- Молотилова. Альфреда Аркадьевича, - кивнул Сидоров. - он мне рассказал, как Катерину убили. О Пархоме рассказал. О банке "Парус". О чеченцах. О кидке, который Пархом организовал.
- Стало быть, не нашли чечены Альфреда. И то хорошо, - Гоша Мотовило налил себе коньяку, не предложив Сидорову, и залпом выпил. Потом с удивлением посмотрел на рюмку, налил ещё и снова выпил. - Наверное, я трус, Леха… Трус, как ты считаешь?
Сидоров промолчал. Он внимательно посмотрел на Гошу и вдруг увидел перемены, происходящие с ним. Словно майор вдруг резко и неожиданно устал, или словно маска напускной весёлости и жизнелюбия упала, тесёмка лопнула и маска упала. Сидоров заметил под Гошиными глазами дряблые серые мешки, и что его левый глаз мелко дёргается в нервном тике, что румянец со щёк сполз куда-то вниз, а лицо майора стало похоже на сдувшийся первомайский шарик.
- Коррупция, мать её! Слияние криминала с властными структурами! - в сердцах произнёс Мотовило и так хватил кулаком по столу, что бутылка армянского коньяка подскочила, опрокинулась, и, разливая остатки янтарного содержимого, покатилась со стола. Сидорову удалось поймать её, - Все, слышишь, Лёха, все кормятся со стола Пархома. И прокурор города и начальник ГУВД. Я не говорю уже про районное начальство. Да что там менты и прокуратура? Сам мэр у него в корефанах ходит. Не ходит, вру. Ездит. На "Бентли" этого года выпуска, который ему Пархом на день рождения презентовал. Сука! А жена его, сучка, на "Джипе", тоже из Пархомова гаража.
Гоша снова себе налил.
- Будешь? - предложил Сидорову.
Тот кивнул.
- За слияние бандитов с нашими козлами коррумпированными! Чтоб они все провалились! - и Гоша выпил, не чокаясь.
Сидоров свою рюмку только пригубил.
- А Альфред, значит, выжил, еврейчонок худосочный, - продолжил Гоша закуривая, - повезло. Это я его, буквально, из рук расстрельного конвоя выдернул и из отделения чуть ли не пинком выпроводил. Не знаю, понял ли он моё напутствие? Наверное, понял, раз чечены Пархомовские его не нашли.
- Не понял он ни хрена. Просто повезло. А его, Альфреда, кто-то, кроме Пархома ищет? Милиция или прокуратура? РУОП?
- А на кой он им нужен? Он же никто и звать его никак!
"И я эти слова как-то произнёс в адрес Альфреда, - подумал Сидоров. - Совпадение мнений…"
- У него же ничего не было, - продолжал Гоша, - ни дома, ни машины, ни денег. Всё твоей бывшей принадлежало. А он так - бесплатное приложение. Впрочем, тебе это знакомо. А у него, у Молотилова, даже отметки в паспорте, что он Екатеринин муж, не было. Мне его не жалко нисколько, но человек всё же!
- А расстрельный конвой? - напомнил Сидоров.
Мотовило пожал плечами:
- Ну, это так, образно. На тот момент дело ещё не закрыли. Молотилов по нему свидетелем проходил. А Пархом своим вассалам команду дал - найти Альфреда и тут же потерять. Только так, чтобы уже никто больше не нашёл. А теперь, когда дело закрыли, он и Пархому не больно нужен. Но лучше парню отсидеться где-нибудь, переждать. Он где обитает? На "Искре"?
- На "Искре", - подтвердил Сидоров, - я его в город не выпущу. Но сам я отсиживаться не собираюсь.
- Ты что это надумал? - подозрительно покосился на Сидорова Мотовило, - Выбрось из головы. Официальным путём ни хрена не сделаешь. Тупик. Я тебе уже рассказывал. А если сам с Пархомом разобраться решил, даже не думай. Тебя к Пархому на пушечный выстрел не подпустят. У него в охране сотня чеченов. И в доме, и в банке, и вокруг него самого - в три кольца. Чёрная сотня, как их сам Пархом называет. А ты не Рембо, хоть, и мужик не слабый. Нет, Лёха, не вздумай к Пархому соваться, пропадёшь.
- Я думал, ты поможешь.
