Я не понимала, зачем Дмитрий упомянул Пресню. Но если он так поступил, значит, не увидел в этом опасности. Действительно, лучше мне вернуться домой, поесть, отдохнуть, и только после этого ехать на Кунцевское кладбище. Что за судьба моя такая несчастная? Шатаюсь по погостам чуть ли не каждый день. То семейные дела, то служебные вынуждают покупать чётное количество белых цветов, видеть похоронные процессии с гробами, венками и катафалками, заплаканные лица. Слышать надрывный бабий вой, пьяное гудение мужиков, с утра набравшихся по завязку. Вдыхать приторный запах ладанного дыма, текущего из кадила. Но что поделаешь, ведь кладбище – то самое место, где люди либо совершенно замыкаются в себе, либо становятся особенно говорливыми, открытыми. И этим нужно пользоваться.
– Значит, по Можайскому?
– Буссов действительно сказал, что вы – молодой специалист. Проходите практику, набираетесь опыта. Хотите потолковать с нами обоими, чтобы удобнее было общаться, он назвал ваш домашний телефон. Номер подсказал мне, где примерно находится ваш дом. И всё, никакого чуда. Скажу сразу, что с версией самоубийства сына на рыбалке я категорически не согласен! – напористо сказал Огнев.
Я вздрогнула – столько боли, отчаяния и страсти было в его словах.
– Вовку убили, убили! Понимаете? Я рад, что дожил до того времени, когда нашу точку зрения разделили представители закона. В течение двух лет нашего сына считали обычным утопленником. Наряду с этой существовала версия о его самоубийстве. Получается, что он сам во всём виноват. Мол, не справился с жизненными трудностями и принял яд. Но я не таким воспитывал сына, не таким! Мне пришлось возить гроб с его телом по Москве, и в нескольких храмах усопшего отказались отпевать. Газеты раззвонили, будто Вовка руки на себя наложил. Пришлось заплатить очень дорого за то, чтобы обряд совершили… – Георгий Владимирович всхлипнул и долго не мог отдышаться. – Как педагог я приветствую ваше желание овладеть профессией следователя…
После этих слов Огнева я расслабилась. Значит, Буссов представил меня не как сотрудника частного агентства, а как молодого настырного специалиста, жаждущего восстановить справедливость. Даже стало стыдно, потому что на Володю-то мне было, по большому счёту, наплевать. Нас он интересовал только как жених Дины Агаповой, погибший вскоре после разрыва с ней. Интересно, как же удалось матери отговорить взрослого, самостоятельного, влюблённого в Дину сына забрать уже поданное заявление? Наверное, сама пригрозила повеситься.
– Итак, Оксана, у стадиона "Текстильщики" и универмага "Молодёжный" вы поворачиваете на Рябиновую улицу и едете по ней в сторону области до Кунцевского кладбища. Если вы не разыщете мою супругу или не сможете определиться на местности, приходите к нам домой. Вы ведь знаете адрес. И тогда побеседуете с нами обоими. Но, надеюсь, Влада там будет до самого вечера. В любую погоду – в дождь, в мороз, по жаре она идёт к Вовке. Сидит там и молится. Конфисковала у меня тулуп и валенки, чтобы зимой не замёрзнуть… – Огнев невесело рассмеялся.
А я, наблюдая за ползущими по лобовому стеклу ручейками, вспомнила, что Дина Агапова точно так же проводит почти всё своё свободное время. Но почему случилось, что эти женщины не понравились друг другу, не стали свекровью и невесткой?..
Огнев подробнейшим образом объяснил, как отыскать могилу его сына на Кунцевском кладбище. Мне показалось, что я обязательно найду памятник в виде креста из белого мрамора и Владиславу Ефремовну около него. Дождь не прекращался, и мне захотелось ненадолго вернуться домой. Я точно знала, что это дело уже не оставит меня в покое, пока не будет раскрыто, не потеряет своей загадочности и мрачной привлекательности.
Неужели мать Владимира Огнева даже в такую погоду сидит среди памятников и крестов, под льющим уже целые сутки дождём?..
