Старик снова пригубил бокал и поставил на журнальный столик, стоящий между диваном и креслом, на котором сидел Сидоров.
- Мне выпивать нельзя совсем, - сообщил он. - врачи запретили даже нюхать. А ты себе ещё налей.
- Пожалуй, я тоже не буду. С утра пить не в моих привычках.
- Похвально. Хорошая привычка… Тебя, наверное, интересует причина наших таких… натянутых отношений с дочерью?
Сидоров промолчал, не ответил ни да, ни нет.
Конечно, его интересовало всё, связанное с бывшей женой, но он понимал: то, что предлагал рассказать Самсонов, было личным, очень личным, такое не рассказывают каждому встречному и поперечному. Поэтому он не мог сказать "да". Но Сидоров не считал себя каждым, и видел: старик сам хочет ему рассказать всё. Может, Андрей Валентинович желал облегчить душу, а может, признал его, Сидорова, близким и родным, которому можно рассказать о своей беде. Поэтому Сидоров не сказал "нет".
Самсонов откинулся на спинку дивана и снова закрыл глаза.
- Причина проста и тривиальна, - начал он рассказ, - такое встречается часто, гораздо чаще, чем об этом рассказывает в своём телешоу Андрей Малахов…
Сидорову ничего не сказало это имя, он и раньше не считал телевизионный ящик источником полезной информации и очень редко смотрел телепередачи, а последние пять лет и телевизора-то в глаза не видел. Но он не перебивал старика, слушал внимательно.
…Катерина росла без матери. Первая жена Самсонова, черноокая и статная красавица Серафима Наумовна, умерла, дав жизнь дочери, но не найдя сил, чтобы выжить самой. У маленькой Кати была нянька, пожилая женщина, соседка Самсоновых по коммунальной квартире. Отец не мог много времени уделять дочери, в силу постоянных разъездов по стране в поисках новых месторождений нефти, а когда стал директором одного из предприятий нефтедобывающего комплекса в Западной Сибири, то и вовсе стал появляться в родном городе не больше одного-двух раз в году.
Катя очень любила отца. За неимением мамы, всю свою дочернюю любовь она дарила ему. За двоих. Няня была доброй женщиной, даже излишне доброй, она баловала Катю и позволяла ей гораздо больше, чем позволила бы родная мать. Катя к ней неплохо относилась, но… Но няня, это всего лишь няня - чужой человек. А отец…
Как же Катя ждала его приездов! Каждое утро, едва проснувшись, она спрашивала у няни:
- А папа приехал?
И когда няня говорила ей, что папа должен приехать тогда-то и тогда-то, через столько-то и столько-то дней, она сильно расстраивалась и принималась считать дни, хотя считать пока умела только до десяти. Катя загибала пальчики, и когда все десять пальцев сжимались в два маленьких кулачка, а считать надо было ещё и ещё, она начинала плакать.
Ей не в радость становились игрушки и книжки-раскраски. Она плакала от одиночества, несмотря на то, что няня всегда была рядом, и от несправедливости. От чудовищной несправедливости. Няня успокаивала девочку, как могла. Через некоторое время Катюша переставала плакать, и няня думала, что подопечная смирялась со своей долей. А Катя каждый вечер, ложась спать, думала, что няня ошиблась, и что папа завтра утром обязательно приедет.
Когда отец, наконец, приезжал, Катиной радости не было предела. Она не отходила от него ни на минуту. Они гуляли в парке, катались на аттракционах, ели мороженое. Катя тараторила без умолку, торопясь рассказать отцу обо всём, что случилось за время его отсутствия. Умолкала лишь, когда засыпала.
Няня рассказывала Андрею Валентиновичу о том, как Катя плачет и скучает, как ждёт его и как любит. Самсонов кивал, слушая и соглашаясь, но через пару дней опять собирался в дорогу. Он не мог поменять работу, да и не хотел. Потому что считал: нефть - это не просто чёрное жидкое золото, нефть - это нечто вечное, это очень большие деньги и гарантия безбедного существования на всю жизнь. Бросить заниматься нефтью - значить лишить себя гарантии.