- Я? - Мотовило вскинул глаза на Сидорова и тут же опустил. Помолчал, потом стал говорить, словно оправдываясь: - Я, Лёха, не один, у меня семья. Жена, Наденька. Может, родит мне ребёночка… Да и знаю я: гиблое это дело. Ничего не получится. А работой своей я дорожу. Должность, звание. Я их не по блату получил. Верой и правдой Отечеству служил, преступников ловил, в Чечне воевал. Люблю я свою работу, Лёха. Конечно, всех сволочей переловить и пересажать не могу - руки коротки, но, ведь, кроме Пархома, в мире полно всяких злодеев и маньяков. Их, ведь, тоже кто-то ловить и сажать должен… Извини, Лёха, не могу я.
- Гоша! Ты чего это! Я тебя подставлять не собирался, и помочь мне Пархома грохнуть не просил. Я хотел, чтобы ты мне кое-какую информацию подкинул. И всё. Я ведь от жизни отстал, не знаю, что в городе происходит. Что, как, кто?
- Информацию? Ну, информацию, это конечно. Что знаю, расскажу. Только всё равно, не советую я тебе… А знаешь, я вдруг подумал, тебе к Самсонову надо. У него и финансы, и прочие ресурсы в наличии, и интересы ваши совпадают. Может, у вас вдвоём удастся Пархома свалить, не по закону, так…
- Постой, Гоша. Кто такой Самсонов?
- Самсонов? - удивился Мотовило, - Ты что, девичью фамилию своей Катерины забыл? Самсонов Андрей Валентинович - это ж родной папа Екатерины Андреевны, тесть твой.
- Тесть? - пожал плечами Сидоров. - Я с Катиными родителями знаком не был. Даже не видел их никогда. Да и Катерина о них мне ничего не рассказывала. А кто он?
- Олигарх, серьёзный дядька, нефтяной король. Из Сибири. Из Таргани, есть такой городишко нефтяников на севере Западной Сибири. Приехал сюда неделю назад. Я совершенно случайно о его приезде узнал, в отделе один из моих оперов о Самсонове рассказывал. У него жена в гостинице "Центральная" дежурным администратором работает.
- У Самсонова?
- Да нет, у опера у моего. Рассказывала, что занял старик лучшие апартаменты в гостинице и целыми днями там сидит как сыч, не выходит. А у двери два мордоворота дежурят постоянно. И ещё четверо в соседних номерах. Живёт Самсонов в апартаментах не один, с секретарём. Молодой парнишка, лет тридцати… до тридцати. Кроме секретаря, у Самсонова ещё один помощник имеется, тоже в гостинице живёт, но в других апартаментах, поскромнее. Похож этот помощник на отставного гэбэшника. В гостинице этот гэбэшник практически не появляется, днями рыщет по городу, только ночевать приходит. А перед тем, как в свой номер идти, с докладом к старику наведывается, добытую, стало быть, за день информацию докладывает. Видать, Самсонов желает до истины докопаться.
- В милицию от Самсонова заявление не поступало?
- Нет никакого заявления. Я же говорю, случайно узнал. В конторе обычная рутина: карманники, домушники, мошенники, маньяки и эксгибиционисты. О трупе в Шугаевке словно забыли все.
- Тогда с чего ты решил, что старик хочет найти убийц дочери? Может, это вообще какой-то другой Самсонов? Мало у нас Самсоновых, что ли? Чуть меньше, чем Сидоровых.
- Тот самый. Я факты сопоставил и справки кое-какие навёл. Аккуратно. Позвонил корешку в Новосибирск с домашнего телефона.
Сидоров усмехнулся.
- Ну, вот, - сказал он, - говоришь: "не могу я", а сам уже расследование начал. Мне даже кажется, что ты меня ждал. Я прав?
Мотовило кивнул:
- Прав. Я знал, что ты, рано или поздно, ко мне придёшь. Не тот ты человек, чтобы в норе отсиживаться. Да и время, видать, твоё подошло. Закончилась релаксация?
- Закончилась.
7
Уходя в город, Сидоров привычно проинструктировал Окрошку, оставив его за себя главным на заводе на время своего отсутствия, и объявил это всем, кто в тот момент, находился в цехе. В принципе, объявления можно было не делать, все и так знали, что Окрошка - самый близкий Ляксеичу человек, его верный адъютант, секретарь и помощник, почти кореш, и что Сидоров всегда, когда покидает развалины дольше, чем на сутки, оставляет за себя Окрошку. Знали и принимали это, как должное.
