслушаем ценную информацию, – успокоил Руперт, которому, похоже, тоже было любопытно.
– Ну, раз так…
Дэвид слушал, приоткрыв рот от удивления. Выяснялись поразительные вещи: усатый господин, тогда еще не бывший настолько усатым, какое-то время подвизался в роли кочегара у маркизы Вероники де Буполь, дамы крайне предприимчивой и богатой – среди ее владений числились завод, две газеты и даже конюшни.
– Телеграфисты от нее уже прячутся, а некоторые даже плачут, – сообщил Ян. – Она каждый день по три десятка телеграмм дает, не доверяет управляющим…
Итак, маркиза была вполне довольна кочегаром, до такой степени, что даже взяла его в мужья (больше, судя по всему, никто не соглашался – боялись). Казалось бы, все получили, что желали: дон Фелипе – титул и деньги, а маркиза – постоянного искусного кочегара несомненных достоинств. И всё было бы прекрасно, если бы в один далеко не прекрасный день Вероника не застукала своего благоверного в обществе нескольких хорошеньких девиц – якобы за уроком рисования.
Разразилась страшная буря, но до развода дело не дошло – на такой позор маркиза идти вовсе не собиралась. Одно дело – немного поторопить загостившегося на этом свете супруга (собственно, поэтому маркизу и обходили стороной – нескольких мужей она уже похоронила), и совсем другое – развод!
– То-то она, наверно, госпоже Кисленьких бы завидовала, – хмыкнул Берт. – У нее-то мужья сами мрут…
– Ну и ничего смешного, – деланно обиделась Каролина.
Несчастный дон Фелипе все-таки сумел убедить грозную маркизу, что в самом деле занимался рисованием, а она – не позволила ему об этом забыть. В конце концов, одно дело – быть супругой кочегара, и совсем другое – настоящего гения! За титул следовало расплачиваться, и вскоре полотна дона Фелипе прогремели на весь мир.
Вероника тщательно создавала образ гения живописи. Он экстравагантно одевался, еще более экстравагантно вел себя, ну а уж о его манере писать собственными усами вместо кистей не слышал только вовсе уж далекий от искусства человек! Усы эти стараниями маркизы были объявлены национальным достоянием их небольшого государства, ну а сам "художник" быстро распробовал вкус славы и действительно стал считать себя прекрасным живописцем.
– Фелипе! – раздавались команды Вероники. – Не используй так много берлинской лазури, у тебя снова посекутся усы!
– Да, дорогая! – отзывался тот.
– Вот, собственно, и всё, – заключил Карл историю гения. – Разумеется, маркиза следит за доном Фелипе денно и нощно, потому что этот ее проект – существенное вложение капитала, и ей вовсе не хочется, чтобы с усами мужа что-то случилось. Видите, кстати, пластырь у него на щеке?
– Ага, – ответил Ян. – Что, порезался, когда брился?
– Он так и говорит, – подтвердил молодой человек. – Но дело в том, что за обедом стюардесса имела неосторожность промокнуть салфеткой ус дона Фелипе, который случайно соскользнул со специальной подставки и угодил в суп. И вот – результат…
– Да, маникюр у маркизы знатный, – подтвердил Берт. – Тяжела жизнь гения!
– И окружающих, – добавил Карл. – Повторяю, себя я художником назвать не могу, но классическое образование, знаете ли, помогает разбираться кое в чем. И дона Фелипе, на мой пристрастный взгляд…
– Следовало бы повесить, – громыхнул поручик.
– В каком смысле, уважаемый Вит-Тяй? – поинтересовался Бессмертных.
– В прямом, как у нас в Беарии таких вот мазил вешают.
– Да? Я прежде не слыхал, чтобы у вас преследовали людей искусства!
– Кто ж их преследует? – удивился поручик. – Пусть себе рисуют, сколько угодно! Пейзажи вот, как этот господин, портреты… только чтоб нос не за ухом был, а то самому живо уши оборвут. Или повесят. Был один случай…
– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Бессмертных. Судя по всему, Топорны тоже заинтересовался неизвестным ему доселе способом казни.