– Она действительно не пропустила ни одного дня? – Я не могла поверить в то, что такое в принципе возможно.
– Да, жена не позволила себе хотя бы раз остаться дома в течение этих двух лет. – Огнев говорил уже отрывисто, нервно, будто злился и на меня, и на себя, и на свою жену. – Надевает тулуп или плащ, соответственно обувается и идёт. Говорит, что непрерывно просит у сына прощения за то, что сгубила его. И ждёт, когда Вовка ей ответит – во сне или наяву. Но он молчит, и Влада каждое утро бежит туда. Если я не бываю болен, то под вечер увожу её домой. А сейчас лежу, не могу подняться, и поэтому она вернётся нескоро… – Огнев вдруг заплакал. – Влада уверяет, что убила нашего единственного сына, расстроив его брак два года назад. И сгинул паренёк… Ему было бы уже сорок шесть, но для нас он оставался ребёнком. Вовка обожал свою невесту, стелился перед ней, как перед божеством. Но Влада выяснила, что у Дины больной мальчонка, сын. Да пусть бы хоть с четырьмя ногами был, с двумя головами! Только бы Вовка не лежал на Кунцевском, а был бы сейчас с нами! Влада придерживается того же мнения, но тогда она отговаривала сына днями и ночами. Доказывала, что глупо становиться отчимом ребёнка-инвалида, когда имеешь куда более приятные перспективы…
– Вы в начале разговора сказали, что Владимира убили. Вы так думаете. А ваша жена? – Я старалась говорить осторожно, мягко, чтобы лишний раз не травмировать старика.
– Влада придерживается другого мнения. Считает, что сын и впрямь намеренно ушёл из жизни. Согласно заключению экспертов, он принял яд, находясь на середине реки, в лодке. А потом, потеряв сознания, упал за борт. В лёгких не обнаружили воды – значит, в тот момент он уже не дышал. Удар лодочного борта по голове положения не изменил, так как оказался посмертным… – Огнев начал задыхаться. – Как бы там ни было, но жена считает себя убийцей нашего мальчика. Пьяным он быть не мог. Употреблял исключительно элитные вина в ресторанах. И этот яд… Откуда он у Вовки? Говорят, что принял с пищей рано утром. Решил перекусить в лодке, я думаю. Такое бывало не раз, когда мы вместе рыбачили. И об этой его привычке закусывать в лодке мог знать кто-то ещё. Для устранения конкурентов все средства хороши. Незадолго до сына погиб банкир Кивелиди, и тоже от яда. Во всех случаях, что бы ни сделал Вовка – покончил с собой или позволил застать себя врасплох – виновата мать, вынудившая его отказаться от столь желанного брака. Конечно, сын и сам не горел желанием воспитывать безнадёжного инвалида, но ради Дины он мог пойти на это. Он имел средства на няню, прислугу. Мальчика мог вообще не видеть. Влада же превратила в ад и свою жизнь, и мою. Но ушедшего не вернёшь, а раскаянием горю не поможешь. Раза два Владимир обронил в моём присутствии, что не хочет больше жить. Но при Владе он не смел о таком и заикнуться. Он был приучен беречь мать, не перечить ей. И зря, чёрт побери! Зря!
Огнев стонал, как от невыносимой боли. А я затаила дыхание, стараясь стать маленькой, незаметной; пропасть в длинном ворсе чехла, покрывающего водительское сидение.