Вообще-то корешей у Сидорова не было, существовала некая дистанция между ним и остальными бомжами. Сидоров был одним из них, так же, как они, каждое утро уходил в поиск, был одет так же, в тот же самый сэконд-хэнд с помойки, и даже разговаривал на понятном им языке. И, тем не менее, дистанция существовала. Не Сидоров её установил, бомжи сами, чувствуя превосходство Ляксеича в познаниях, навыках и интеллекте, отдавали ему должное, и к панибратству не стремились. Дистанция основывалась не на слепом подчинении, а на авторитете: на уважении личности Сидорова и на признании его заслуг перед вольным братством.
Особенно сильно авторитет Сидорова вырос, когда ему удалось договориться с бригадой сантехников, выполняющей какой-то заказ в близлежащем к развалинам коттеджном посёлке, и осуществить с их помощью врезку в теплотрассу. У сантехников имелось газосварочное оборудование, возможность стырить трубы и желание слегка подкалымить. И не важно, кто платит. А кавардак в делах и нерадивость руководства, царившие в периферийных подразделениях Чубайса, помогли обитателям развалин не замёрзнуть в лютые зимние морозы…
Сидорова после того случая зауважали. Сильно зауважали. Даже предложили переселиться из холодной гардеробной в другую бытовку, где было теплей, и которая находилась дальше от пролома в стене цеха. На второй этаж в кабинет начальника цеха Сидоров перебрался после избрания старшим на заводе.
Здесь Окрошка расстарался, мигом провёл пиар-компанию. Возражений ни у кого не возникло - ни против кандидатуры Сидорова, ни против факта избрания старшего.
- Ты что это затеял? - спрашивал у Окрошки Сидоров, услышав шушуканье бомжей у себя за спиной, увидев их взгляды и суетливое, скачкообразное мельтешение одноногого афганца-беженца.
- Старшим тебя хочу сделать, Ляксеич, - отвечал Окрошка, - старшим над всеми нами.
- Зачем это?
- Без старшего нельзя, Ляксеич. Никак нельзя. Перессоримся мы все без твоего мудрого руководства. Перегрызёмся насмерть.
- Так ведь раньше у вас никакого старшего не было. Как же раньше-то вы жили?
- А так и жили. Кто во что горазд.
Сидоров почесал макушку и пробормотал задумчиво:
- Да-а-а. Не может русский человек без руководства жить. Царя-батюшку ему подавай, мудрое руководство. Иначе ляжет и лежать будет, неизвестно чего ожидая… Ну, что ж? Попробую себя в должности императора всея развалин.
- Чего говоришь? - не расслышал Окрошка.
- Согласен, говорю. Собирай Вече народное.
Собрались все. Обсуждения, как такового, не было. Бомжи сразу после короткого вступительного слова Окрошки и представления всем известного кандидата принялись кричать:
- Любо! Ляксеича на царство!
Не поймёшь: то ли в шутку кричали, то ли всерьёз, то ли, одноногий их так научил.
С этого памятного дня кучка "искровских" бомжей должна была начать постепенное превращение в более или менее организованное сообщество - такая была программа у Сидорова, и он торжественно донёс её до собравшихся.
- Любо! - кричали бомжи, - Теперь у нас всё, как у людей будет! - До избрания Сидорова они себя, по-видимому, за людей не считали.
Окрошка был на верху блаженства. Отведя Сидорова в его новые апартаменты, он торжественно заявил:
- Теперь, Ляксеич, можешь на работу не ходить. Народ, тутошние бомжи то есть, тебя кормить обязаны. Как старшего над ними, начальника и благодетеля. А я всегда при тебе буду находиться. Тока кликни, и я на трёх ногах мигом прискачу.
Сам-то он, Окрошка, тоже наверняка на работу ходить не собирался. Но Сидоров тут же его огорчил:
- В поиск я буду ходить, как и раньше ходил. Я - здоровый мужик, и сам себя прокормить в состоянии. В нашей жизни бомжовой преференций ни для кого, по определению, быть не может. Уразумел?
- Чегой-то? Каких таких перфораций?
- А таких! Руководство нашим сообществом я буду осуществлять во внерабочее время. На общественных началах, так сказать. И ты губу не раскатывай. Завтра кем наряжаешься - беженцем или воином-интернационалистом?
