Стало быть, сегодня снова Майкина смена, подумал Бирюк. Странно! Её же только вчера, один день-то и не было. То есть сутки, одни сутки. А положено двое. Сутки через двое - такой график. Нарушение трудового законодательства, но что поделаешь, если на такую, чисто символическую, зарплату желающих работать сёстрами-опекуншами в городе не сыскать? Хоть на переработке денежку какую-то получить.
Майка прошлась по комнате. Остановилась у заправленной кровати, закинула красивые белые руки за голову и с лёгким стоном потянулась, выгнув спину, как рыжая кошка. Эротично, ёшкин кот!
- Ох! Не выспалась я сегодня! - снова зелёный выстрел в Бирюка. С намёком. - Сейчас бы поваляться в постельке часок-другой.
У Бирюка что-то тренькнуло в груди, но он заставил себя успокоиться.
- Муж спать ночью не давал?
- Какой муж? Незамужняя я. Никто замуж бедную девушку не берёт, - и Майка улыбнулась.
Вопреки логике. Должна была изобразить на своей смазливой мордашке что-то вроде досады, а она улыбнулась.
- Нет, Егор Николаевич. Никакой не муж. И не любовник. Некогда мне глупостями заниматься. Я же на заочном в медицинском колледже учусь. А кроме этого места, у меня ещё одна подработка есть.
"Уж не в гостинице ли "Центральная"? - подумал Бирюк. Встречал я там таких подработчиц".
- Я в колледже полы мою, - смущённо призналась Майка. - жить-то надо как-то.
- Тяжело?
Майка пожала плечиками.
- Когда девушка одна, без умного и опытного спутника, ей всегда тяжело… Вы на завтрак спуститесь? - Майка снова выгнула руку и оттопырила пальчик. - Завтрак сегодня, как всегда, по расписанию. Без задержки. Через десять минут.
- А что сегодня? Манная?
- Овсянка, сэр!
- Нет, спасибо. Я что-нибудь здесь перекушу, - отказался Бирюк, - чайку попью, - и подумал: "А может предложить Майке позавтракать со мной?".
У Бирюка в холодильнике стояла баночка с красной кижучёвой икрой, колбаска - мягкая и полукопчёная, сыр какой-то в банке - в заливке из горчицы, оливкового масла и всяких трав. А кроме чая, кофе приличный имелся. Правда, растворимый, но дорогой. Окрошка не забывает - продукты подбрасывает регулярно. Нормальным мужиком, между прочим, оказался. Да и был он таким всегда, просто к нему привыкнуть надо было.
Майка вздохнула:
- Хорошо. А я пойду, овсянки похлебаю…
Так что? Предложить или нет Майке остаться с ним? А зачем? Чтобы усилить её разочарование, когда она поймёт, что он - обыкновенный бомж, которому посчастливилось дожить свой век в тепле и уюте? Нет, не надо. Нечестно вселять надежду в её пусть уже слегка испорченную корыстью и притворством, но ещё такую юную душу.
Бирюк промолчал. Майка тоже молчала, не хотела уходить. Ждала, наверное, что он предложит ей отведать колбаски и бутербродов с лососёвой икрой. И кофейку чашечку выпить. Она ведь знала, что у Бирюка в холодильнике, ей, по должностным функциям, положено следить за тем, чем питаются подопечные, помимо того, что готовится на кухне дома престарелых.
- Пойду… - Майка окинула грустным взглядом Бирюково жилище, - картина косо висит.
- Там, - Бирюк кивнул на окно, - на заводе. Стены рушат, вот, и трясётся всё. "Приют" весь ходуном ходит.
- Надо поправить…
Над кроватью висела картина в абстракционистском стиле. На насыщенном сине-фиолетовом фоне - жёлтые, красные и зелёные пятна. Словно одновременно горящие огни светофора. А по краям радужные мазки, как отсветы в окнах, или в магазинных витринах. Но яркие пятна расположены горизонтально.
- Надо поправить, - повторила Майка и вытянулась в струнку, желая дотянуться до верхнего края тонкого серебристого багета.
Можно было не тянуться, подумал Бирюк, поправить можно и за нижний край. И вдруг увидел, что короткий белый халатик Майки подскочил вверх, и стали видны её трусики. Белые, белее халата.
Ёшкин кот!..
У Бирюка даже дыхание перехватило. Когда он жил на "Искре", думал, всё - отыгрался заяц на барабане. Даже мыслей о бабах ни разу не возникло. А тут, в богадельне!.. Майка, что ли, на него так повлияла? Или её трусики? Нет, не моги думать! Только не с ней. Только не с Майкой. Нельзя! Табу! Он с трудом отвёл взгляд, подошёл к окну и стал сердито думать:
"Почему клочок женского белья вызывает у мужиков это? Бретелька там, кружева краешек, застёжка какая-нибудь? А у баб тоже так? Если я, скажем, забуду застегнуть ширинку, буду ходить и сверкать трусами, они что, тоже будут воспринимать это как эротику, и трястись от страсти? Или, допустим, у меня из штанин завязки от кальсон торчать будут? Ерунда! Какая это эротика? Да, и где сейчас можно достать кальсоны с завязками?.."
