Единственное, что спасало Андрея Валентиновича в настоящем его положении от того, чтобы самому не впасть в депрессию и не запить горькую, это работа. Но теперь она была для него не просто любимым занятием, каким он мыслил её раньше, а некой отдушиной, пространственно-событийным континуумом, в который можно переместиться и находиться в нём, решая его проблемы, совершено забыв о собственных и не думая о неудавшейся жизни. Да, да, именно - о своей неудавшейся жизни.
Но он не стал ничего рассказывать Катюше.
Что это изменит?
Может, Катя разжалобится и простит ему то, что он сам себе простить не может? Ему, конечно, нужно прощение, но не такой ценой. А как? Как вернуть дочери утраченное им самим доверие? Как вернуть любовь? Какие слова нужно сказать, чтобы Катюша ему поверила, поверила в его раскаяние? Ведь оно искреннее, это раскаяние… А может, не нужно слов? Слова - ничто. Нужно жить, и, имея то, что он имеет, постараться сделать так, чтобы у дочери всё было хорошо. И ничего не говорить ей. Ничего. Контролировать её жизнь со стороны.
Не наблюдать со стороны, как она предложила, а вмешиваться, создавая условия для развития её бизнеса, и, по возможности, сокращать до минимума количество ошибок. Но только незаметно, так, чтобы она не заподозрила ничего о том, что он ей помогает, так, чтобы все победы и успехи её предприятия она относила на свой счёт. Если делать добро, то его надо делать бескорыстно, тем более, если речь идёт об искуплении грехов.
Андрей Валентинович молчал, а Катя сказала:
- Извини, папа. Мне некогда, у меня дела, - и добавила жёстко: - Уходи.
И он ушёл.
Больше они с Катей не встречались и ни о чём не разговаривали. Андрей Валентинович несколько раз приезжал в родной город, иногда по делам, но чаще, чтобы увидеть дочь. Он знал, где и с кем она живёт, знал, где расположен её офис. Он подъезжал на автомобиле с тонированными стёклами к тому месту, где она должна появиться, и украдкой смотрел на неё из окна автомобиля, но не подходил, боялся, что Катя не захочет с ним разговаривать.
- И я стал её теневым спонсором и негласным помощником, - рассказывал Самсонов. - Я отслеживал все Катюшины контакты, мои люди проверяли её поставщиков и покупателей. Если контрагент не вызывал у меня никаких опасений, я не противился заключению контракта. Если были сомнения, я делал так, чтобы контракт сорвался. Иногда я подставлял Катюше "правильных" бизнесменов и партнёров. Я не имею в виду её личную жизнь, - оговорился он, - в личную жизнь вообще вмешиваться нельзя. Речь идёт только о бизнесе. Я подталкивал в направлении Катюшиного предприятия надёжных людей, но действовал аккуратно, чтобы они сами не подозревали, что их сводят. А некоторые конкретно, действовали по моему заданию. Я им за это деньги платил. И немалые…
Самсонов умолк, заметив удивлённый взгляд Сидорова.
- Нет, нет, ты меня неправильно понял, - сказал он, как бы оправдываясь, - я не собираюсь умалить Катюшины заслуги в бизнесе. Мою помощь можно считать дополняющей и слегка корректирующей. Катя вполне бы обошлась и без неё. Она удивительно чутко ощущала перемены на рынке и всегда держала нос по ветру. А уж целеустремлённости и работоспособности ей было не занимать. Этим она в меня. Трудоголик. И артистизм необходимый у неё был, и обаяние. Да ты знаешь, что тебе рассказывать?
- Знаю, - кивнул Сидоров.
- Но не мог же я быть простым наблюдателем! Помогал, особенно на первых порах, когда она не стала таким асом в коммерции, какой её считали. Заслуженно считали.
Вдруг Самсонов вскинул голову и как-то странно посмотрел Сидорову в глаза.