Окрошка надулся, как мыльный пузырь, даже радужные пятна на щеках и лбу появились, и ушёл. Но через полчаса поскрёбся в дверь приёмной, лично установив этим некую субординацию, и когда Сидоров разрешил войти, сказал:
- Ты, Ляксеич, мужик мудрый. Всё правильно рассудил.
Окрошка был тёртым калачом и понимал: с начальством надо не конфликтовать, не дуться на него, а хвалить и всячески потакать, тогда всё путём будет.
- Молодец, что понял, - отозвался Сидоров, осматривающий буржуйку, подарок бомжей. - Так кем ты завтра рядишься?
- Афганцем. Народ наш что-то беженцев не очень…
Сидоров улыбнулся:
- Ладно, афганец, иди, отдыхай.
- А ты, Ляксеич, всё ж не забывай, кто тебя сюда привёл, - не удержался Окрошка.
- Не забуду, - пообещал Сидоров.
…Именно он, Окрошка, привёл Сидорова на завод в мае две тысячи первого года.
Он тогда, в роли глухонемого инвалида, собирал деньги с пассажиров пригородного поезда. А тут настоящие глухонемые - люди ущербные, а потому злые, и в силу одинакового изъяна организованные, выкинули бедолагу из электрички, как щенка, хорошо ещё, что на остановке, могли бы и на полном ходу. А остановка была - Шугаевка.
Окрошка собрал костыли, огляделся, и, заметив вдали оттаявшие дачные участки, решил, раз уж он тут оказался, проинспектировать их на предмет потенциальной добычи. Успешно просочившись на территорию садоводческого общества мимо сторожки, почему-то не облаянный собаками, Окрошка поскакал на костылях подальше от опасного места. На одном из участков увидел бородатого длинноволосого человека в бушлате и резиновых сапогах, что-то рвущего в огороде. С виду - бомж, но бледный. Бомжи, они и зимой загорелые, а к весне и вообще - чёрные, как негры. Грязь приобретению подобного оттенка тоже способствует.
- Э, мужик! - позвал Окрошка, - Ты там что, весенние подснежники собираешь?
Мужик поднял голову, и Окрошка поразился выражению его глаз. Они были серые, но казались белыми - выцветшими и какими-то неживыми. А лицо у мужика было худое и бледное, как у выходца с того света. Окрошка даже вздрогнул и незаметно перекрестил свой впалый живот. А мужик вдруг улыбнулся, но как-то грустно.
- А подснежники только весенними и бывают, - сказал он, - летом не растут.
- Да ну? - иронически произнёс Окрошка.
- Ну да, - в тон ему ответил мужик с неживыми глазами, - заходи. Перед калиткой стоишь.
- А это твоя дача?
- Моя. Заходи, не бойся.
- А чего мне бояться, я человек вольный. Захочу, и без твоего приглашения зайду, - и зашёл.
- Ты бомж? - спросил мужик, когда Окрошка подошёл.
- Это ты почему так решил?
- Сам же сказал - вольный человек. Да и воняет от тебя.
- Воняет, не нюхай, - обиделся Окрошка, но тут же забыл про обиду, - так ты лук тут собираешь?
Мужик пожал плечами.
- А я не знаю, что это, - сказал он, - Вышел в огород, смотрю - травка какая-то из земли пробивается.
- Это лук, - тоном специалиста заявил Окрошка, - солнышко пригрело, он и попёр из земли. Видать, осенью луковицы не все выкопали, в земле оставили. Вот он и прёт. Весна, всё к солнцу тянется. - Окрошка задрал голову, и, подставив щетинистые щеки лучам солнца, улыбнулся, - Весна! Тепло, как летом. Солнышко пригревает. Эх, окрошечки бы сейчас! К твоему луку огурчик бы, яичко, сметанку, колбаски бы… А давай окрошку сделаем? Чегой-то я есть захотел.
Мужик усмехнулся:
- У меня, кроме лука, к окрошке нет ничего.
- Совсем ничего?
Мужик отрицательно покачал головой.
- А чем ты питаешься? - поинтересовался Окрошка.
- Со вчерашнего дня ничем. Продукты были, но за зиму всё съел. Вчера последнюю горсть перловки сварил. А сегодня вот, - мужик указал на пробивающиеся из земли тоненькие зелёные пёрышки лука, более похожие на молодую осоку, - только это.