- Вот, теперь ровно, - услышал он за спиной.
Майка подошла и встала рядом. Бирюк ощутил жар её тела, или жар ему лишь показался, но он попятился от неё, как от чумной, и, отойдя, сел на кровать. Оттуда увидел, что Майка зябко передёрнула плечами (значит, не шло от неё жара!), подула на стекло, моментально запотевшее, и что-то написала на туманном пятне пальцем. Потом стёрла написанное и молча вышла.
На стекле остались две последние буквы: АК. Дурак? А может мудак? Нет, наверное, дурак. Старый дурак! Бирюк вернулся к окну и стер эти "АК". Открыл форточку. Звуки ударов стали ещё громче.
Где-то там по площадке носится неугомонный Окрошка. Носится и на всех кричит, учит всех и каждого, как надо работать. Объясняет, небось, машинисту драглайна как правильно управлять механизмами, и в какой участок стены надо вдарить, чтобы половчей её развалить. И не жалко ему "родного дома", в котором долгие годы жил? Окрошка теперь не на костылях прыгает. Сидоров заказал ему протез, и Окрошка моментально научился ходить на двух ногах. Словно у него всегда было две ноги. Со стороны и не заметишь, что у человека протез. Быстро и легко выучился. Он вообще быстро всему обучается. Теперь Окрошку все называют Петром Васильевичем. Он теперь большой человек - заместитель директора строительной компании "Екатерина Великая". Директор Сидоров Алексей Алексеевич, но Окрошка по-прежнему зовёт его Ляксеичем.
По поводу того, что строить на месте бывшей "Искры", у них с Сидоровым спор вышел. Сидоров сказал, что строить будет завод железобетонных изделий, а потом город застраивать и расширять станет. Жилья не хватает. А Окрошка настаивал на том, что строить надо консервный завод. Чтобы все, значит, сыты были, и консервов вволю поели. Сидоров посмеялся. Окрошка обиделся. Но обижался недолго, с жаром включился в работу.
Кроме Окрошки, в Сидоровской фирме почти все "искровцы" работают. Только Сёстры Звягинцевы ушли в монастырь. Работать они не смогли, а богу молиться… каждому своё, однако. Это Сидоров им посоветовал в монастырь идти, и лично к настоятелю отвёз. Кроме сестёр - все в "Екатерине Великой". Кто на рабочих местах, а кто на умственной работе. Ведь в прошлой жизни многие интеллигентными людьми были. Серёга Потоцкий, Малыш, например. Работу Малыша, правда, трудно умственной назвать, он в службе безопасности трудится. А Серёга конструктором когда-то был. Сейчас у Сидорова какие-то конструкции рассчитывает.
Все при деле. Только он, Бирюк, отдыхает. На государственном обеспечении. Да ещё неслабые "кабанчики" от Окрошки и Сидорова получает. Жрёт бутерброды с икрой и сервелатом, пьёт кофе. Коньяк в тумбочке стоит у него. Жрёт и спит. Ежели, что где кольнуло или заломило, будьте любезны - сестра-опекунша. Ежели что серьёзней - тоже помереть не дадут. А ежели…
Нет. Надо позвонить Сидорову. А лучше встретиться. Может, возьмёт на работу? Хоть сторожем. И насчёт Майки с ним побазарить.
Майка…
Чуть до грехопадения не довела старика, кошка рыжая зелёноглазая! Стерва окаянная! Правильно её старухи так обзывают!
Бирюк прислушался к себе. Недавнее сексуальное возбуждение и не думало проходить. Перед мысленным взором Бирюка стоял ослепительно белый треугольничек Майкиных трусиков.
Фу ты, ёшкин кот!..
Надо чем-то заняться. Сделать что-то своими руками. Выгнать дурную энергию физической нагрузкой. Отвлечься. Перестановку, что ли, устроить?
Он осмотрелся. Особенно-то ничего и не переставишь - кровать, тумбочка, кресло, телевизор, холодильник. Всё. Нет, не всё. Картина! Картину можно перевесить. Что она над кроватью висит? Он же на кровати валяется всё время, и картину снизу не видно. Или в кресле сидит, телевизор смотрит. Картина сбоку. Тут одно из двух: либо на картину пялиться, либо в ящик. Куда бы её повесить? А если над телевизором? "Сонька" в проёме стоит между двух дверей - одна дверь в ванную, другая на кухоньку. Нет, не войдёт картина в проём. Широкая шибко. А если её не поперёк, а повдоль повесить?
Бирюк склонил голову набок. А ничего! Так даже больше на светофор похоже стало. Красный, жёлтый, зелёный. Горят одновременно. Ну и что? Это ж не светофор, это - картина.
Бирюк снял с гвоздя произведение неизвестного, но, по-видимому, неплохого, а может, даже талантливого художника-абстракциониста, и увидел дверцу тайника.
- Интересно!..