– Ну, стало быть, жил у нас скульптор один, – обстоятельно начал Вит-Тяй. – Поначалу ничего, делал статуи как статуи, даже с портретным сходством. Только раз от разу все больше и больше. Ну и когда он захотел Его императорскому величеству подарить его статую, решили, что надо с этим что-то делать.
– А что такого? Императору нельзя дарить статуи? – удивился Дэвид.
– Я объясню, – встряла Каролина. – Я слышала эту историю. Понимаете, это была такая статуя… там папенька был представлен в образе витязя в медвежьей шкуре, только почему-то полосатой. И она была в три папенькиных роста высотой…
– Тогда понятно, – кивнул Руперт.
– В каменоломни его отправлять не рискнули, – продолжил Вит-Тяй. – Мало ли, что он там еще… сваяет! На лесоповал – тоже, вдруг бревна попортит? Ну и повесили. И решетку стальную поставили, чтобы не вылез. Так и висит.
– Погодите, я что-то не понял, – нахмурился Бессмертных. – До сих пор висит?..
– Ага, выбраться пытается, но, говорю же, решетка там!
– Там – это где? – задал наводящий вопрос следователь.
– На портрете, – пояснил поручик. – Позвали придворного художника, тот комнату нарисовал, всё чин по чину, туда скульптора и засунули. И на стенку повесили.
– Какая всё же замечательная страна – Беария! – искренне сказал Бессмертных. – Такая… м-м-м… самобытная!
– Во! – одобрительно сказал из-под шляпы Сидельских и показал большой палец. Очевидно, он умел выражать жестами крайне богатую гамму эмоций.
Вит-Тяй довольно ухмыльнулся и погладил бороду.
– Тема искусства неиссякаема, – вздохнула Каролина. – Какая интересная история! Писать картины усами…
– Это что! – произнес Берт. – А вы слыхали когда-нибудь о револьвер-передвижниках?
– Нет, – заинтересовались все, кроме, разве что, юного чудовища.
Дэвид почувствовал себя так, будто угодил в богемный салон. Он неплохо разбирался в классическом искусстве, но за новейшими течениями не следил, просто не хватало времени!
– Что это за техника? – поинтересовался Руперт.
– Да очень простая, – ответил Берт. – Берется специальный живописный револьвер, снаряженный красочными пулями, и – бах-бах!
– И мимо, – прокомментировал комиссар, дожевывая сигару.
– Ну, они обычно большие холсты берут, так что попадают, – сказал тот. – А то, что получится, называют как-нибудь загадочно. Например, "Сон персика в зимний полдень после праздника" или еще позамысловатее.
– Револьвер – понятно, а почему передвижники? – спросил Дэвид.
– А им часто переезжать приходится, – пояснил Берт. – Очень уж шумные они. Ну сами посудите, какому домохозяину понравится, если в студии целый день напролет пальба идет?
– А-а-а…
– Ну, я вам скажу, револьвер-передвижники – дети по сравнению с дистиллят-реалистами, – произнес Карл.
– Это еще что за звери? – изумился Руперт.
– О! Такую технику придумали за океаном, – ответил молодой человек. – До нас мода еще не дошла, но на спецкурсе нам кое-что рассказывали. Если вкратце, то портрет дистиллят-реалист пишет, начиная со скелета… И, кстати, название картины должно максимально полно описывать ее содержание и давать его авторскую интерпретацию. Рассказывают, в галереях рядом с ростовыми портретами на столиках лежат многостраничные комментарии.
– Однако!
– А вот пейзажи они писать не любят, – добавил Карл.
– Это почему же? – заинтересовался Ян.
– Оправдываются необходимостью глубоких натурных исследований, – развел тот руками. – Известнейший феномен – полотно "Веточка сосны". К нему, знаете ли, прилагается двадцать томов комментариев. К сожалению, они так и не были окончены: автор скончался, так и не одолев характеристику голосеменных растений.
– Какая жалость! – искренне сказала Каролина. – Большая потеря для искусства!
