На вопрос, в чем проявляется его политическое разложение, Левантовский недоуменно вскинул брови: "Ну как же! Он же член партии с 1919 года, а сравнивая социалистический строй с дореволюционным, не раз отдавал предпочтение царскому режиму. Помню, как-то Богданов говорил: "У нас оплата труда поставлена неправильно. Вот я - инженер, специалист, а получаю меньше, чем какой-то начальник спецотдела, необразованный дурак. Мой отец, говорил он, был грузчиком в старое время, работал шесть месяцев в году, имел большую семью и жил без нужды, а я вот инженер, жена моя инженер, а ходим разутые, ничего не в состоянии купить". Богданов часто брюзжал; в прошлом году, кажется, он высказался так: "Все были бы довольны существующей властью, если бы не потребитель искал товар, а продавец покупателя, причем обслуживание было бы культурное, а не то, что у нас, все озверели, как собаки. А эти мелочи вызывают массовое недовольство". А сколько раз он ворчал по поводу займов, налогов, других государственных мероприятий…"
В потоке слов свидетеля Лаптев едва успевал вставлять вопросы:
- Расскажите, какое мнение у Богданова по международному положению?
- А в этом-то что он выкидывал, - злорадно сказал Левантовский. - Это же враг. Он постоянно подчеркивал, что наша армия ослаблена, не оснащена военной техникой. Зато о германской армии высказывался как о сильной и мощной армии, имеющей самое современное вооружение.
- Гаврила Васильевич, как оценивал Богданов Троцкого, Зиновьева и других врагов народа?
Левантовский развел руками:
- Высказываний о троцкистах и зиновьевцах от него я не слышал.
- Кто такой Черкасов, и как хорошо вы его знаете?
- Мне известно, что Черкасов земляк Богданова. Они близкие друзья, часто встречались у нас. Черкасов также настроен антисоветски, причем он иногда был застрельщиком их разговоров.
Лаптев закончил допрос, дал свидетелю подписать протокол и спросил его:
- Сын здесь?
- Да, в коридоре сидит.
- Позовите.
В кабинет вошел брат Левантовской, высокий, темноволосый парень в очках, совершенно не похожий на свою красивую сестру. Он заметно волновался, переминаясь, остановился в дверях, не зная, куда деть свои руки.
- Проходите, садитесь. Как вас зовут? Год рождения, партийность, чем занимаетесь?
- Левантовский Леонид Гаврилович, 1915 года рождения, член ВЛКСМ с 1932 года. Студент института инженеров водного транспорта. Вас, наверное, не я интересую, а Богданов?
- Вопросы буду задавать я, а ваша обязанность правдиво отвечать на них. Что вы можете сказать о члене партии Богданове?
- Он не достоин не только звания члена партии, но и звания гражданина Советского Союза.
- Почему?
- Да потому, что он совсем разложился, пьянствует, не уважает семью, иронизирует над многими партийными решениями. Когда было постановление ЦК ВКП(б) о чутком отношении к членам партии, Богданов заявил: "Вот, проводили кампанию исключения и репрессий, а теперь будем проводить кампанию раскаяния в своих ошибках и восстановления".
- Где и кому он говорил это?
- Да прямо за столом, за обедом… - Леонид удивился наивному, как он решил, вопросу следователя, но тут же осекся, напоровшись на холодный взгляд прищуренных глаз.
- Что мешало вам заявить органам госбезопасности еще тогда, когда Богданов впервые начал вести контрреволюционную, антисоветскую пропаганду?
- Да ведь родственник все же, - залепетал парень, - муж сестры. Да и привыкли, знаете ли, к его пустым словам. Не обращали особого внимания.
- Вот, вот, - подхватил Лаптев, - попустительствовали и тем самым покрывали врага народа. А может быть, вы были с ним солидарны?