- А хочешь начистоту? - спросил он, и начал говорить, не дожидаясь согласия Сидорова на исповедь, - Я, конечно, старался, чтобы помощь моя была Катюше незаметна, но в душе мечтал, что греха таить? Мечтал, чтобы она когда-нибудь узнала, что ей помогают, и поняла, кто помогает. И чтобы она не отвергла помощи, и не послала меня куда подальше…
Полного бескорыстия не бывает. Я так считаю. Всегда человек преследует какую-нибудь цель. А я человек обыкновенный, грешный. Я мечтал, что Катя поймёт, что я люблю её, и что давно осознал свою вину. Пожалуй, единственное, чего я хотел всю жизнь, это получить прощение у своей дочери. Но я так его и не получил. Не успел…
- Вы получили это прощение, - сказал Сидоров, когда старик замолчал, - Больше того, Катя не только вас простила, но и осознала свою часть вины в ваших непростых отношениях. Мне кажется, Катя очень сожалела о том, что не успела сказать, что тоже была неправа. Последними её словами были такие: "Прости меня, папочка".
- Правда? - хрипло спросил Андрей Валентинович, - Она так сказала? Не может быть… - Сидоров увидел, что волевой подбородок Самсонова задрожал, веки покраснели и в блёклых стариковских глазах засветились слёзы, - не может этого быть! Не может… Откуда ты знаешь, что говорила Катюша перед смертью? Откуда?! Ты что, рядом был?! Ты видел? Ты слышал?!
- Не я. Альфред Молотилов. Пархомовские бандиты хотели убить не только Катю, но и её гражданского мужа. Он ничего не мог сделать. Он был связан и избит.
- Молотилов? Мои люди искали его, но не смогли найти. Где он? Ты знаешь, где он?
- Он в безопасности. Конечно, эта безопасность относительна…
- Мне нужно, чтобы он был здесь. Ты меня понял? Здесь! Я засажу этого Пархома за решётку! Мне надо, чтобы он сидел не только за свои махинации, я за Катюшу ему отомстить хочу! Альфред Молотилов - главный свидетель. Приведи его сюда, Алексей…
Неожиданно в дверь постучались.
- Войди, Николаша, - крикнул Самсонов, зная, что кроме секретаря некому стучать в дверь.
На пороге возник вышколенный секретарь.
- Андрей Валентинович, пришёл господин Десницкий, - Николаша выразительно посмотрел на Сидорова.
- Пусть заходит, - сказал Андрей Валентинович, - У нас с Десницким от Алексея Алексеевича секретов не будет.
Николаша коротко кивнул и вышел.
Человек, сменивший секретаря на пороге, был высок, строен, но немолод, о чём свидетельствовали седые виски и белые пряди волос, расходящиеся в разные стороны от ровного пробора. Впрочем, судить о возрасте мужчины было трудно, ему можно было дать и сорок лет и шестьдесят. Тёмно-серый костюм сидел на нём, как влитой.
Вошедший легко мазанул взглядом светло-карих глаз по посетителю Самсонова. Легко и быстро. Если бы Сидоров не смотрел внимательно ему в глаза, то и не заметил бы этого взгляда. Но он его заметил, и тут же ощутил себя просканированным и просвеченным насквозь. Помощник Андрея Валентиновича Самсонова, догадался Сидоров, вспомнив описание, данное майором Мотовило. Действительно, сильно смахивает на гэбэшника - напускное безразличие в глазах, отсутствие каких-либо особенностей в чертах лица - ни красоты, ни изъянов. И вообще, лицо неподвижное, лишённое мимики. Фоторобот, а не живой человек. А выправка военная.
- Познакомься, Денис, - сказал Самсонов, - это мой зять, Сидоров Алексей Алексеевич. Десницкий Денис Александрович, начальник службы безопасности моего холдинга.
- Очень приятно. Десницкий, - сказал Денис Александрович, протягивая руку.
Ладонь была сухой и жёсткой. А на запястье из-под белоснежного манжета выглянули часы на золотом браслете. Не тяп-ляп, узнал Сидоров знакомую дорогую марку - Радо.
- Сидоров.
Десницкий взглянул на часы, кивнул самому себе, подошёл к мини-бару, и, не спрашивая разрешения, налил себе виски. Потом сел на диван рядом с Андреем Валентиновичем, и, сделав небольшой глоток, беззвучно покатал виски во рту, прислушиваясь к вкусовым ощущениям. Было заметно, что к дорогим напиткам Десницкий привык давно, а, смакуя "Баллантайн", он всего лишь проверяет на вкус соответствие содержимого бутылки его названию. И ещё Сидоров понял, что этого человека связывают с Самсоновым не просто служебные отношения, но и дружеские.