И он уезжал. А Катя ждала! Господи! С каким нетерпением она его ждала! Пожалуй, только она сама смогла бы рассказать об этом…
Впрочем, вскоре, когда Кате исполнилось шесть лет, всё изменилось. Андрей Валентинович получил огромную благоустроенную квартиру в Таргани, забрал Катюшу, и они стали жить вместе. Если только можно назвать "совместным" их проживание, когда Катя с утра до вечера бродит по пустым комнатам или в одиночестве играет с куклами, а отец сутками не приходит с работы, а иногда уезжает на несколько дней - то в Москву, то ещё куда-нибудь.
У Кати снова появилась няня. Теперь молодая и красивая. Она приходила к Самсоновым каждый день и уходила домой только на ночь, а в те дни, когда Андрей Валентинович не ночевал дома или улетал в командировку, она ночевала в их квартире. В обязанности няни, кроме ухода за Катюшей и её, так сказать, воспитания, входила домашняя уборка и готовка.
Готовила няня отвратительно, а прибиралась в квартире быстро и небрежно, словно не сама сюда пришла деньги зарабатывать, а её привели силком и заставили отбывать повинность. Катю же она не воспитывала; в лучшем случае, присматривала за ней: как бы не выпала из окна третьего этажа, а так как Катя выпадать из окна не собиралась, то и проблем у няни с присмотром не было никаких. Катя была предоставлена самой себе. Она играла в игрушки, рисовала папу и, неосознанно, вырабатывала в характере основы самостоятельности и независимости.
Няню, а точнее, домработницу, звали длинно, и, как казалось Катюше, некрасиво - Элеонора Владиславовна. Поэтому Катя её никак не называла. Элеонору Владиславовну это злило, и вообще взаимоотношения няни и Кати были натянутыми и сухими. А чаще их просто не было - вообще никаких взаимоотношений.
И ещё Катя сильно ревновала любимого папулю к этой белобрысой, худой и губастой тётке. Она замечала взгляды, которые иногда отец бросал на Элеонору и гадкие, как ей казалось, ответные улыбочки и ужимки домработницы. Как-то раз она предложила папе:
- Пап, а давай, Э-ле-о-но-ры Вла-ди-сла-во-вны, - она произнесла имя и отчество няни-домработницы по слогам, - давай, её больше не будет.
- Как это? - не понял Андрей Валентинович.
- Пусть она к нам не приходит.
- А кто будет присматривать за тобой в моё отсутствие? Кто будет тебя воспитывать?
- А меня не надо воспитывать. Я воспитанная.
- Ну… - замялся отец.
- Суп из пакетов я сама варить буду. И в магазин ходить.
- А в доме убирать?
- И убирать я.
- Но тебе же учиться надо. Первого сентября в школу пойдёшь, в первый класс.
- Плохая она. Не хочу, чтобы Элеонора Владиславовна здесь была, - Катя снова произнесла ненавистное имя по слогам.
Папа смутился и ничего не ответил.
А вскоре произошло то, что вначале сильно расстроило Катюшу и показалось ей очередной неприятностью, а чуть позже она поняла: это никакая не неприятность, это катастрофа!
Элеонора, или Нора, как её стал звать папа, осталась у них ночевать. Папа был дома, а Нора осталась у них. Катя увидела её утром, выходящую из папиной спальни, растрёпанную, но с довольной улыбкой на пухлых красных губах. На ней была папина рубашка. Несмотря на свой дошкольный возраст и полное отсутствие информации в вопросах взаимоотношения полов, Катя сразу всё поняла.
Это было утро субботы. А за завтраком папа сказал:
- Катюша. Тётя Нора теперь будет жить у нас постоянно. Надеюсь, что вы с ней будете ладить.
- Конечно, любимый, - приторно улыбнувшись Кате и приобняв Андрея Валентиновича за плечи, сразу расставив все точки над "i", ответила за Катю Элеонора. - Мы обязательно поладим с нашей Катюшей. Правда, Катюшенька?
Катя закашлялась, подавившись бутербродом с сырокопчёной колбасой, и, швырнув его на стол, выбежала с кухни.