Испарина выступила на лбу и верхней губе Леонида. Он сорвал очки, платком вытер лицо. Забыв протереть очки, вновь надел их и умоляюще взглянул на Лаптева:
- Товарищ следователь, все наша расхлябанность интеллигентская. Как можно на своего зятя, - кого-то передразнил он, - доносы писать?.. Вот и дождались таких вопросов. Поверьте, мы все возмущены болтовней Павла и его приятеля и раскаиваемся, что не были принципиальны и своевременно не сообщили органам.
Сержант удовлетворенно кивнул и продолжал допрос:
- Уточните, что еще, как вы справедливо заметили, болтал Богданов?
Студент облегченно вздохнул. Кажется, удалось не разгневать следователя - очередной вопрос был задан будничным, вполголоса, тоном.
- А еще он в период выборов в местные советы говорил: "Зачем раздувать кадило, проводить всю эту агитацию, пускать пыль в глаза под видом соблюдения демократии, ведь все и так знают, что это ложь и мишура. Все равно будут выбраны те, которые уже назначены. А попробуй не выбери!" Когда он шел в кружок партучебы, где был пропагандистом, язвил: "Все показуха. Иду служить акафист".
После издания Указа о запрещении самовольных уходов с предприятий и о переходе на восьмичасовой рабочий день, а также обсуждая репрессии, - Левантовский запнулся и с тревогой взглянул на Лаптева, но тот невозмутимо записывал его слова, - Павел говорил: "Скоро у нас не останется простых смертных, а будут одни орденоносцы, заключенные и штрафные". И добавлял: "Никому из наших вождей верить нельзя, так как с ними может случиться то же, что с Косиором, Ежовым и другими".
Лаптев дописывал уже третий лист протокола, а студент все рассказывал и рассказывал то, что слышал от Богданова, от отца и сестры, а потом спросил:
- Интересует ли он вас как производственник?
Получив подтверждение, довольный своей инициативой и осведомленностью, вкладывая в свой тон максимум осуждения, Левантовский продолжал:
- К своим служебным обязанностям Богданов подходил формально, работал под страхом ответственности, выражаясь его словами: "лишь бы не посадили". В работе избегал производственного риска, перестраховывался, хотя это было вредно для государства.
- И пример какой-нибудь скажете?
- Пожалуйста. Он сам рассказывал такой случай. Как начальник инспекции, Богданов должен согласовать программу сдаточных испытаний двигателя на заводе "Русский дизель". Причем по его же словам, несмотря на Общесоюзный стандарт и протест завода о том, что работа двигателя при сдаче на стенде предусматривает порядка 15 часов испытаний, он потребовал испытания в течение 100 часов. Хотя он знал, что завод уже испытывал этот двигатель в течение около 1000 часов, ощущая острую нужду в топливе. Каждый час работы двигателя брал примерно около тонны жидкого топлива, плюс расходы на смазку. Богданов говорил: "Я как начальник инспекции водного транспорта отвечаю за надежность такого мощного двигателя и не позволю поставить его на крупное судно, не будучи уверен в его высоких качествах".
- Ну, и чем это закончилось?
- По настоянию Городского комитета партии Богданову было предложено пересмотреть программу в сторону уменьшения количества часов. Но и по вновь согласованной программе он настоял на завышенном испытании, примерно до 60 часов. Это похоже на вредительство.
- Вы разбираетесь в двигателях?
- Да, конечно, учусь этому делу в институте. Поэтому у нас часто были с Богдановым беседы на профессиональные темы. Надо отдать ему должное, специалист он квалифицированный.
Закончив в августе 1940 года допросы Левантовских, старший оперуполномоченный сержант госбезопасности Лаптев не стал вызывать к себе ни Богданова, ни Черкасова, не ставил он вопроса и об аресте обоих, считая, что показаний агрессивно настроенных родственников против Богданова недостаточно. Богданов, вероятно, что-то подтвердит, но главное - контрреволюционную и антисоветскую агитацию будет отрицать. По имеющимся данным, он человек не глупый и прекрасно понимает, чем все это грозит.