– Я сам – преступник, ибо так воспитал его. Волосы рву на себе, и тоже осознаю, что поздно! Поздно! Влада познакомилась на кладбище с такой же несчастной матерью, которая лишь на ночь уходит оттуда. Двадцать восемь лет было её дочке, когда она погибла. Бандиты убили три года назад. Мать вынудила девушку избавиться от будущего ребёнка, и та, в конце концов, ушла из жизни. Они с Владой понимали свои материнские права слишком широко, отказывая взрослым детям в праве самим решать свою судьбу. Одна запретила дочери рожать вне брака. Другая не дала сыну взять в жёны любимую женщину с больным ребёнком. Одно и другое – преступление. Но я это осознал только сейчас. Тогда я согласился на свадьбу – лишь бы сын был счастлив. Но переспорить жену не смог. И вот теперь две скорбящие матери на коленях просят умерших детей простить их. Если человек не хочет жить, он не будет; не обязательно для этого кончать самоубийством. Он просто перестанет себя беречь. Ему безразлично, умрёт он или останется с близкими на земле. И сейчас, я уверен, обе матери там. Промокли до костей, конечно. И всё пробуют докричаться… А дети молчат, молчат, будто не слышат. Дочка той женщины прожила после случившегося девять лет, но как будто не замечала свою мать. Вовка ушёл почти сразу. Девушка терпела дольше, но всё-таки нарвалась на пулю, потому что хотела оборвать свои страдания. Жаждала расстаться с жизнью, с воспоминаниями… Извините, я не могу больше говорить!
Огнев произнёс те же самые слова, что и Галина Емельянова четыре дня назад. Потом овладел собой.
– Надо будет, приезжайте не шестого, а завтра. Допросите нас, как собирались. Тяжёлый у нас получился сегодня разговор, но он и не мог быть иным…
– Жалею, что заставила вас пережить всё заново, Георгий Владимирович. Надеюсь, что в дальнейшем это не повторится, – тихо сказала я, отключила связь и вытерла глаза.
Глава 4
Дождь наконец-то прошёл, и я медленно брела по аллее, полной грудью вдыхая аромат мокрой листвы; под моими ногами будто бы текло расплавленное золото. Солнце отражалось в бесчисленных лужах, играло зайчиками на асфальте и надгробьях, настраивая меня на безмятежный, снисходительный лад.
Огнев подробно растолковал мне, что Кунцевское кладбище, ставшее элитным всего около семи лет назад, чётко делится по социальному признаку. Справа от дорожки размешается старая территория с ободранными оградками и скромными памятниками. Нужная мне могила находилась слева, на так называемой "Божеской" территории.
Старое кладбище называлось "Рабским". Интересно, что родственники и друзья усопших не видели ничего зазорного в таком, уже посмертном разделении людей. Я бы сошла с ума, окажись мои родители, сестра и братья на "Рабской" территории. А этим хоть бы хны…
Прикрывая глаза рукой от солнца, я ругала себя последними словами за то, что забыла очки на подзеркальнике – так волновалась. Тем более что тогда ещё моросил дождь, а тут вдруг неожиданно распогодилось. Пересилив прилипчивый страх, я вновь села за руль "Ауди".
На стоянке у кладбища перевела дыхание, отстегнула ремень безопасности. Изогнувшись, вытерла взмокшую от напряжения спину под чёрной шёлковой блузкой, которую надела с такой же мини-юбкой. Ноги запихала в "лодочки" на кокетливом каблучке. Но туфли ссохлись, и я всю дорогу боялась из-за этого попасть в аварию. Но ничего страшного не произошло, и я посчитала себя везучей.
Закрыв машину и подёргав дверцы, я подошла к тёткам у ворот и купила восемь розовых гвоздик, потому что белых не нашла. Не спеша направилась по главной аллее, то и дело поправляя забранные в строгий пучок волосы и подставляя влажное лицо вечернему солнышку. Макияж я почти весь сняла, оставила подводку для глаз и перламутровую помаду на губах.
Правила конспирации в данный момент не вынуждали меня изменять внешность и переодеваться, но я никогда не выносила однообразия, и за сутки могла менять туалеты раз пять. С тех пор, как стала работать в агентстве, старалась прожить каждый день так, чтобы перед сном сказать себе: "Ксюша, ты сделала всё, что могла. Не напрасно сегодня утром вылезала из постели, дёргалась, бегала, боялась и радовалась – результат налицо. Ты заслужила право спокойно заснуть до утра…"
Если сегодня найду Владиславу Ефремовну Огневу, буду совсем молодчина. Хоть что-нибудь да она мне скажет…
Вот здесь, кажется, следует свернуть и по узкой тропке пройти метров двадцать, глядя налево в поисках больного мраморного креста. Пока я не обращалась к редким прохожим и пыталась сориентироваться самостоятельно; но в какой-то момент не выдержала и решила уточнить маршрут.