С этого дня отношения между Катей и Норой из натянутых превратились в откровенно враждебные. Причём совершенно откровенно игнорировала новоиспечённую "маму" Катюша, а Нора действовала исподтишка. Что-то нашёптывала Андрею Валентиновичу на супружеском ложе, ябедничала, даже проливала крокодильи слёзы, сокрушаясь, что как ни старается наладить контакт с падчерицей, как ни пытается доказать свою любовь - всё без толку. Все слова - как в вату уходят, всё внимание мимо, не оценивается и не замечается.
Часть правды в словах Элеоноры была, но только часть. Никакой любви она к падчерице не испытывала и не проявляла, и контакта никакого налаживать не собиралась. Если она и разговаривала с Катей, то только тоном приказа. Зато при Андрее Валентиновиче пела соловьём и сюсюкала, с Катей как с маленькой. Любой бы увидел в поведении Норы неискренность, но Андрей Валентинович, казалось, ничего не замечал.
Отношения Кати с отцом стали портиться, её безграничная любовь к нему притупилась, а вскоре и вовсе ушла.
Это произошло примерно через год после его женитьбы на Элеоноре Владиславовне. Странное дело: из худой за этот год Нора превратилась в толстую. Живот у неё стал большой и уродливый. В один прекрасный день Нору увезли на "скорой", а когда она вернулась домой, то вернулась не одна. Нору привёл папа, а в руках у папы был голубой свёрток. Почти сразу из свёртка раздался противный писк, и Катя узнала, что у неё теперь есть братик, и зовут этого братика Владиславик. Новорождённого назвали так в честь Нориного папы.
Катя возненавидела Владиславика с первого дня.
- Ничего, - услышала она как-то Норин голос из спальни, - Я думаю, Катенька нашего Владиславика полюбит. Вот разглядит его хорошенько, увидит, какой он красивенький, какой он беленький и чистенький, какой он "нюхаша", и сразу полюбит.
Нюхаша! Слово-то какое придумала, думала Катя, сжимая зубы.
- Я тоже так думаю, - согласился отец, - а, правда, какой мой сын красивый! Весь в тебя, моя радость!
Катя из интереса внимательно рассмотрела Владиславика, когда Нора меняла ему пелёнки, и поняла, что отец прав, но только в одном: Владиславик - точная копия Норы. Такой же белобрысый, те же глупые голубые глаза, даже ещё глупее. И губы такие же пухлые.
Никакой красоты в младенце она не нашла. По её мнению, глаза должны быть карими, кожа смуглой, а волосы чёрными. В тот период жизни она искренне в это верила, потому что сама была такой. Папа был не таким, но пап не выбирают. А о том, что вкусы со временем меняются, она не знала. И о том, что дело не в цвете волос и глаз, тоже не знала.
Ублюдок.
Новое слово, усвоенное в школе. Ублюдок! Так Катя стала называть про себя Владиславика. В школе, в самом первом классе, она вообще много новых слов узнала, и не только слов, но и понятий. Училась-то она вместе с детьми тарганских нефтяников-работяг, которые и сами в выражениях не стеснялись и чад своих за матерщину не ругали, считали мат неотъемлемой частью и нормальным, законным вариантом великого и могучего русского языка. Ещё Катя узнала, что дети берутся в роддоме, они там рождаются из животов баб, а заводятся в животах от какого-то микроба. И только у баб. Микроб этот только на баб действует. А вот что за микроб такой, этого никто не знал, никто из одноклассниц.
Заражаться и носить в животе какую-то гадость, которая потом превратится в подобие Владиславика, Катя не хотела. Ничего, если каждый день мыться с мылом и не есть грязные продукты, думала она, авось у меня в животе никто и не заведётся. Да и время ещё есть. Школьные подруги говорили, что этот микроб только на взрослых баб действует, в основном, на замужних.
Позже она всё узнала про микроба, от которого рождаются такие ублюдки, как Владиславик, и решила твёрдо: ребёнка у неё не будет никогда! И выходить замуж тоже не хотела.