О своих сомнениях Лаптев доложил следователю того же отдела младшему лейтенанту Губареву. Тот взял материалы дела, изучил их за ночь и согласился с сержантом, что свидетели обвинения не совсем объективны, а значит и ненадежны. Если проводить очные ставки, то не исключено, что Богданов сможет загнать их в тупик и свести все к личным счетам. Губарев поручил Лаптеву усилить оперативную работу, продолжать собирать сведения об образе жизни Богданова и Черкасова, установить негласное наблюдение за ними, за их перепиской, проверить круг знакомых. Поскольку сигналов в управление и в отдел больше не поступало, работа по разоблачению связей Богданова и Черкасова велась вяло, да и другие проблемы навалились на Лаптева и Губарева.
В декабре их обоих вызвал начальник отдела Клецко. Крупный, с гладко выбритой круглой головой, он заполнял собой весь кабинет. Рокочущий бас был под стать его огромному телу. Молодые сотрудники робели перед своим начальником и без нужды к нему не показывались, а уж вызов ничего хорошего не предвещал. Клецко сидел за столом неподвижно, углубившись в чтение каких-то бумаг, когда вошли Лаптев и Губарев и доложили о своем прибытии. Скрипнув деревянным полукреслом, не поднимая головы и глядя на них набычившись, поверх очков, Клецко спросил:
- Сколько еще вам надо времени, чтобы покончить с делом Богданова и Черкасова, с этой сволочью конторской, а?!
Румянец посерел на бледном лице сержанта. Он быстро взглянул на Губарева, состояние того было не лучше.
- Я вас спрашиваю, сколько? Слюни распустили? Мальчишки, занимаетесь серьезным делом, так соответствуйте своему положению! Вы что, не знаете, насколько серьезно международное положение, война идет, а у нас под боком пораженцы процветают! Что молчите?!
- Товарищ капитан, - тихо произнес Губарев, - мы думали…
- Не думать, а делать надо, - грубо оборвал Клецко. Он звонко шлепнул тоненькой папкой по столу:
- Вот ваше дело, тридцать страниц за четыре месяца. Почему, я вас спрашиваю, не арестованы враги народа? Где их допросы, где раскаяние?!
- Хотели закрепить доказательства, работаем оперативно, - пытался объяснить младший лейтенант.
- А заявление жены - не доказательство, а ее показания, а отец, брат! Они же разоблачают Богданова, а вам нужно что-то еще. Сегодня же провести аресты. Завтра утром доложить об исполнении. Все! Свободны!
На лестничной площадке Лаптев и Губарев закурили. Они были подавлены полученным разносом, и оба понимали последствия любой задержки с исполнением приказа.
- Ну что ты, действительно, затянул с этим делом, - упрекнул Губарев сержанта.
- Мы же с вами советовались, - возразил тот, - рано их брать.
- Досоветовались, - удрученно обронил младший лейтенант, - давно не видел такой ярости у Клецко. Давай думать, как их брать, вместе или порознь, дома или на работе.
- Наверно, лучше как обычно, ночью, - предложил Лаптев.
- Добро, значит так: в два часа ночи, синхронно. Ты - Богданова, я - Черкасова и сразу допросить, пока еще не придут в себя.
Узкий лучик фонарика высветил из множества звонков на двери квартиры розовую кнопку с надписью "Левантовская - Богданов". На первый же сигнал, как будто его ждали, послышались легкие шаги, и женский голос тревожно спросил: "Кто там?"
- НКВД, откройте.
Дверь открыла Анна Левантовская, закутанная в теплый халат, с накинутым на плечи пуховым платком. Она и Лаптев сразу узнали друг друга.
- Муж дома? - спросил сержант, проходя мимо нее в квартиру. Следом за ним быстро вошли два сотрудника в штатском. Лучи фонариков шарили по длинному коридору, то и дело пересекаясь и разбегаясь по углам.
