- Одно и самое главное: простые люди сами осуществляют правосудие. И они этого хотят. Суд присяжных, по большому счету, - характерный признак правового общества. Есть и еще обстоятельство, которое немаловажно для профессионального судьи. Он не несет никакой ответственности за вердикт присяжных, естественно, если процесс проведен с соблюдением всех правил судопроизводства. И еще. Со временем все убедятся, что суд профессиональный не только нужен, но совсем не хуже суда присяжных в плане судебного расследования и окончательных решений.
Скандалы, связанные с решением суда присяжных были, есть и будут, как у нас, так и за рубежом.
Поэтому они там и думают над тем, чтобы и дешевле было, и чтобы эмоции не преобладали, и чтобы справедливость не входила в противоречие с объективной истиной.
- То есть использовать опыт других стран? - спросил прокурор.
- Да, именно так. И здесь возможны самые разные варианты. В Бельгии, например, вопрос факта, вины и невиновности решают присяжные, а меру наказания определяют вместе с судьей. Во Франции все вопросы присяжные решают совместно с судьями. Число присяжных у них не двенадцать, а шесть. Еще любопытней решение проблемы присяжных в Германии. Там суд состоит из трех профессионалов и двух присяжных заседателей. Немного, казалось бы, присяжных, но поскольку решение принимается двумя третями голосов, двое присяжных могут блокировать решение остальных трех судей, если не будут согласны с их вариантом вердикта. Видите, как эффективно и с минимальными затратами.
- Там, у них, - махнул Алексеев за окно, - подход рационален. Прямо законом предусмотрена отдельная категория дел для суда присяжных. Причем согласия подсудимого для этого не требуется. Дела, по которым можно наказать смертной казнью, или государственные преступления, где порой присутствует политика и может быть попытка влияния властей на суд, рассматривает суд присяжных, а в остальном необязательно.
- Или по делам женщин и несовершеннолетних, независимо от статей. Ведь им по закону не может быть назначена смертная казнь, - поддержал Петров.
Друзья надолго замолчали, продолжая обдумывать то, что сказал судья в своем длинном монологе.
- И все же мне кажется, - прервал молчание адвокат, - что невольно, интуитивно присяжные, вынося такие вердикты, основывают их на принципе: "Не судите, да не судимы…"
- Лишь отчасти, потому что, как правило, в быту под этим понимают нечто другое, - ответил судья и продолжил: - Скорее речь здесь идет о злословии, клевете. Много любителей посудачить на чужой счет, косточки поперемывать, лезть в чужую жизнь и распространять досужие домыслы. И вот пошла по кругу сплетня, совершенно бездоказательная, но когда ее знают многие, то она уже воспринимается как достоверная информация, и тут уже трудно отделить правду от вымысла. А после попробуй отмойся - почти невозможно. Но жизнь устроена так, что рано или поздно пущенный в оборот навет бьет рикошетом по тому, кто его запустил… Здесь-то вполне уместно сказать: "Не судите…"
Вспомнилась мне одна история. Подумать только, как в самую точку. Через полвека аукнулось. Да и как раз к нашей теме. Сейчас я даже подумал: вот когда явно не хватало суда присяжных…
И Анатолий Федорович начал рассказывать.
Вел как-то он, судья Алексеев, очередной прием. Посетителей было, как всегда, много, более двадцати человек. Взял очередное заявление и обратил внимание, что Ирина, секретарь, пропустила один номер. Седьмой прошел, а сейчас у него в руках был девятый.
- Ира, а где восьмой? - спросил он по селектору.
- Анатолий Федорович, - виновато ответила секретарь, - здесь женщина записана восьмой, никаких документов не дает, заявление держит при себе, говорит, сама отдаст.
- Хорошо, пусть заходит.
В кабинет вошла пожилая женщина, высокая, в строгом сером платье, с аккуратно подобранными в пучок седыми волосами. Пристально посмотрев на Алексеева, она сухо поздоровалась. Медленно опустилась в кресло. Холодные серые глаза продолжали изучающе смотреть на него. Может быть, она уже была у меня, подумал Анатолий Федорович, и долго нет ответа на ее жалобу… Нет, он видел эту молчаливую посетительницу впервые.
- Я слушаю, - повторил он, - что же вы молчите? У вас есть ко мне заявление?
Алексеев внутренне подосадовал на себя: у женщины, похоже, горе великое, а он такие сухие, формальные фразы произносит. В молчании он взглянул на бронзовый квадрат настольных часов, стоявших на журнальном столике за спиной посетительницы. Секундная стрелка дважды крутанулась по циферблату, в приемной томились десятка полтора ожидавших своей очереди. Пауза неприлично затянулась.
Наконец, женщина произнесла:
- Левантовская. Заявление есть.