– А о чем же предыдущие тома? – удивился Дэвид.
– Поскольку веточка изображена на фоне заката, то автор много внимания уделил атмосферным явлениям, температуре, влажности, характеристикам местности, где возможно наблюдать именно такой заход солнца, – пояснил Карл.
– Вот ведь напридумывают! – пробурчал поручик.
– А потом удивляются, отчего у них вспышка intelligenza, – добавил доктор, протирая пенсне. – В острой форме.
– Кажется, дождь собирается, – заметил Ян. – Может быть, переберемся в салон?
– Хорошая мысль, – одобрил Руперт и потыкал комиссара в бок. – Розен, если останешься на палубе, намокнешь!
– Ха! – сказал тот, но все-таки сел, нахлобучил шляпу и с удовольствием потянулся. – Ладно, пошли…
Палуба быстро пустела, только впавший в творческий экстаз дон Фелипе продолжал творить, не обращая внимания на то, что его супруга уже с трудом удерживает шляпку под порывами ветра, да и дождь начал накрапывать.
– А вы не подарите мне на память этюд? – кокетничала Каролина с юным чудовищем.
– Госпожа Кисленьких, право, я не считаю возможным вручать вам подобную пачкотню! Вы достойны, по меньшей мере, работ кисти лучших мастеров, а не вчерашнего студента, который никогда всерьез не занимался живописью!
– Ну а если я очень попрошу? – не унималась писательница.
– Если вы просите, я не могу вам отказать, – серьезно отвечал молодой человек. – Выбирайте любой.
– О, и непременно с автографом! – требовала Каролина.
– Но для чего?! Это, скорее, мне впору попросить ваш автограф – я горячий поклонник вашего творчества!
– Тогда обменяемся, – быстро решила писательница. – Я вам книжку со своей подписью, а вы мне – морской пейзаж с вашей!
– От такого предложения невозможно отказаться, – вздохнул Карл. – Но все же, для чего вам мой росчерк?
– Ну… – протянула она. – Возможно, через несколько лет я буду хвастаться тем, что у меня есть работа, вышедшая из под кисти властителя Поммодории, наследника Высокого замка, с его личным пожеланием… Вы ведь напишете мне пожелание, не правда ли?..
Вит-Тяй наблюдал за этой беседой с некоторым неудовольствием.
– Не обращайте внимания, – посоветовал ему Бессмертных. – Нашей дорогой Каролине скучно, и она развлекается, как может. А молодой человек отрабатывает полезные навыки…
– Хм, – сказал поручик, но стал смотреть на юное чудовище уже без неприязни.
– Дэвид, – позвал следователь стажера. – Пойдемте-ка, у нас еще целый раздел не охвачен! Кстати, как удачно этот юноша напомнил мне о том курсе лекций… Прочитаю-ка я его и вам!
Дубовны с большой охотой последовал за своим наставником: на фоне блестящего Хоффгаузена он сильно проигрывал, и это ему совсем не нравилось. Лучше уж поработать!
Остальные тоже занялись кто чем: картежники взялись за своё, поручик (которому что-то шепнул Берт) пошел проведать своих гвардейцев, а доктор отправился к себе. По пути ему попалась чета де Буполь: с усов художника капало, шляпка маркизы пришла в неописуемое состояние, а за супругами двое стюардов тащили мольберт и всё остальное. Хмыкнув, доктор деликатно постучал в дверь своей каюты и только после этого вошел и тщательно закрылся на замок…
"Колоссаль" скоро миновал грозовой фронт – пассажиры не почувствовали никаких неудобств за исключением временной невозможности оставаться наверху. Палуба еще не просохла, и дамам стоило поберечь туфельки и подолы платьев, но молодые люди выбрались наружу, едва закончился дождь: ветер утих, и самое время было сыграть партию в волан!