- Да, спит, - на ее лице не было испуга. Она, конечно, каждый день ждала этого визита, - я провожу.
Левантовская шла впереди троих мужчин, спиной чувствуя на себе их взгляды. Покачивая бедрами, она медленно пронесла себя по бесконечному коридору, остановилась около двери в комнату и зашептала:
- Муж спит справа в углу, а слева за шкафом - отец.
Вошли в комнату. Богданов сел в кровати. Скрипнули пружины, за шкафом раздался глухой кашель.
- Что, что такое, - закрываясь рукой от яркого света двух фонариков, спросонок закричал Богданов, - кто это, Аня?
- Тихо, Богданов, - вполголоса, но жестко произнес Лаптев, - НКВД! Одевайтесь.
Сна как не бывало. Богданов, не суетясь, одевался. За шкафом слышалось какое-то бессвязное бормотание: "Доболтался… так и знал… позор дому…"
Зашнуровывая ботинки, Богданов наклонился. Внимательно следивший за ним оперативник тут же подошел вплотную, готовый схватить его за руку, если Богданов вдруг выхватит из-под кровати что-нибудь опасное.
- И за мной пришли, - беззлобно сказал Богданов, - Анна, это, видно, надолго. Раз вот так, ночью, забирают начальника инспекции, коммуниста со стажем, значит это серьезно. Получи мою зарплату за полмесяца, принеси передачу. Что мне нужно взять с собой? - спросил он сотрудника в кожаном пальто, считая его старшим.
- Брать ничего с собой не надо, - ответил Лаптев.
- Это как понимать, - удивился Богданов, - я не надолго или навсегда?
- Разберемся.
Две крытые автомашины одновременно подошли к зданию управления. При высадке из них Богданов и Черкасов, увидев друг друга, сразу поняли причину ареста.
- Саша, нас взяли за язык! - крикнул Богданов приятелю.
Тот хотел что-то ответить, но оперативники, спохватившись, что допустили оплошность, втолкнули Черкасова обратно в машину, а Богданова быстро увели в здание.
Лаптев начал допрос немедленно. В светлом кабинете он впервые смог разглядеть арестованного подробно. Это был человек, внешность которого располагала к себе. Волевое, с тонкими, правильными чертами лицо. На подбородке глубокая вертикальная бороздка. Хотя Богданов одевался в спешке, но привычка быть аккуратным во всем сказалась и тут: серая клетчатая рубашка была застегнута на все пуговицы, суконный однобортный пиджак с коротким стоячим воротником отутюжен, без складок. Умные глаза напряженно смотрели на сержанта. Руки большие, сжатые в кулаки, спокойно лежали на коленях. "Крепкий мужик", - с невольным уважением подумал Лаптев и сказал:
- Вы правильно и сходу сориентировались: язык далеко не друг человека.
- Это совсем не значит, что я в чем-либо виноват, - неожиданно спокойно возразил Богданов.
- Разберемся, - сказал сержант - у меня много вопросов к вам.
- Может быть, вы представитесь для начала, - усмехнулся Богданов.
- А вы, я смотрю, не очень-то осознаете, где находитесь, - в запале сказал Лаптев, но, взяв себя в руки, понизив голос, ответил, - впрочем, удовлетворю ваше любопытство: старший оперуполномоченный 5-го отделения сводного отдела Управления НКВД сержант государственной безопасности Лаптев. Может, еще есть вопросы? - иронически закончил он.
- Какие у меня есть права? Могу ли я видеть прокурора? Какое против меня обвинение?..
Лаптев прервал Богданова:
- Да-а, вы еще явно не поняли, где и в каком качестве оказались.
- Я это понял уже дома. Метод ареста и время его осуществления говорят сами за себя.
Сержант с трудом сдерживался, Богданов проявил неожиданную волю и самообладание, инициатива была на его стороне. Либо он ни в чем не виноват, либо он убежденный враг, знающий, на что идет, и готовый к тому, что его ожидает.