- Рассказывай, Денис, - предложил Самсонов, - Можешь ничего не скрывать, Алексей Алексеевич в нашем лагере.
- Я это уже понял… Итак, Пархом сядет, как миленький. Компромата на него я собрал достаточно. Наши московские товарищи обещали стопроцентный успех. Я только что с самолёта. Вчера вечером встречался в белокаменной с заместителем генпрокурора и с его цепным псом, следователем по особо важным делам. Оболенцев, ты его знаешь. Обсуждали детали предстоящей операции. Группа уже создана, ждала только нашей отмашки. Я её дал с твоего вчерашнего благословения. Завтра здесь будет жарко. Не поздоровится ни Пархому, ни местному городскому руководству - господам из мэрии и милицейским начальникам. Только…
- Что "только"?
- Доказательства по организации многих Пархомовских афер имеются, и они неоспоримы. Чего я не сделал, доделают спецы из генпрокуратуры. А вот по факту, извини, Андрей, по факту убийства твоей дочери практически ничего нет. Одни лишь косвенные данные, да и то… Никто ничего конкретного не видел. Только соседи в коттеджном посёлке наблюдали, как её и Альфреда Молотилова чечены сажают в машину и куда-то увозят. И всё.
Куда, зачем и что потом стало с супружеской парой, никто сказать ничего не может. В Шугаевке всё сгорело дотла. Кроме того домика, ещё два соседних. Следов никаких. Сначала-то следы протекторов, наверняка, можно было отснять, но кому это нужно было? А потом всё размесили… Сторож слышал, что какие-то машины на территорию садового общества въезжали, а потом выезжали, но ничего не видел. Было поздно, и все, кто на дачах находился, спали. Считай, конец октября. В это время на дачах вообще мало кто ночует. Повторная экспертиза останков Екатерины Андреевны тоже, скорей всего, ничего не даст, так что на эксгумации настаивать не рекомендую. Да там судмедэкспертам и исследовать-то нечего, кости одни обугленные… Извини, Андрей Валентинович.
Самсонов вздохнул.
- Значит, Альфреда твои люди не нашли.
- Нет. Затерялся. Где-нибудь среди бомжей отсиживается или вообще куда-нибудь уехал. Если, конечно, его раньше нас не разыскали пархомовские боевики. Может, потом, когда Пархома возьмут, Молотилова в розыск объявят. Но я сомневаюсь…
- В розыск Молотилова объявлять не придётся, - подал голос Сидоров, - Он жив, и я знаю, где он…
2
- Может, консервы? - радостно предположил Окрошка, - Вот здорово было бы!
- Плохо было бы, - возразил Альфред, - В это бомбоубежище минимум лет одиннадцать не ступала нога человека. Все консервы давно испортились. Если там действительно консервы, не вздумай их есть. Отравишься.
- Ничего подобного, - начал спорить Окрошка, - их в котелке прокипятить и ничего не отравишься. Они же запаянные. Что с ними будет? Да, и проверить можно - если банка вздутая, её, конечно, лучше выбросить, а можно и не выбрасывать, а прокипятить только. Если банка целёхонька и не вздута, консервы лопай прям так. Ни хрена не будет, точно говорю.
- И всё же, я не стал бы рекомендовать…
- А мне по фигу твои рекомендации. Ты мне просто - Альф. Ты Ляксеичу родственник, а мне никто!
- Да я не настаиваю, - разозлился Альфред, - хочешь отравиться - травись. Твоё дело. Но, я предупредил.
- Да пошёл ты!.. Родственник!
- Может, сначала проверим, что там, а потом уже и выяснять будете, кто кому родственник, ёшкин кот? - раздался за их спинами хриплый голос Бирюка.
Альфред и Окрошка оглянулись. Окрошка посмотрел на Бирюка удивлённо, словно недоумевал, почему этот уголовник ещё здесь, но ничего не сказал, только крякнул и резво поскакал в открытую дверь.
- Свети, Альф, - приказал он Альфреду, - вот, сюда свети. Видишь, где я стою? У баррикады этой.
Альфред подошёл к стеллажу и посветил Окрошке, который, сгорая от нетерпения, пытался оторвать крышку от одного из ящиков.