Вечерело. Снова блистал на эстраде великолепный Эни Рабе, шушукались дамы, сверкали столовые приборы…
Юное чудовище вежливо, но твердо отклонило приглашение за столик и без того большой компании. Судя по всему, молодой человек намеревался испробовать свои чары на некой девице, следующей под бдительным надзором строгой матушки. И верно: не прошло и получаса, а бастион родительской подозрительности уже пал, оставалось взять крепость девичьего недоверия, а та, судя по всему, долго держаться и не собиралась. Ян с Бертом уже успели заключить пари: когда эта парочка начнет прогуливаться по палубе под ручку – только с утра, под присмотром родительницы, или уже нынешним вечером выберется полюбоваться звездами? По всему выходило, что шансы Яна (сторонника утреннего сценария) невелики.
Комиссар был снова оживлен и отличался отменным аппетитом.
– Плюс полдюйма! – радостно сообщил он Руперту. – Мы еще поборемся!
– Поздравляю, – сказал тот, пытаясь выбрать между креветками в кляре и мидиями со специями. В итоге следователь сдался и заказал оба блюда, хотя и подозревал, что с таким меню ему вскоре снова придется сидеть на овсянке.
– Давай по маленькой? – предложил Розен.
– Только если по очень маленькой, – серьезно ответил следователь. – И не думай, "бессмертновки" не накапаю, у меня с собой не цистерна!
– Ничего, – жизнерадостно сказал Сидельских и углубился в винную карту. – Давай-ка возьмем вот этого!
Бессмертных тяжело вздохнул и подумал, что комиссар, конечно, в своем роде очень хороший человек, но со слабостями. Впрочем, с такой тяжелой работой и немудрено обзавестись крайне своеобразными привычками…
Дэвид от нечего делать разглядывал соседей.
За столиком слева худощавый высокий мужчина в костюме иностранного покроя о чем-то негромко рассказывал очаровательной даме с пурпурным цветком в прическе. Дама за весь вечер не раскрыла рта, лишь улыбалась время от времени и кивала. К изысканным блюдам она тоже не притронулась, а всем напиткам предпочитала воду.
Их соседями тоже была весьма колоритная пара: рослый плечистый молодой человек с несколько затравленным выражением лица, безупречно одетый и подстриженный, и красивая, но очень строгая дама с лорнетом.
– И это ви напишете в отчете совету директорофф? – выговаривала она негромко, с явным акцентом. На "Колоссале" путешествовало много заграничных господ! – Нас будут выгоняйт!
– Но вас-то почему?! – поразился молодой человек. – Если я не способен…
– Потому, что секретарша, как и муза, несменяема есть! – отчеканила дама.
Очевидно, там тоже разыгрывалась своя маленькая драма.
Далее ужинала чета де Буполь, а больше Дэвиду с его места видно никого не было.
Кто-то от души пнул его под столом, и стажер заозирался, встретился взглядом с поручиком и понял, что здоровенная гематома на голени ему обеспечена. Потом сообразил, что Вит-Тяй как-то по-особенному двигает бровью: очевидно, так беариец намекал, что желает поговорить без свидетелей и, видимо, по тому самому деликатному вопросу…
Устроить это оказалось несложно: после десерта Каролина куда-то утащила доктора (видимо, Пушистику снова понадобилась помощь специалиста, твердо решил Дэвид), вниманием следователя завладел комиссар, остальные отправились в салон, сыграть, для разнообразия, партию на бильярде. Стажеру ничего не стоило преспокойно подняться из-за стола и, чуточку прихрамывая, направиться к себе в каюту.
Вит-Тяй нагнал его буквально через минуту. Дэвид с надеждой воззрился на него.
– Вот, – пробасил поручик, вытаскивая из форменного подвесного кошеля какое-то странное сооружение. – Конструктор наш придумал. Запасной пластины брони не пожалели!
– Э… – только и смог сказать Дубовны, разглядывая приспособление, более всего напоминающее средневековое орудие пытки. – А…
– Ему знать не положено, зачем, – отмахнулся Вит-Тяй, по-своему истолковав замешательство юноши. – Сказано – такого вот диаметра, разъемное, он и начертил. А делать тут и вовсе нечего.