Ничего не сказав, Лаптев раскрыл бланк протокола и записал в него текст первого вопроса:
- Расскажите, какие у вас были политические настроения к моменту ареста?
- Я не считаю, что мои политические взгляды противоречат политике ВКП(б) и советской власти, но к отдельным мероприятиям партии и правительства я отношусь критически и высказывал это ряду лиц.
- Кому персонально вы высказывали свои антисоветские настроения?
- Если вы считаете их антисоветскими, что же, мне придется пользоваться этой же терминологией. Их я высказывал только близким знакомым - Черкасову, который сейчас здесь, за стенкой, наверное отвечает на такие же вопросы, жене. Возможно, наши антисоветские в кавычках разговоры могли слышать отец жены и ее брат.
Богданов давал показания ровным, без всяких эмоций, голосом, внимательно наблюдая за рукой сержанта, записывавшего его слова в протокол. Его не покидала уверенность в том, что он арестован по лживому доносу, скорее всего кого-то с работы, а может быть, и с завода, где у Богданова был острый конфликт по поводу испытаний двигателя. Он подумал о том, что очная ставка все прояснит и докажет.
- Кто разделял ваши антисоветские убеждения? - монотонно спрашивал Лаптев.
- Мои взгляды разделял Черкасов, - в тон ему отвечал Богданов.
- В своих показаниях вы сказали, что у вас были антисоветские настроения. Являясь членом ВКП(б), вы их скрывали от партии. Почему?
- Свои настроения я не называл антисоветскими. Впрочем, пишите как хотите. Согласен, что свои критические взгляды я не высказывал публично, только в кругу близких. Выходит, что скрывал.
- Значит, вы обманывали партию, двурушничали? - настаивал сержант.
- Получается по-вашему, - согласился Богданов.
В этот раз никакого конкретного обвинения арестованному предъявлено не было.
Лаптев решил окончить вопрос общими фразами, внесенными в официальный протокол так, что при прочтении их можно было бы принять не иначе, как признания Богданова.
Реакция Черкасова на арест была более бурной. Он заявил протест Губареву, затем отказался отвечать на все вопросы, а потом, когда допрос затянулся до утра и молчать уже было невмоготу, стал давать односложные ответы: нет, нет, нет…
Утром к следователю доставили невыспавшегося, лохматого, с помятым лицом Уралова Александра, парня лет тридцати - соседа Черкасова по квартире.
Не зная об аресте Черкасова, он в раздражении то и дело порывался уйти, вскакивал с места, грубил следователю, пока тот не повысил голос и не предупредил его об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний. Опешив от этих разъяснений, Уралов молча уставился в холодные глаза Губарева, совершенно сник и уже не делал попыток уклониться от ответов на следовавшие друг за другом вопросы. Он, Уралов Александр Варфоломеевич, 1905 года рождения, русский, беспартийный, с высшим образованием, инженер судостроительного завода номер 196, знает Черкасова Александра Ивановича с 1934 года и по настоящее время, как соседа по квартире. Сообщил, что Черкасов ему порядком надоел, так как выпивает, водит к себе женщин, и вообще ведет себя шумно, а на замечания не реагирует, вернее, просто грубит. На вопрос следователя, вел ли Черкасов беседы на политические темы, Уралов ответил, что да и не раз, особенно запомнилась та, что была в феврале 1940 года. Следователь поинтересовался, как же Черкасов с ним откровенничал, если отношения у них были натянутые. Уралов сказал, что не всегда же они были в контрах, очень даже порой дружили, вместе отмечали праздники, по-соседски.
- Что-то вы себе противоречите, Уралов, - Губарев презрительно посмотрел на свидетеля, - то вы ненавидите Черкасова, то пьете с ним. Как вас изволите понимать?
- Да ведь по-всякому бывало, - ответил Уралов, - в квартире-то нас только двое: и надоело все, и обойтись друг без друга трудно.
- Продолжим. Какие антисоветские высказывания Черкасова помните?