Бирюк остался у порога, он что-то шарил в темноте по стене.
Ящиков было по два в глубину стеллажа и по пять по длине полок, а всего полок было шесть. Итого шестьдесят ящиков, наполненных неизвестно чем, но явно чем-то полезным. Пусть даже тушёнкой. Окрошка частично прав. Альфред помнил, мама рассказывала, что если банка не вздута, её действительно можно открывать и есть содержимое, не боясь отравиться. Правда, это касалось только тех консервов, срок годности которых не истёк, но, в теперешнем положении Альфреда, этим уточнением можно и пренебречь.
Неожиданно раздался щелчок и вспыхнул яркий свет. Альфред зажмурил глаза.
- Ёшкин кот! - изумлённо прохрипел Бирюк, - Я так, на всякий случай решил выключатель проверить. А напруга есть, оказывается!
- Ну, да, - пояснил Альфред, сам только что догадавшийся о происхождении напряжения, - всё верно. В бомбоубежища электроэнергия подаётся по подземным коммуникациям - напрямую с электростанции. Здесь где-то и автономное питание должно быть. Аккумуляторный блок или дизель-генератор какой-нибудь. На случай ядерного удара. Он, наверное, там, дальше, - Альфред указал в конец помещения.
В дальней стене виднелась ещё одна дверь, тоже закрытая.
- В какой-то другой комнате. Там должно быть много комнат. Бомбоубежище на всех работников цеха рассчитывалось, эдак человек на…
- Хорош трындеть! - перебил Окрошка разглагольствования Альфреда, - Давай лучше смотреть станем, что там такое в ящиках.
- Ну-к, дай-ка, - Бирюк достал из своей котомки фомку, и ловко подковырнув крышку, открыл ящик.
Ящик был заполнен ровными рядами серых брусочков.
- Чегой-то? - разочарованно спросил Окрошка, - Мыло что ли?
Альфред вытащил один брусок из верхнего ряда, понюхал, помял в руках и заявил:
- Пластит.
- Чего? - переспросил Окрошка.
- Пластит, - повторил Альфред, - его на "Искре" для Министерства Обороны в огромных количествах производили когда-то. Практически, до девяносто четвёртого года. Пластит - это взрывчатка такая, с большой мощностью взрыва…
- Да знаю я, что такое пластид, - взорвался вдруг Окрошка, - я, как-никак, воин-интернационалист. Повидал я в Афгане этого пластида! Тебе и не снилось.
- Ты хоть знаешь-то, где Афган находится? - с усмешкой в голосе спросил Бирюк. - Что ты за брехло такое!
- Я брехло? - возмутился было Окрошка, но сразу поменял тактику, уразумев, что байка о его участии в боевых действиях советских войск в Афганистане не прокатит.
Альфу ещё можно лапшу на уши навешать, но Бирюк-то его, как облупленного, знает.
- Ну, не был я на войне, - сказал он, почесав в паху. - И что с того? Я в те времена, когда наши в Афган входили, уже ногу потерял в железнодорожной катастрофе. Но я же, почитай, лет пятнадцать роль воина-интернационалиста исполняю. Станиславский с Немировичем-Данченко как учили? Артист должен вжиться в роль, чтобы ему народ поверил и милостыню подал. За билет в театр чтобы, значит, заплатил. Я все детали знать должен. И про пластид этот.
- Надо говорить: пластит. "Т" на конце, - вставил слово Альфред, но его никто не услышал.
- Немирович? Станиславский? - ухмылялся Бирюк. - А про этих господ ты от кого узнал? От тех, что тебе, побирушке, милостыню подаёт?
- Я, между прочим, жизнь прожил. А до сорока годков нормальным человеком был. Инвалидскую пенсию получал. Телевизор у меня был. "Горизонт"! Комнату в коммунальной квартире имел…
- Пока не пропил, - дополнил Бирюк. - Сначала "Горизонт" свой, а потом и комнату.
- Сволочь ты, Бирюк, - устало вздохнул Окрошка, - бандитская рожа и сволочь… Ну, ладно, что со взрывчаткой делать будем?
Бирюк хмыкнул, а Альфред пожал плечами.
