Ветра не было, а дождь просто делал воздух влажным. Тревога сразу ушла, и это означало, что источником ее и был этот следак, который тут же ускорил шаги, чтобы вскочить в приближающийся троллейбус.
Не было никаких сомнений, за ним следили. Мужчину выдала легкая паника при встрече их взглядов.
Конечно, этот субъект агент Смирнова, а это значит, что его подозревают. В чем его могут подозревать?
Во всем, сказал себе Кошерин. И в первую очередь в сокрытии истинных фактов.
Кошерин остановился, примерился глазами к скверику. В беседке стояло несколько пустых скамеек. Надо было сесть, ноги стали слабыми, словно он не ел тысячу лет. Это сердце недорабатывало.
Он пошел к беседке, обреченно волоча непослушные ноги.
А когда сел, поник головой. Она тоже стала тяжелой, как чугунный шар. Со стороны он сейчас, наверное, был похож на пьянчужку после хорошей попойки. Надо взять себя в руки, еще увидят знакомые. Хотя даже если бы увидели, не поверили бы. Он был человеком автомобильным, пешком практически не ходил.
Его могут подозревать в том, что он написал заявление о пропавшем сыне, а сам его… убил и спрятал где - то.
То, что Смирнов уловил неточность в словах, даже не в словах, а в интонации, это точно. Вранье даже у хороших артистов не получается, что уж говорить о нем. Хотя частенько ему удавалось вводить даже целый коллектив в заблуждение. Но он тогда не врал, а просто дудел в ту же дуду, что и все вокруг. И не в заблуждение вводил, а подравнивал их мозги, как и свои, под общую идеологию.
Нет, все-таки на убийцу он не похож. Тогда Смирнов решил ближе познакомиться с его знакомыми и друзьями? То, что следователь приступил к решительным действиям, было очевидно.
И где гарантия, что этот следак был единственным? Да у них штатов не хватит, чтобы за всеми уследить, обрадованно подумал Кошерин.
Он встал, так и не придя к общему знаменателю, и тревога постепенно снова начала захватывать его.
Роза была дома, готовила обед. Ни с чем ни сравнимый аромат кисло-сладкого Кошерин учуял еще в подъезде. Просто так для себя Роза никогда не готовила это прекрасное блюдо. Значит, кого-то ждала. Сердце Кошерина тяжело ударило в ребра: ясно, что не его. Как она могла его ждать, если он ей даже не позвонил?
Непроизвольно Кошерин остановился, а глаза поискали убежище, где бы спрятаться и выследить того, для кого готовила свой изыск Роза.
Так не годится, иди и сделай вид, что ничего не случилось, приказал он себе.
И он пошел, открыл дверь и постучал с внутренней стороны, как всегда делал.
Роза тут же появилась в прихожей. На ней был розовый халат, перетянутый красным поясом. Все-таки отменная фигура у этой женщины. И волосы сохранили живой блеск, а про глаза и говорить нечего. Цыганско - еврейские! Все видящие и над всем смеющиеся. Кошерин даже погордился тем, что это была его женщина. Вкус у него неплохой. Жаль, что Розу он не мог показать в своем кругу, там бы одобрили.
- Раздевайся, - сказала Роза и пошла на кухню.
Он снял башмаки, нашел свои тапочки, которые уже давно пора было выбросить, но очень уж удобными они были, и зашел в гостиную.
Все, как всегда: старенькое пианино "Эстония", стоящее у окна, антикварный буфет с резными колоннами, фигурками девушки и юноши, подсвечниками и толстым стеклом; уголок из кожаных диванов; красный ковер и темно бордовые обои, очень породистые, придающие театральный вид комнате. Все чистенько, обжито, каждая вещь имела свою площадь и не могла пожаловаться на стесненность. Роза умела разговаривать с вещами. Как - то она сказала, что ей и одной не бывает одиноко, всегда в доме кто - нибудь есть. Кошерин был удивлен, потому что никаких животных, птичек, аквариумов в квартире не было.
- С кем же ты разговариваешь, не иначе как сама с собой? - спросил тогда Кошерин.