Вдруг я вообще иду не туда? Тогда придётся возвращаться, терять время, лишний раз проходя мимо могил и глядя на лица умерших. Высеченные на камне портреты, бюсты и попоясные изваяния навевали на меня тоску. И мне, как всегда, захотелось плакать.
Как назло, когда я всё-таки решила узнать дорогу, вокруг никого не оказалось. Только слева, приглядевшись, я заметила за кованой оградкой женщину в чёрном – маленькую, хрупкую и, кажется, пожилую. Из-за плотно запеленавшего её голову чёрного платка трудно было разглядеть лицо, но для меня это не имело значения. Просто я подумала, что кладбище она знает неплохо и не откажется помочь.
Я уже открыла рот, чтобы окликнуть женщину и справиться у неё, не находится ли где-то поблизости могила Владимира Георгиевича Огнева, но тут же взглянула на памятник и обомлела. Ну и дура же я, в самом деле! Должна была понять ещё на подходе, что здесь лежит Лена Косулина, наша с Андреем Озирским знакомая и спасительница. В первые, самые тяжкие дни после гибели мамы мы с братьями и сестрой укрылись в её приюте. Лена, самоотверженно ухаживая за нами, в какой-то степени помогла справиться с горем, с безысходностью, с безумием. Не её вина в том, что я потеряла младших, не сумела вырастить их и оправдать собственное существование на земле.
Затаив дыхание, я стояла у оградки за спиной неподвижной женщины. И на какое-то время забыла об Огневых, о весьма желательной встрече с Владиславой Ефремовной, о том, зачем вообще приехала сюда. Казалось, что именно Лену я и должна навестить. И стыдно, что я так редко бываю на месте её упокоения. Женщина в глухом, пахнущем сырой шерстью платье, как будто дремала. У её ног валялся скомканный полиэтиленовый плащ. Он сверкал мелкими капельками под ясным, чистым солнцем.
Мы с Андреем впервые приехали сюда через две недели после похорон. За три года высокий холмик превратился в плоский, засеянный травой, к тому же его отделали гранитом. Для цветов установили две большие каменные вазы, и ни одна из них до сих пор не пустовала; в основном приносили розы и лилии.
А памятник, против моего ожидания, пышностью не блистал. Кроме имени и дат жизни на лиловато-чёрном фоне был выбит портрет Лены. Она сидела, положив щёку на ладонь, и грустно глядела на всех, кто заворачивал с аллеи. И под портретом – крест. Да, Лена была искренне верующей. И в момент гибели держала перед собой икону – думала, что образ защитит её. Она пыталась остановить бандитов, которые рвались в приют, чтобы добить своего раненого дружка. А у Лены никакого оружия не было – только икона и проникновенное слово…
Кто же эта женщина? Неужели мать Лены? По возрасту скорее годится в бабушки, и внешне они совсем не похожи. Впрочем, мало ли какая родственница может навестить Леночку! Да и старушки из её приюта вполне могут наведаться – не все же умерли за три года. Лена для них много сделала – содержала заведение на собственные средства, сама мыла старух, кормила их, пыталась сделать их жизнь хоть немного лучше. И забывать об этом – преступление.
Женщина обернулась, почувствовав моё присутствие, и я разглядела её увядшее лицо в россыпи веснушек, близко посаженные карие глаза. Из-под платка выбивались набрякшие влагой рыжие кудряшки.
– Здравствуйте! – сдавленным голосом сказала я и вошла за оградку.
– Здравствуйте, – отозвалась женщина, внимательно меня изучая. И тут же тоном вахтёрши поинтересовалась: – Вы к Лене?
– Да.
Я поставила четыре гвоздики из восьми в наполненную дождевой водой вазу.
– А кем вы ей приходитесь?
Пожилая мадам, как видно, не терпела конкуренции и ревниво оберегала своё единоличное право скорбеть.
– Знакомая.