Она достала из сумочки маленький листок и протянула через стол Алексееву. В заявлении была просьба о выдаче справки о реабилитации Богданова Павла Сергеевича.
- Что же вы не указали, когда был осужден Богданов, когда прекращено дело, кем вы ему приходитесь?
- Осужден мой муж был в 1941 году, а реабилитирован в 1956, а кем был судим, я не знаю, но догадываюсь, что - особой тройкой.
Анатолий Федорович с любопытством взглянул на Левантовскую. Обычно по таким делам обращаются потомки репрессированных, все же около пятидесяти лет прошло уже с той страшной поры. А здесь перед ним жена - живой свидетель и очевидец одного из многих десятков тысяч дел конца тридцатых, начала сороковых годов.
У Алексеева появилось желание расспросить ее, так сказать из первоисточника узнать о судьбе одного из тех, далеких ему людей, жизнь которого так безжалостно перемололо то страшное время.
- Сколько вам лет, - он заглянул в заявление, - Анна Гавриловна?
- Я с 1914 года.
- А муж?
- Он родился в 1899 году. Умер, когда ему исполнилось сорок два.
- Расскажите, что произошло с ним.
- А что рассказывать-то, - неохотно сказала женщина, - посадили ни за что, пять лет лагерей. Тройка тихо осудила, семерка также втихую реабилитировала. Где же гласность?
Левантовская возмущенно махнула рукой…
- Какая семерка, - не сразу понял Алексеев, - вы имеете в виду Президиум Городского суда?
- Я не знаю, как это называется, Президиум или еще как, - с вызовом ответила она, - только меня не пригласили, открытого суда не было.
- Надзорная инстанция - это исключительная стадия судопроизводства, особый порядок рассмотрения протестов.
- Вот-вот, я и говорю, особая тройка, и здесь - особое рассмотрение.
- Ну, вы не правы, дело мужа тогда, в сорок первом, рассматривал внесудебный орган, а в 1956 году - суд.
Левантовская сжала губы, не реагируя на слова Алексеева.
- За что же все-таки был осужден ваш муж?
- Да кто ж теперь знает это, если тогда ничего не было известно. Одним словом, - враг народа.
- А вас, как жену…
- Бог миловал, - без всяких эмоций промолвила она.
- Больше тридцати лет прошло после реабилитации, а вы только теперь обратились за справкой. Не очень понятно, чего ждали так долго?
- Надобности не было. Тем более, что дочка в шестидесятом получила справку о реабилитации. Я слышала, закон вышел, льготы мне положены, как жене репрессированного, - объяснила Левантовская, - надо вопрос с жильем решить.
Алексеев с интересом разглядывал лицо пожилой женщины. Видно было, что когда-то она была красивой. Ей явно не шли напряженное выражение, неподвижность черт, холодный, почти сердитый взгляд еще не поблекших глаз. Алексеев знал, как меняются люди, едва переступив порог суда. За его дверьми многие теряли непосредственность, общительность, зажимались, становились непохожими на себя. Случалось, что в таком состоянии посетители упорно стояли на своем, не воспринимая никаких доводов, которые могли бы их переубедить. И сейчас, разговаривая с Левантовской, Анатолий Федорович ощущал, как она напряжена. Видно было, что она пришла не просить, а требовать, уверенная в своем неоспоримом праве на это.
Алексеев видел многих родственников тех, кто был репрессирован в тридцатых-сороковых. Почти все они вели себя иначе, понимая людей, которые ныне занимались восстановлением истины и доброго имени безвинно погибших.
Но он впервые встретился с женой, помнившей погибшего мужа таким, каким он был тогда, до ареста, скорее всего знавшей о том, что он ни в чем не виноват. Поэтому Анатолий Федорович посчитал себя не вправе реагировать на агрессивное - "тогда тройка, теперь семерка".
Он мягко продолжал объяснять ей необходимые формальности и детали, а когда Левантовская окончательно ушла в себя, отгородясь от него стеной отчуждения, сказал:
- Анна Гавриловна, справку дадим через неделю.
- Почему так долго? - вскинула брови Левантовская.
- Дело необходимо истребовать из архива, подготовить документ.
- Ну, что же, в следующий прием я приду за справкой.
- Как звали вашего мужа?
- Павел Сергеевич.
- Значит, за 1956 год дело Богданова Павла Сергеевича?
Дело в отношении члена ВКП(б), начальника инспекции водного транспорта Богданова Павла Сергеевича и члена ВКП(б), инспектора по технике безопасности картонной фабрики Черкасова Александра Ивановича начато с допроса… Левантовской Анны Гавриловны, 1914 года рождения, кандидата в члены ВКП(б), инженера-конструктора Судоремонтного завода - 5 августа 1940 года.