- Ошибаешься, дорогой. С вещами, с книгами, с окном, в которое гляжу. Вот иди сюда. А когда Кошерин подошел к окну, она показала ему старый дом-развалюху, который давно пора было уже сносить, самый настоящий клоповник.
- Вот в том окне живет очень интересная парочка: ему лет 90, а ей все 100 можно дать. В погожую погоду они выходят на свой балкон, сидят и разговаривают.
- И что тут интересного? - не понял Кошерин.
- Ничего, если ты не включишь свое воображение. Дело в том, что старик - самый настоящий эсер, а она самая настоящая большевичка. Непримиримые враги. Вот я по их лицам и пытаюсь определить, о чем они говорят.
Кошерин с сожалением посмотрел на Розу.
- Делать тебе нечего, лучше бы в кино сходила.
- Ты не поймешь, - прощала его Роза. - Они славные и внушают добрые чувства, а твое кино внушает, даже не знаю, что тебе сказать.
Это была фраза-мусор, как называл ее Кошерни. Роза всегда произносила это "даже не знаю, что тебе сказать", когда хотела выразить словами то, что выразить трудно. И появление этой фразы в нужном месте разговора, по всей видимости, должно было говорить о ее высоких чувствах.
В последнее время, однако, фраза практически не звучала из уст женщины.
Положив на диван пакет, в котором была рукопись, бутылка коньяка, шампанское, французские консервы, а также шоколадные конфеты "Вечерние огни", которые Роза любила, Кошерин постоял в середине комнаты, ища свое место.
Из кухни донесся резкий металлический звук упавшей кастрюли. Это решило последовательность действий Кошерина. Он двинулся на кухню, а войдя, обнял Розу. Ее тело было мягко - упругим и звало к себе. Кошерин ощутил привычное возбуждение. Он уже разворачивал Розу к себе лицом.
- Как же ты мне надоел! - сказала Роза и резко ушла из его объятий. - Чего ты хочешь от меня? Я устала!
- У меня Виктор пропал. Уже более недели его ни дома, ни на работе, я написал заявление в милицию. Идет расследование.
Роза повернулась, и в ее глазах Кошерин прочитал интерес, словно он был для нее совершенно незнакомым человеком, и вот сейчас она с ним знакомится и от того, какое он впечатление произведет, и будут зависеть их дальнейшие отношения.
- Что значит, не пришел домой? Он что - сбежал от тебя?
- Зачем ты так, как он может сбежать от родного отца?
- Очень просто, я бы сбежала от человека, кому даже не знаю, что тебе сказать…
От этой фразы, которую Кошерин не любил, ему стало сразу тепло и уютно, и он потянулся снова к Розе, но та предупредительно отступила на несколько шагов.
- Ты любого человека можешь довести до…
Тут Роза быстро обернулась к плите и открыла духовку, из которой выплыло ароматное облако пара.
- А кисло-сладкое для кого готовишь? - не удержался Кошерин, хотя сдерживал себя их последних сил.
- Не знаю. Просто захотелось. И все. Сама себе хочу устроить праздник. Сегодня ровно 20 лет, как я попала в твою зависимость, так что ты пришел правильно.
Господи, как же он мог забыть? 20 лет, это дата, больше чем серебряная свадьба! Целая жизнь.
- Значит, ты никого не ждешь? А я подумал…
- Ты подумал, ты всегда думаешь только не о том. Так куда же делся твой сын? Это новость!
Кошерин примостился на угловом деревянном диванчике рядом с маленьким телевизором "Самсунг", который практически никогда не работал, и все подробно рассказал Розе. Рассказывая, он попутно думал, что теперь его с Розой объединит это событие, что она должна пожалеть его. Роза по природе своей всех жалела, и удивительно было, что она до сих пор не завела ни кошки, ни собаки, с кем бы и поговорить было, и кто бы скрасил ее одиночество.
Может, потому и не заводила, что потом тяжело бы переживала их болезни и смерть, а она достаточно напереживалась с больной матерью, которая умерла пять лет назад.