Шли годы. Владиславик рос, а Катя взрослела. Андрей Валентинович по-прежнему уделял много времени работе, а когда был дома, занимался с сыном. Он с ним играл в дурацкие игры с визгами и хрюканьем, или сказки читал. Между прочим, ей папа сказки никогда не читал, вспоминала Катя. Игрушек у Владиславика было очень много, детская была завалена игрушками. Всё, что имелось хорошего в местном Детском Мире, было куплено. И из каждой командировки отец привозил новые игрушки, такие, которые в Таргани никто и не видывал.
Катя не завидовала Владиславику, она просто не понимала: куда столько? Она давно перестала ревновать отца и к Норе и к их сыну, она отгородилась от них подругами, книгами и школьными уроками. Училась Катя хорошо. А что ещё делать девочке в богом забытой Таргани?
Однажды, Катя заканчивала десятый класс, а Владиславику исполнилось девять лет, папа с Норой ушли к друзьям в гости, а Катя осталась в квартире с братом. Она что-то учила по химии, как вдруг на кухне раздался истошный крик Владиславика. Катя опрометью бросилась на кухню и увидела такую картину: мальчишка бегал по кухне из угла в угол как сумасшедший, выпучив глаза и тряся рукой. И орал дурниной. Он обжёгся, когда хотел снять с плиты жестяную крышку, в которой топил сахар, чтобы сделать себе леденец. Расплавленный сахар перетёк с крышки на конфорку и вся кухня наполнилась едким дымом.
- Идиот! - закричала на него Катя, - В серванте конфет полно шоколадных, а он дурацкими экспериментами занимается! Оголодал, ублюдок?!
Владиславик заорал ещё громче.
Катя выключила плиту, столкнула с неё тряпкой пузырящееся варево Владиславика. Потом поймала брата за запястье, и, открыв кран с холодной водой, сунула под струю его обожжённую руку. Боль отступила, и пацан немного успокоился, но когда Катя закрыла кран, Владиславик снова заплакал.
Пришли папа с Норой, а Владиславик весь в слезах. Кате попало за то, что она не следила за братом, а Владиславик спросил у отца, глотая слёзы:
- Папа, а кто такой ублюдок?
Андрей Валентинович зло посмотрел на дочь, но ничего не сказал, а когда Нора увела сына дорёвывать в родительскую спальню и смазывать какой-то мазью ожог, папа пришёл в Катину комнату и спросил:
- Как долго это будет продолжаться, Катерина?
- Что именно?
- Почему ты ненавидишь брата? Почему ты ненавидишь Нору, меня, всех нас? Почему ты назвала Владислава ублюдком?
Катя пожала плечами:
- По привычке.
- По привычке? - разозлился отец, - Так ты, что же? Ты его всегда так называешь?
- Мысленно, - слегка испугалась Катя.
- Мысленно? - отец от неожиданности сел на письменный стол.
…Андрей Валентинович снова подошёл к окну и снова надолго замолчал, глядя в пасмурную серую даль ноябрьского утра.
- Мне бы понять тогда, что я неправ, - продолжил он от окна, - неправ с самого начала. Когда о дочери забыл, когда Нору в дом привёл… На пустом месте такая ненависть, какая была у Катюши ко мне, к моей жене, и к моему сыну, не возникает. Всегда есть причина, и, как правило, эта причина в нас самих. Только мы её не видим. Позже прозреваем. Позже… когда уже ничего исправить нельзя. Или можно, но для этого придётся жертвовать чем-то другим. Или кем-то другим. А иногда и жертвы ничего не решают.
Самсонов вернулся к журнальному столику, взял бокал, подержал в руках и поставил назад.