Старик поставил картину на пол, прислонив к стене, не спеша подошёл к двери, и, нарушив обыкновение, закрыл её на ключ.
- Так оно спокойней будет, - сказал он сам себе вслух.
На дверке был кодовый замок, но для медвежатника с большим стажем, коим являлся Бирюк, любой замок - не проблема. Было бы чем. Заветная котомка лежала в прикроватной тумбочке, с ней Бирюк расстаться не смог. Инструменты там, объяснил он Майке как-то. Мало ли, что случится?
Через пару минут Бирюк вытащил из тайника кейс. Взвесив кейс в руке, определил:
- Либо там кирпичи, либо деньги. Подозреваю, что не кирпичи.
Кейс был доверху набит пачками стодолларовых купюр. Бирюк пересчитал пачки, доставая из кейса и бросая на покрывало кровати - сто штук по десять тысяч долларов в каждой пачке. Ровно один миллион долларов. Вид миллиона не привёл Бирюка в состояние эйфории, он был совершенно спокоен. В своей жизни он видел горку бабок и побольше.
- И на хрена бомжу миллион? Тем более, бомжу на полном государственном обеспечении?
Бирюк уселся в кресло, искоса взглянул на кучу долларов и завёл неторопливый мысленный разговор с самим собой.
- Что делать с этими деньгами, а, Бирюк? Гульнуть напоследок? Взять с собой Майку (думаю, она не откажется) и махнуть по Европам? Погреть старые больные косточки на нерусских пляжах?
- Здесь в тихом уютном номере "Приюта убогих" под тёплым одеялом из верблюжьей шерсти тоже не холодно.
- Может, тебе, Бирюк, захотелось поплескаться в море? Или в океане? Чего мелочиться?
- В персональной ванне мне сейчас комфортней. Температуру можно регулировать. А в море холодно. И всякая дрянь морская - рыбки, медузы. Акулы, пираньи всякие…
- Просадить часть бабок в казино? Оттянуться по полной? Побарагозить всласть?
- Ещё чего! Отдать ни за что, ни про что, деньги каким-то дармоедам заморским! Хрен им!
- Можно попить дорогих коньяков, поесть омаров.
- Ох, да что, омары! Овсянка и манная каша! Здоровая пища. И желудок не болит и со стулом полный порядок. Да и не хочется что-то ничего. Вон, в холодильнике полно всего, а аппетита нет ни грамма. В тумбочке коньяк. Захочется водки или вина, скажу Сеньке-сантехнику, принесёт. Но не хочется. Ни коньяку, ни водки, ни вина.
- Хочешь заняться любовью с Майкой? А что? Вдруг получится?
- Да какой из меня любовник? Шевельнулось что-то, я уж решил - смогу! А что я смогу? Это большой вопрос. Да, ёшкин кот! Ушло моё время. Да от меня Майка в первую же ночь к какому-нибудь негру с твёрдыми мышцами в койку прыгнет. Только трусики её беленькие сверкнут.
- Значит, не желаешь шикарно провести время и встретить смерть на огромной гостиничной кровати президентского номера? В объятиях Майки? Ну ладно, не Майки, какой-нибудь… м-м-мулатки.
- Уж лучше я здесь смерть свою встречу. На Родине!
- Ну, ладно. А без загулов? Просто посмотреть мир? Где ты был? Да, нигде. По стране-то поколесил порядком, но в основном в автозаках и спецвагонах для перевозки заключённых по железной дороге. На мир смотрел через решётку и колючую проволоку. Ты даже море видел только Чёрное, и только с российского берега.
- Каждый день по телевизору этот "мир" вижу.
- Сидишь тут, как… как бирюк. Один. В своей "одиночной камере". И с места стронуться не хочешь. А тебе, кстати, не кажется, что твоя "камера" в этой богадельне напоминает настоящую тюремную камеру? И ты в ней пожизненный срок тянешь? Нет?
- Меня здесь никто не держит. Захочу - возьму свою котомку и уйду. Снова бомжом стану.
- Никуда ты не уйдёшь. Так и усохнешь тут.
- Не твоё дело! Пошёл на хрен! Сгинь!
- Это ты сейчас сам себе сказал, если что…
Бирюк поднял к глазам руки. Они мелко дрожали. Не от волнения, от старости. Да - он стар! Стар для таких развлечений и для поездок. С девками и в одиночку. С загулами и насухую. Да и не хочется, если честно признаться, не хочется уже ничего.
Деньги шальные, но любые деньги должны приносить счастье, а для него сейчас счастье - видеть, что счастливы другие. Смотреть со стороны, пока глаза различают свет и людей на этом свете, и видеть, как они радуются.
- Отдам-ка я деньги Сидорову. Пусть он их в развитие инфраструктуры города вкладывает. Ему я верю. Он эти деньги по ветру не пустит. А людям счастье будет.
Бирюк встал с кресла и аккуратно, одну к одной, сложил пачки в кейс. Подумал и оставил одну пачку. Проворчал по-стариковски:
- Майке дам. Не зря же она старалась, трусы мне свои показывала.
–//–