Роза преподавала в музыкальной школе фортепьяно, считалась отличной пианисткой. С ней, собственно, Кошерин и познакомился на концерте в Октябрьском дворце, где она выступала на юбилее его треста. Она тогда была студенткой консерватории, и ее пригласили, как лучшую студентку.
Кошерин тогда просто заслушался ее Шопеном, который был его любимым композитором.
Конечно, он полный идиот, что не развелся с Кристиной, сейчас, может быть, у них были бы свои с Розой дети, она так мечтала о ребенке.
Я просто сволочь, сказал себе Кошерин, сидя на кухне и слушая свой рассказ, который должен был вызвать у Розы сочувствие. Я погубил ее жизнь. Я всегда искал у нее сочувствия и сожаления, искал у нее защиты, а сам ничего не давал.
- Где же он может быть?
- Я и сам понять не могу, ты уж меня прости.
- За что я тебя должна прощать? - остановилась возле Кошерина Роза.
- За все, - коротко бросил Кошерин. - Я твою жизнь погубил, ты ведь могла от меня иметь ребенка.
- Погубил, - эхом повторила Роза. - Причем здесь сейчас это. Тебе стыдно стало, потому что у тебя никого не осталось. Или скоро не останется.
- Да, я это знаю. Давай поедим. Твое кисло-сладкое издает немыслимые ароматы.
- Послушай, а Галя? Она, кажется, работает в Павловке, ведь с Виктором, если мне не изменяет память, они собирались пожениться.
- Собирались. Давай есть.
- Обожди. Ты у ней был?
- Зачем?
- Может быть, она знает.
- Я же не следователь, пусть Смирнов этим занимается. У меня своей работы выше крыши.
- Ну, конечно, тебя своя крыша всегда больше всего интересовала.
Роза выгнулась и выпрямлено пошла к плите.
Кошерин улыбнулся, он любил эту ее привычку, все время следить за осанкой. Она и за фортепьяно сидела с выпрямленной спиной, а руки красиво летали над клавиатурой. Роза была аккуратисткой во всем. Заметит на плите пятнышко, пока не вытрет, не успокоится. Она и учеников своих муштровала так, что не всякий выдерживал.
Как-то Кошерни присутствовал на занятии в ее классе. Половину урока она потратила на правильную посадку головы, спины, постановку рук студентки. У толстой и неопрятной ученицы никак не получалось выполнить требования, но Роза раз за разом заставляла ее повторять все с самого начала. Кошерин представил себя на месте непонятливой ученицы - смог бы он учиться у Розы? И честно признался - нет. Обязательно бы взбунтовался.
Неряшливая девочка, оказавшаяся дочерью богатенького бизнесмена, тоже не выдержала.
- Роза Алексеевна! - сказала она, вставая, - я ведь у вас учусь играть на фортепьяно. Зачем мне все эти прямые спины?
- Это и есть обучение игры на фортепьяно. Ты видела когда-нибудь, чтобы в красивую пролетку запрягали кривоногую, с провисшим животом, клячу?
- Так я, по - вашему, кляча? - истерически крикнула ученица и выскочила из класса, хлопнув дверью.
- Зачем ты ее так? - заступился Кошерин, - она ведь и так несчастная и вряд ли тебе удастся поправить ее посадку.
- Зато я отобью у нее охоту заниматься фортепьяно. Бездари здесь делать нечего, а прихоти ее долдона - папеньки я выполнять не буду. У них, видите ли, модно сейчас образовывать своих детишек музыке, даже не знаю, что тебе сказать.
- Ты будешь иметь неприятности, не сомневаюсь.
- Конечно, буду, - легко согласилась Роза. - Я уже привыкла. Но меня никто не заставит портить профессию.
Через несколько дней Кошерин поинтересовался, чем закончился инцидент?
- Тем, чем и должен был. Тамарочку перевели в другой класс, а мне урезали зарплату. Будто там есть, что урезать.
- Ты так вообще останешься без зарплаты, - пошутил Кошерин.