- Может, её продать? - задумчиво произнёс Окрошка, - Интересно, а за сколько всё это, - он быстро пересчитал количество ящиков, - за сколько это добро продать можно? Тыщь за шестьдесят?
- Долларов, - добавил Альфред, - вообще-то я не знаю, сколько пластит стоит…
- И кому ты эту хреновину продавать собрался? - усмехнулся Бирюк, - И где? Сядешь на базаре, и будешь кричать: "Кому пластид!?! Налетайте!".
- А это уже не твоё дело - кому, где и почём. Ляксеич придёт, решит кому и почём. Ляксеич - голова!
- А ты - жопа, - заметил старый уголовник и посмотрел на Молотилова, - ну, что? Дальше будем ваше бомбоубежище осматривать?
- Будем, - согласился Альфред.
- Пошли, - скомандовал Окрошка, - давай Бирюк, открывай вторую дверь. Надо, к возвращению Ляксеича, все катакомбы исследовать. Может, где-нибудь и консервы сыщутся?
Со второй дверью Бирюк справился так же быстро, как и с первой.
Взгляду исследователей подземелья представился длинный освещённый коридор с двумя рядами дверей по бокам. Эти двери Бирюк вскрывал играючи, едва прикасаясь к замочным скважинам своей универсальной отмычкой. Все помещения были стандартными и пустыми. Посредине стол, по стенам - деревянные нары.
- Это кубрики, - объяснял много знающий о бомбоубежищах Альфред. - В них люди должны были переждать воздействие ударной волны и проникающей радиации. А потом, когда ударная волна пройдёт, а уровень радиации снизится, они могли бы, надев на себя специальные защитные костюмы, выбраться наружу и…
Окрошка зевнул и перестал слушать объяснения Альфа. Он явно приуныл, и уныние его возрастало по мере того, как количество неисследованных отсеков подходило к концу. Надежды на неожиданную полезную находку таяли. Только в одном кубрике они нашли несколько противогазов, в беспорядке валяющихся на нарах. Некоторые противогазы были без сумок и почти все - разукомплектованные.
Да если бы они даже находились в полной боеготовности, эти средства индивидуальной защиты были бродягам ни к чему. На фиг им противогазы? Время мирное, а газами их травить пока никто не планировал. Тем не менее, Окрошка собрал из нескольких разукомплектованных противогазов один комплектный, перебросил сумку через плечо, и, напялив на голову маску, пробубнил невнятно:
- Бу-бу, бу-бу? Бу-бу бу бу-бу-бу бу-бу-бу.
- Противогаз сыми, потом говори, - посоветовал Бирюк.
Окрошка снял маску, не потому, что решил послушаться Бирюка, а потому, что противогаз мешал командовать. И повторил:
- Чего стоим? Ещё два кубрика осталось.
В предпоследнем по счёту с левой стороны отсеке их ждала удача: посредине на столе стоял большой зелёный ящик. Когда Бирюк его вскрыл, Окрошка ахнул.
- От-те на! Теперь мы - сила!
Ящик был забит автоматами Калашникова. В специальном отделе ровными рядами лежали автоматные рожки, заряженные патронами.
- Никак воевать собрался? - с усмешкой спросил Бирюк.
- А что? Воевать не воевать, а оборону держать сможем.
- Против кого оборону? - спросил Альфред.
- Мало ли! - удивился Окрошка вопросу, - Время теперь хоть и мирное, но неспокойное. Коррумпированные чиновники, например. Захотят лишить нас крыши над головой, а мы их сюда не пустим. Или вот его, - Окрошка кивнул на Бирюка, - друзья-товарищи по криминальному прошлому заявятся. Мы, Альф, с тобой и с Ляксеичем в этом бомбоубежище оборону вечно держать сможем. Жаль, только - консервы не нашли! А то бы…
- Ещё ты сможешь взорвать себя в знак протеста против разгула бандитизма, произвола властей и беспредельной коррупции, - добавил Бирюк, доставая из ящика автомат и пристёгивая магазин. С видом знатока передёрнул затвор, желая проверить его работу, потом отстегнул рожок и хотел снова передёрнуть затвор, чтобы выкинуть патрон из патронника, но не успел - одноногий "афганец" выхватил из его рук боевое оружие.
- Ух, ты!