Несмотря на холодный приём, я должна была выяснить кратчайшую дорогу к могиле Огнева; иначе не стоило начинать этот разговор. Я немного замешкалась, рассматривая портрет Лены, и тётушка недовольно заёрзала на лавочке, звякнув лопаткой.
– Что-то я вас раньше здесь не замечала! – припечатала меня подозрительная пенсионерка. – Вы в первый раз пришли?
– Во второй, к сожалению, – честно призналась я. – Хотя надо было бы почаще Лену навещать. Скажите, – я присмотрелась к придирчивой женщине внимательнее, – вы разве всех знаете, кто сюда ходит? Не сидите же вы на кладбище с утра до вечера!
– Сижу, – тихо сказала женщина и подняла дождевик. – То тут, то на могиле своего сына. Сегодня мать Леночки не смогла приехать. Попросила меня прибраться здесь, свечку поставить…
Сверкнувшая молнией догадка заставила меня ахнуть. Я ещё с полминуты цедила воздух сквозь зубы, не веря в очередную сегодняшнюю удачу.
Георгий Владимирович говорил о подруге своей жены, и история несчастной дочери той женщины была очень похожа на Ленину. Если это – Владислава Ефремовна, то она должна была слышать обо мне от Буссова или от мужа. Надеюсь, что мне не придётся долго вводить её в курс дела.
Женщина аккуратно сворачивала дождевик, и я следила за её узловатыми руками. В пальцы навеки вросли обручальное кольцо и перстень с похожим на антрацит камешком. Всё, довольно топтаться, пора начинать.
– Извините, ваша фамилия – не Огнева? – сухо спросила я.
Женщина вздрогнула и резко повернулась ко мне.
– А в чём дело? – Она побледнела, сжавшись в комочек на лавке, как озябший воробей. – Откуда вы меня знаете?..
– Мы сегодня разговаривали с вашим мужем, Владислава Ефремовна, – как можно мягче, спокойнее пояснила я. – Надеюсь, вы от него слышали об Оксане Бабенко, которая хотела поговорить с вами о сыне Владимире?
– Да… Да, конечно.
Огнева смотрела на меня в упор, но, кажется, не видела. Она выронила плащ и забыла о нём, бездумно терзала пальцами ридикюль.
– Значит, вы и есть Оксана Бабенко?
– Да.
Я показала Огневой пластиковую карточку частного агентства и ожидала вполне уместных вопросов. Но Владислава Ефремовна, потрясённая до глубины души, заговорила о другом.
– Тогда почему вы сказали, что знали Леночку?
– Потому что я её действительно знала. В трудные дни моей жизни я нашла приют в её ночлежке, которая называлась "Любовь". То, что и вы оказались знакомы с матерью Лены, – простое совпадение.
Контакт был установлен, и я присела на лавочку рядом с Огневой.
– Тот господин из РУБОПа… Буссов, кажется… Он сказал, что вы интересуетесь обстоятельствами гибели Владимира, – медленно начала Огнева, и я заметила, что она вся дрожит. – Но почему этим занимается РУБОП, вот вопрос! Неужели выяснилось, что к случившемуся причастна организованная преступная группа? – Женщина никак не могла смириться с этой мыслью. – Два года назад дело было закрыто в связи с установлением факта самоубийства. До сих пор у меня не было оснований сомневаться в выводах экспертов, – твёрдо сказала Владислава Ефремовна.
Мы сидели, касаясь друг друга плечами, и в то же время между нами была пропасть. Лёд недоверия ещё не растаял.
– А ваш муж думает иначе, – словно между прочим сообщила я.
– Гоша не может смириться с тем, что Вовка покончил с собой. Он считает самоубийство уделом слабаков, умственно неполноценных особей, у которых начисто отсутствует сила воли.
Огнева сняла платок, обмахнулась им и положила его на колени. Судорожно усмехнулась, и вот рту у неё сверкнула золотая коронка. В маленьких бледных ушах дрожали серьги-орешки.
– Лично у меня другое мнение на сей счёт.
– И какое же?
Я всё больше нервничала. Огнева затягивала меня в омут своего психоза, и это мешало сосредоточиться.