Дэвид осторожно взял в руки гибрид конструкторского мастерства и беарийской смекалки. Более всего это напоминало широкий и толстый ошейник. Был он разъемным, на двух здоровенных винтах по сторонам, и, судя по виду, мог выдержать попадание пушечного ядра. Стажер прижал ошейник к груди и уставился на поручика с немым обожанием во взоре.
– Ну, ну, – сказал тот, похлопав Дэвида по плечу, отчего тот едва не сел на пол. – Эх, молодежь!..
Пока молодой человек пытался подобрать какие-то приличествующие случаю слова благодарности, поручик уже развернулся и ушел.
"Ну, – подумал Дэвид и воровато оглянулся. – Рискнем!"
Запершись у себя в каюте, он произвел необходимые приготовления (то есть достал из чемодана уже читанные, но все еще любимые журналы, старательно не глядя на обложки), переоделся на ночь, потом осторожно подсунул под цепочку составные части ошейника и тщательно закрутил винты. Ошейник сидел идеально – нигде не жал, не натирал и не болтался.
С некоторым трепетом Дэвид взял верхний журнал из стопки и раскрыл его на первой попавшейся странице. Эту историю он знал наизусть, но она все еще была ему мила.
Цепочка беспокойно ворохнулась.
Дэвид всмотрелся в картинку.
Цепочка начала затягиваться.
Дэвид продолжал читать и рассматривать иллюстрации.
Цепочка бессильно скрежетала по мощной беарийской броне, порой высекая искры.
Стажер до полуночи наслаждался запретным чтивом, потом выключил ночник, блаженно улыбнулся и закрыл глаза. Спать он решил лечь в ошейнике, потому что… мало ли, что может присниться!
Как оказалось, это была нелишняя предосторожность. Дело в том, что прежде Дэвид просыпался достаточно рано, а в этот раз, засидевшись допоздна, благополучно проспал завтрак.
Премилая горничная (иных на "Колоссале" не держали), успев привыкнуть, что пассажир из этой каюты – ранняя пташка, преспокойно открыла дверь универсальным ключом и хотела уже приняться за уборку, но тут выяснилось, что пассажир на месте и сладко спит. Девушка бы тихо удалилась, и всё сошло бы как нельзя лучше, но именно в этот момент Дэвид открыл глаза.
Первым, что он увидел, было миловидное личико, темные волосы, кокетливая кружевная наколка на них, элегантное черное платье с белым кружевным фартучком и – это его добило – метелка для пыли в руке.
Стажер вскочил, ожидая привычного приступа удушья, но… его не последовало. Он вспомнил про ошейник и с облегчением перевел дыхание.
Горничная же была девушкой хорошо воспитанной и к тому же отлично выдрессированной, поэтому потупилась, сделала реверанс, извинилась за вторжение и удалилась. А почему некоторые пассажиры спят в таких странных приспособлениях, её вовсе не касалось. Быть может, у этого юноши шея болит! Да и вообще, за время службы на "Колоссале" она еще и не такое повидала…
– Дэвид, ну сколько можно вас ждать? – встретил юношу патрон. – Кофе стынет!
– Простите, пожалуйста, я проспал, – виновато ответил тот, втискиваясь на свое место.
Комиссар ухмыльнулся, но Дэвид предпочел этого не заметить.
– Я понимаю, когда опаздывает наша дорогая Каролина, – продолжал ворчать Бессмертных. – Это ее амплуа! И потом, она так точно опаздывает, что по времени ее появления можно проверять часы… Но вы!
– И еще доктор, – подал голос Ян.
И правда, Теодора за столом не было.
– Ах, господа, извините, что заставила ждать! – в ресторан впорхнула госпожа Кисленьких в утреннем платье из нежно-золотистого жатого шелка. За нею следовал доктор Немертвых. – Вчера опять допоздна работала, и вот результат…
– А вы, Теодор, тоже работали? – желчно поинтересовался Руперт.
– Писал статью, – лаконично ответил тот.
– Совсем команда разболталась на этом "Колоссале"! – продолжал следователь. – Безобразие…