- Небогато живёшь, - констатировал Окрошка, - ты что, здесь зиму перезимовал?
- Перезимовал, - вздохнул мужик, - только надо говорить не "зиму перезимовал", а просто "перезимовал". Масло масляное получается.
- Грамотный? Как звать-то тебя, грамотей?
- Алексеем Алексеевичем Сидоровым.
- Длинно. А меня коротко зовут - Окрошка.
Сидоров скупо улыбнулся:
- Окрошка, потому что окрошку любишь?
- Не то слово. Я её, окрошку эту, каждый божий день есть могу, и не надоест нисколько. Даже зимой могу. И в завтрак и в обед, и заместо ужина. Ночью спроси: "Окрошка! Окрошку будешь?". Скажу: "Давай!". Окрошка - это ж сплошные витамины и удовольствие… Ну, ладно. Нет у тебя ничего, и ладно. Ты мне, Ляксеич, лучше расскажи, что делать будешь, коли у тебя кушать нечего. Ты что, и дальше будешь на этой даче сидеть? Ждать, когда плоды-ягоды у тебя на огороде вырастут?
Сидоров пожал плечами.
- Долго ждать придётся, - продолжал Окрошка, - что-то не пойму я. Жратвы у тебя нет. Денег, по ходу, тоже. На бомжа смахиваешь. Худой, одежонка так себе. Но жилплощадь, - он указал на домик Сидорова, вросший в землю, - вроде как имеется. Ты кто, Ляксеич?
- Да, наверное, всё-таки бомж, - предположил Сидоров.
Окрошка откинул голову назад, внимательно осмотрел нового товарища. Предложил:
- Напарником ко мне пойдёшь? Выглядишь подобающе для нищего. Как будто болел долго. Таким из жалости подают. Пойдёшь?
Сидоров не стал возмущённо отвергать предложение калеки. Подумал и согласился. К прежней жизни возвращаться он не хотел, а жить как-то было надо. Наплевать на всё и жить, вспомнил он слова капитана Мотовило.
Так он стал бомжом.
Окрошка, стуча костылями по бетонному полу, обходил вверенный ему Сидоровым цех, где проживало вольное братство. Встал он рано, бомжи вообще рано вставали - кто рано встаёт, тому бог даёт. Но Окрошка поднялся раньше всех. Прошёлся по бытовкам, колотя костылём в каждую дверь.
- Подъём, бойцы! - кричал он, как дневальный в казарме, - Подъём! Тревога! На зарядку становись! На туалет три минуты! Подъём!
- Щас встаём, - отвечали ему одни.
- Да пошёл ты! Сами знаем, - отвечали другие.
В умывалку не пришёл никто. За несоблюдение гигиены Сидоров их ругал, и многие его слушались. А Окрошку можно было и послать куда подальше.
Выпроводив всех (на заводе, кроме Альфреда, остался только один бывший уголовник, пожилой бомж по прозвищу Бирюк), Окрошка побрёл к лестнице. Альфред, наверное, ещё спит. Сидоров, уходя, приказал Окрошке никуда своего родственника не пускать, и вообще присматривать за ним.
Но Альфред не спал. Он стоял на площадке нижнего этажа, почёсывая под пиджаком искусанные за ночь клопами бока, и смотрел в тёмный провал лестничного марша, ведущего в подвал. Вся подвальная площадка и часть лестничного марша была завалена строительным мусором, оставленным ещё до конверсионного катаклизма прежним руководством завода. Да бомжи добавили сюда разного хлама, который даже им был не нужен.
- Что не спишь, родственник? - спросил Окрошка, - Я бы на твоём месте спал и спал. Да не могу, выполняю поручение Ляксеича.
- Выспался уже. Весь день вчера спал. А потом ночью ещё, - ответил Альфред и протянул Окрошке руку. - Меня Альфред зовут.
- Альфред? Нерусское имя. Еврей, что ли?
- Мама у меня еврейка. А отец русский. А ты что, евреев не любишь?
- Да мне похрен. У нас тут полный интернационал. Я, например, кто такой по нации - сам не знаю. Мама татаркой была, а кто отец - без понятия… Я так, просто спросил. Имя у тебя чудное. Язык сломаешь. Давай просто Альф?
- Хорошо, - согласился Альфред, - Мне теперь всё равно. Альф так Альф.