- Зато буду спокойна за своих учеников.
Отец Кошерина был малограмотным, но талантливым человеком. Он руководил небольшим заводом на Подоле, который производил тару. Эта тара приносила хорошие деньги, и отец мог себе позволить их тратить на свои прихоти. Он купил у своего приятеля хороший кабинетный рояль австрийского производства и нанял учителя. Им оказался студент консерватории, с которым Кошерин больше болтал о спорте. И все же в музыке делал успехи. И если бы не неожиданная смерть отца, наверняка стал бы профессиональным пианистом. Все к этому шло. Он даже поступил в музыкальное училище и без трудов играл сложнейшие фортепьянные произведения.
Вот почему и с Розой у него было легким знакомство.
Роза вынула из духовки большую потную жаровню и поставила ее на металлическую подставку. Через несколько минут стол был сервирован, а Кошерин пошел мыть в ванную руки.
Попробовал бы сесть за стол, не умывшись.
Его Роза, как Тамарочку, тут же вытурила бы.
Роза и кино смотрела, все время замечая, что люди садятся за стол, не помыв руки. Даже в одной постельной сцене запрезирала женщину за то, что после всего этого она не пошла в ванную мыться.
- Меня так бабушка учила, - как - то призналась Роза. - Она была такой чистюлей, что каждый волосок на ней сверкал и пушился. Ты посмотри на кошек, как они моются. Только начнет укладываться на диване или еще где-нибудь, тут же начинает своим розовым язычком лизать лапки, а потом мордочку. Все доведено до автоматизма.
То же и с пианизмом. Неряшливость и музыка не совместимы, хотя и кажется на первый взгляд, что творчество и богемность синонимы. Нет, дорогой. Творчество - высшая организация всех твоих органов восприятия.
Я творческих людей сразу вижу. Даже по походке.
- Ну, знаешь, - возразил Кошерин, - здесь ты перегнула. Скольких художников я знал, сколько их у меня переработало, да и сейчас в штате числятся… Один алкаш, неряха, другой весь в краске целый день ходит. А вспомни портрет Мусоргского, это же вершина неряшества и нетрезвости!
- Во - первых, он был гением, а это люди исконно больные. Во - вторых, он был алкоголиком, из запоев не выходил. Так, во всяком случае, о нем пишут и говорят. А о художниках, о которых ты говоришь, могу сказать лишь одно: или они тоже алкаши, или придумали себе такой образ. Раз художник - значит, творческий беспорядок. Конечно, некоторые творят и при художественном беспорядке. Но это уже другая организация труда и порядка.
- Ты просто упрямая и противоречишь сама себе.
- Возможно, даже не знаю, что тебе сказать.
Они с Розой могли спорить об этом самом порядке без конца, часто она сдавалась под напором неопровержимых фактов и наглядных примеров. Но все равно оставалась при своем мнении.
Кисло-сладкое было божественным, и Кошерин не преминул об этом сказать:
- Тебе бы открыть фирменный ресторан только с одним этим блюдом, и он имел бы бешеный успех.
- Ешь пока рот свеж, и поменьше разговаривай за столом.
Кошерин улыбнулся. Как он знал эту женщину! Учительница, и этим все сказано! Всех учит. И самое интересное - правильно учит. На любой вопрос имеет ответ. И где она их нашла, эти ответы, ведь и не такая старая.
Кошерин знал, как тяжело Розе было с ее характером. Настоящих учителей ведь так же мало, как и настоящих физиков, музыкантов, поваров и президентов холдингов.
В замечательном музшкольном коллективе Розу постоянно ели за малейшие оплошности, провинности и неудачи. Директриса не имела к музыке никакого отношения, закончила библиотечный факультет института культуры, но зато была женой замминистра сельского хозяйства.
Розу она на дух не переносила и при малейшей возможности унижала на общих собраниях. Ей это особенно нравилось. И хотя Роза давала наибольший процент поступающих в музчилища и в консерватории, зарплату и прочие надбавки за переработки ей выдавали лишь тогда, когда это было неприлично скрыть в отчетах, перед коллективом.