Сержант госбезопасности старший оперуполномоченный 5-го отдела Лаптев с любопытством посмотрел на вошедшую в его кабинет высокую, изящную женщину, с модной прической из курчавых волос, в длинном, с плечиками платье.
- Левантовская? - с удовольствием оглядев ее ладную фигуру, спросил Лаптев.
- Да, - спокойно ответила она и без приглашения села на стул, не спеша сняла тонкие, сетчатые перчатки, положила на стол маленькую сумочку, - Анна Гавриловна. Вы меня вызывали.
- Анна Гавриловна, возьмите сумочку со стола.
Она недоуменно повела плечиком, но сумочку взяла. Чуть-чуть приподняла платье и, закинув ногу на ногу, откинулась на спинку стула. Сержант Лаптев был еще молодой человек, и Левантовская слегка удивилась, что этот офицерик не поддался на ее очарование, пусть даже в таком серьезном учреждении.
Лаптев был уверен, что допрос не будет сложным, а когда увидел такую красивую женщину, то некоторое время колебался, оттягивая его начало. Он знал, что придется задавать неприятные для нее вопросы, и слегка тянул время.
Сержант закурил папиросу и когда зажег спичку, заметил, как брезгливо поморщилась Левантовская. Она достала из сумочки коробку сигарет "Друг" с изображением овчарки на крышке, извлекла из нее сигарету с золотым ободком и потянулась к зажженной им спичке. Он почувствовал запах нежных духов. Заметил, что пальцы женщины чуть-чуть дрожали. Пододвинув к ней пепельницу, спросил, улыбнувшись:
- Побеседуем, Анна Гавриловна?
Левантовская, наклонив голову, кокетливо прищурила глаза:
- А что вас интересует?
- Ваше заявление в Городской комитет партии. Подтверждаете ли вы его?
С нее сразу слетел налет кокетства и легкого пренебрежения к сержанту - простоватому, провинциальному парню с румянцем во всю щеку. Услышав холодный тон следователя, она сразу выпрямилась на стуле, напряглась.
- Да, подтверждаю. Мой муж и его близкий приятель Черкасов - враги народа. Я, как кандидат в члены ВКП(б), считала и сейчас считаю своим долгом сообщить об этом партии, членами которой они являются.
- На основании каких данных вы пришли к выводу о том, что они враги народа?
- Как я указала в своем заявлении, Богданов и Черкасов, формально являясь членами ВКП(б), в действительности осуждают политику нашей партии, злобно критикуют советское правительство, высказывают недовольство нашими вождями.
Голос Лаптева становился все суше, все официальнее, сержант входил в привычное русло допроса. Левантовская это почувствовала и также коротко и конкретно отвечала на вопросы.
Левантовская показала, что Богданов и Черкасов довольно часто, либо на квартире Черкасова либо у нее дома, обсуждали внутреннее и внешнее положение Советского Союза, причем в духе, враждебном социалистическому строю и политике партии. Например, в начале 1939 года, после издания закона о запрещении абортов, Богданов, ссылаясь на, якобы, плохое материальное положение рабочего класса в СССР, говорил: "Прежде, чем запрещать аборты, нужно материально обеспечить рабочий класс". После постановления правительства о поднятии трудовой дисциплины и о сокращении срока дородовых отпусков муж сказал: "Ни в одной стране мира нет таких кабальных законов, как у нас. Это постановление озлобит и настроит рабочий класс против руководства".
Черкасов, в присутствии Богданова, говорил, что не только служащим, но и мужикам стало нелегко. Им опять увеличили налоги. Говорят, все дешевеет, а с мужика все высасывают и высасывают, не давая возможности иметь хоть какую-то прибыль. В январе 1940 года долго беседовали на различные политические темы. В этой беседе Черкасов возмущался и был недоволен тем, что массы и общественность проявляют большое уважение и любовь к своим вождям. Оба они восхваляли Троцкого и Зиновьева.
- Гражданка Левантовская, - строго спросил Лаптев, - а вы, как кандидат в члены партии, пытались возразить их клеветническим измышлениям?
- Да, пыталась, - уверенно, твердо ответила Левантовская, - но муж и его приятель стали мне доказывать, что я ничего не знаю в действительности, что все мои знания основаны на переделанной истории.
- Какой характер носили высказывания Богданова и Черкасова по вопросам внешней политики Советского Союза и военной мощи СССР?
Левантовская красивым движением стряхнула пепел сигареты, на минуту задумалась и ответила:
- В этих вопросах они извращали и критиковали нашу политику.
- Например?
- Ну, например, Богданов говорил: "Мы заявляли, что мы против фашистов, а на деле спелись с Гитлером". Он и Черкасов всегда стояли на пораженческих позициях. Приписывали Красной Армии слабость и неоснащенность, восхищаясь в то же время германской армией.