- Мне восемьдесят, - сказал он. - Когда Катюша родилась, мне уже сорок три было. Поздний ребёнок, можно сказать. Обычно поздним детям родители всю любовь отдают, а я не отдал. В работе был по уши, только о работе и думал… Нет, Катю я любил всегда, но как-то… традиционно, без надрыва и самопожертвований. Должен любить, и любил…
А когда Владислав родился, я уже в колее был: с работой полный порядок, перспективы радужные, можно и о семье подумать. Я, наверное, с ума сошёл, а может, отцовское чувство во мне, наконец, проснулось окончательно. Вот только я его неравномерно между детьми распределил, чувство это. Владиславу почти всё, а Катюше, что осталось… Тогда я очень разозлился на дочь из-за этого слова - "ублюдок". Наорал, и… Глупость я большую совершил, Алексей, деньгами её попрекнул. Сказал: мол, живёшь на мои деньги, на всём готовом. Самостоятельную и независимую из себя строишь. Вот посмотрел бы, сказал, как ты без нас, без ублюдков, прожить смогла. А она мне в ответ: посмотришь. И отвернулась, больше ничего не сказала. Позже понял: она от меня тогда совсем отвернулась…
Время к выпускным экзаменам шло. Окончила школу, уехала сюда. Даже на проезд денег от меня не взяла, где-то заняла. Здесь в торговый поступила, окончила с красным дипломом. Пока училась, я ей помощь неоднократно предлагал. Отказывалась. И, когда решила после окончания института свой бизнес организовывать, я снова к ней приехал и денег хотел дать. Я тогда своё предприятие акционировал, денег у меня немеряно было. Опять отказала. Я сама! Ты, говорит, хотел посмотреть, как я без тебя существовать буду? Смотри. Только со стороны. А миллионы свои тебе есть на кого тратить…
- Ну, зачем ты так, Катюша? - обиделся Андрей Валентинович, - Я же от чистого сердца. Ведь ты же дочь моя! Родная!
- Родная? - Катерина разозлилась, - А ты помнил об этом, когда по командировкам мотался? А я ждала тебя, и как дура надеялась, что вот эта, именно эта командировка, последняя, что ты приедешь, и мы будем жить вместе. Вдвоём, как два самых близких и родных человека. Нет, не помнил. Работа у тебя была родной. Нефть эта проклятая тебе родной была! А потом у тебя и другие родные появились, сначала Нора, потом ваш сын. И тебе вообще не до меня стало. Я в твоём доме не как родная, а как чужая жила. И тебя это устраивало. Не закатывает дочурка истерик - значит, всё в порядке. Не требует к себе внимания - значит, не нуждается. Так что можно всё время и любовь другим родным уделять. Норе, сыночку ненаглядному. Нюхаше!
Андрей Валентинович стоял красный, словно его по щекам отхлестали. Всё было правдой в Катюшиных словах! Всё!!
Он бы мог как-то смягчить Катин гнев, рассказав о том, что с Норой они расстались, что жена просто-напросто сбежала от него с заезжим музыкантишкой, бас-гитаристом из какой-то рок-группы, забыв даже о сыне, оставив Владиславика отцу. Через три месяца вернулась, но Андрей Валентинович её не простил, выгнал из дому. Нора подала в суд, но ничего не добилась: судьи не поверили в её раскаянье (Андрей Валентинович судейское неверие укрепил очень хорошими гонорарами), брак был расторгнут, а сына ей не вернули. Но Элеонора Владиславовна долго не горевала по этому поводу, нашла себе нового мужа, молодого парня из коммерсантов-предпринимателей первой волны, и живёт теперь в Австралии.
Он мог бы рассказать ей и то, что с Владиславиком у него нет общего языка. Мальчишка совершенно не хочет учиться, грубит и целыми днями шатается по Таргани с поддатыми друзьями-хулиганами в поисках развлечений. Он и сам, в свои четырнадцать лет, выпивает. Чаще всего эти развлечения заканчиваются разбитым лицом и краткосрочной депрессией с зализываньем ран, а иногда - приводом в милицию. И тогда Андрею Валентиновичу приходится пользоваться своим положением, деньгами, и напрягать друзей, чтобы замять дело об очередной хулиганской выходке сына.
Какое-то время сынуля становится смирным и тихим, но через три-четыре дня всё начинается сначала. Владиславик уже давно на учёте в детской комнате милиции. От отца Владиславику нужно только одно - деньги. Но Андрей Валентинович денег ему не даёт, и поэтому они постоянно ссорятся.