Не раз Кошерин говорил Розе, чтобы она ушла в другую музыкальную школу, и даже предлагал свой блат. Его холдинг строил и ремонтировал здания и музыкальных школ в том числе. Вот совсем недавно закончили работы в консерватории. Но Роза наотрез отказывалась воспользоваться левыми номерами, как она называла устройство по блату.
Кошерин даже хотел ее взять к себе на работу в клуб, в котором у него был талантливый директор, где можно было бы организовать обучение на разных музыкальных инструментах, в том числе и на фортепьяно.
Но Роза даже и слышать об этом не захотела.
- Я не продаюсь, - гордо заявляла она. - Не хочу быть тебе обязанной.
Кисло-сладкое было съедено подчистую. Роза не притронулась к еде, а только сидела напротив Кошерина и подкладывала ему самые аппетитные куски, пока он не умял все… Даже не заметил, как это произошло. И начал извиняться.
- По-жлобски веду себя. Пришел нагло, сел и съел все твои припасы.
- Ничего, купим новые, - успокаивала его Роза. - Давай лучше подумаем, кого можно расспросить в отношении Виктора.
И вдруг Кошерина что-то толкнуло в грудь. Неизвестно откуда взявшаяся радость обуяла его. То ли замечательно приготовленное блюдо, то ли уже давно копившиеся чувства и созревшее решение повлияли. Он встал и торжественно произнес:
- Лучше поздно, чем никогда. Давай, наконец, узаконим наши отношения. Сегодня же, немедленно!
Темные цыганские глаза Розы широко раскрылись, а потом она… захохотала.
Эта женщина умела смеяться.
Ее тело содрогалось, из глаз текли слезы, размазывая ручейками строго наложенный макияж, руки сцепились в крепкий замок.
- Я серьезно, - повторял Кошерин, сам начиная улыбаться, а затем и смеяться. - Ну, чего ты!
- Даже не знаю, что тебе сказать, - давилась словами и слезами Роза. - Ох, давно не смеялась, прямо камень с души. Ох!
Понадобилось определенное время, прежде, чем Роза успокоилась. Тело ее еще сотрясали отдельные толчки, как сотрясают толчки после сильного землетрясения.
- Ты хоть понимаешь, что говоришь? И нашел время. Сын пропал, а он в загс тянет пожилую женщину. Соображаешь, президент? Ты ведь президент, да? И как умудряешься руководить большим коллективом, если с собой совладать не можешь?
- Ну, ладно, хватит, - начал заводиться Кошерин.
Он встал и пошел в гостиную, принес папку с рукописью Виктора.
- Вот это та записка, которую Виктор оставил после своего ухода.
А за мной начали следить.
Роза растерянно переводила глаза с папки на Кошерина.
- Что значит, следить? Кто следит?
- Сдается, тот самый капитан Смирнов, который ведет расследование. Он поймал меня на небольшой лжи, и Бог знает, наверное, что напридумывал. Даже, что я… убил собственного сына!
- Ты убил?
- Это не я говорю, а следователь, я видел по его глазам, он так подумал. Знаешь, от меня скрыть мысли очень сложно, все-таки я давно уже имею дело с людьми. И с самыми разными, так что…
- Не тешь себя - в людях ты не разбираешься.
- Это ты от злости говоришь.
- Ладно, оставим это. А что в этой папке?
- Я же тебе говорю роман, или дневник, как хочешь, называй, который написал Виктор и который я уже начал читать, но так и не закончил. Он большой, несколько сот страниц.
- Художественный? Никогда бы не подумала, что Виктор еще и писатель. Хотя он хороший психиатр, материала у него море, почему бы и нет?
- Но он не о том пишет, о чем ты думаешь. Там какие-то психические отклонения. Но конкретно сейчас не могу тебе сказать, я еще не прочитал. Может быть, есть и о тебе, и обо мне, и есть ответ, куда он ушел. Рукопись находилась на столе в открытом виде, я потому и понял, что он хотел, чтобы ее заметили и прочитали…