Лаптев, скрипя пером, тщательно записывал вопросы и ответы.
Левантовская успокоилась, мужским движением придавила сигарету и внимательно следила, как сержант выводит строчку за строчкой.
- Следующий вопрос. Какие еще примеры антисоветских и антипартийных выступлений Богданова и Черкасова вы можете привести?
- Еще в ноябре 1938 года в беседе с Черкасовым Богданов в моем присутствии проклинал день своего вступления в партию. Он сказал так: "Если бы можно было уйти из партии, я ушел бы, да ведь этого нельзя сделать, попробуй уйди!" Черкасов был с этими словами солидарен.
Лаптев спросил, кто еще кроме Левантовской слышал такие антисоветские выступления Богданова и Черкасова, на что та с готовностью сообщила, что слышал ее отец, Левантовский Гаврила Васильевич, сотрудник проектного института Наркомсудпрома, и ее брат, Левантовский Леонид Гаврилович, студент института водного транспорта.
А ведь она тянет мужа на статью 58–10, подумал опер: если даже половина того, что Левантовская здесь показала, подтвердится, пять лет Богданову обеспечено. Несмотря на молодой возраст и невысокое звание, Лаптев обладал опытом дознания и расследования, разбирался в людях, умел к каждому найти ключик и нередко раскрывал преступления. Когда ему передали заявление Левантовской, следователь, младший лейтенант Губарев, небрежно махнул рукой:
- Очередная кляуза жены, желающей избавиться от мужа.
Так поначалу решил и Лаптев. Увидев интересную молодую женщину, он подумал, что эта версия наивернейшая: отделаться от постылого муженька. Но еще один соучастник контрреволюционной пропаганды и свидетели придавали этой истории определенную окраску, что наводило на мысль о правдивости показаний Левантовской. Лаптев поинтересовался:
- А в каких отношениях вы с мужем?
Она негодующе фыркнула:
- Вы думаете, что я вру? Я, как коммунист, - тут она поправилась, - как кандидат, выполняю свой долг. А с Богдановым, - назвала она мужа по фамилии, - отношения нормальные. Он, конечно, попивает, бывает - погуливает.
- От такой эффектной женщины? - изумился Лаптев.
- Так мужикам все новенького хочется, - Левантовская покраснела, самолюбие ее было задето словами сержанта, - отец, мудрый человек, говорил, не пара он тебе. Да молодая была, дурочка, на пятнадцать лет моложе. Папа настаивает, чтобы муж ушел от нас, а я такой цели не имею.
- А с отцом, братом вашим какие отношения у Богданова?
- Плохие. Даже дрались они из-за меня, - женщина нервно затеребила сумочку, никак не могла открыть замочек, наконец щелкнула им, выхватила сигарету, нервно размяла ее.
Лаптев протянул спичку и снова ощутил легкий запах духов, увидел открывшуюся в наклоне ложбинку груди.
- Продолжим, - слегка осипшим голосом сказал он.
- Устала я, - капризно изогнув губы, тягуче протянула Левантовская, глядя прямо в глаза Лаптеву.
- Вы не в гостях у нас, - сурово произнес сержант, и она испуганно замолчала, - впрочем, на сегодня, действительно, хватит. Ваша откровенность принесла пользу следствию. О нашей беседе никто не должен знать, особенно Богданов.
Женщина угодливо закивала головой, встала, собираясь уходить.
- Анна Гавриловна, - остановил ее Лаптев, - завтра, в десять ноль-ноль, ко мне пусть явятся ваши отец и брат. Надо ли им звонить по этому поводу?
- Нет, нет, они придут и так, я передам.
После этого допроса у Лаптева появилась уверенность в том, что Богданов и Черкасов опасны и их следует изолировать. Сейчас особенно, когда в преддверии войны в Европе и внутри страны все так обострено. Когда враги народа и государства только ждут удобного момента, чтобы внести сумятицу, подогреть панику и, что еще тревожней, оказать помощь фашизму, бдительность должна быть высочайшей.
С допросом свидетелей на следующий день тоже не было никаких трудностей. Они пришли с явным желанием дать изобличающие показания.
- Левантовский Гаврила Васильевич, 1895 года рождения, член ВКП(б) с 1927 года, начальник сектора оформления проектного института Наркомсудпрома. Сообщил, что знает Богданова, как мужа своей дочери, с 1934 года.
Лаптев задал вопрос:
- Какие у вас с ним взаимоотношения?
Левантовский, с брезгливой гримасой на лице, ответил:
- Какое у меня может быть отношение к члену партии, разложившемуся как в быту, так и политически? О пьянстве, наверное, рассказала дочка.