Побеги не предотвращали, а просто ждали беглецов на пути их следования, чтобы не бросать даже тени подозрения на своего внедренного агента. Убийства в большинстве случаев разрешали, жизни заключенных было не жалко, а за раскрытие убийства полагалась премия и поощрение в виде досрочной звездочки на погоны или дополнительного отпуска на Большую землю.
Во внутреннем дворе колонну опять пересчитали, и, повинуясь невидимому сигналу, сразу же открылись внутренние ворота, впуская наконец в первый круг ада новую порцию осужденных на муки грешников. Правда, многие из них уже не первый раз шли этой дорогой. И - ничего. Нельзя, конечно, сказать, что этот путь им нравился, но исправляться он их не заставил.
Колонну выпустили на большой плац возле входа в административный корпус или выхода, смотря что считать входом, и застопорили.
Игорь с любопытством огляделся. Ему предстояло провести здесь в заключении целых десять лет. Страха, как ни странно, не было, впрочем, как и понимания того, что он попал сюда, по сути дела, невиновным.
На здании административного корпуса, кстати, единственного двухэтажного здания, которое было построено из камня, висел огромный транспарант: "На свободу - с чистой совестью!"
Игорю почему-то вспомнился Козьма Прутков с его знаменитым изречением: "Если на клетке слона ты увидишь надпись "Буйвол", - не верь глазам своим!"
Пан заметил, куда смотрит Игорь, и, усмехнувшись, сказал:
- Не верь глазам своим!
Такое совпадение настолько поразило Игоря, что он с удивлением вперился в Пана, будто только впервые увидел его.
Пан, не знавший, о чем Игорь думает, понял его удивление по-своему и добавил:
- Ни один человек не выходит отсюда на свободу с чистой совестью!
Подумав, он усмехнулся и тихо прошептал:
- Даже хозяин со своей шоблой! Которые призваны нас воспитывать.
И тихо жестко засмеялся.
Игорь внимательно всматривался в структуру размещения лагеря. Он был поделен рядами колючей проволоки на сектора, внутри которых находились бараки, низенькие, приземистые, все сплошь деревянные с маленькими подслеповатыми окошками, почти что бойницами.
- Что это окна такие маленькие? - поинтересовался он у Пана.
- Когда будешь слушать в бараке вьюгу, а за окнами мороз в сорок градусов, и снег падает иногда "варежками", как говорят в Сибири, то эти оконца тебе покажутся еще огромными, потому что тянуть от них будет жутким холодом.
- А "варежками" - это как? - улыбнулся Игорь.
Очень ему нравился самостоятельный старый вор Панжев. Своими суждениями, своим восприятием жизни, своим обостренным чувством независимости, которое, тем не менее, повело его в ложном направлении.
- Это когда снег валит огромными хлопьями, с варежку! - улыбнулся Пан.
Ему тоже нравился этот парень, ни за что попавший в жернова судопроизводства, в полной мере ответивший за преступление других по собственной наивности. За свои пятьдесят лет Пан научился разбираться в людях, и большинство из них не вызывали у него не только снисхождения, а наоборот, возбуждали отвращение.
"Только обломают его быстро, - подумал он грустно. - Не пройдет и каких-то полгода, как душа сгорит и пеплом покроется. Одна вера может спасти, но сколько я встречал верующих, которые в лагерях переставали верить".
- Когда я тебя впервые увидел, - разоткровенничался Пан, - то подумал, что ты канаешь по сто семнадцатой.
- Неужели я похож на насильника? - усмехнулся Игорь. - Женщины пытались по пьянке меня насиловать, но я никогда.
- А бабы сажают мужиков не только по сто семнадцатой, - тоже усмехнулся Пан.
- На что это ты намекаешь? - побледнел Игорь, решив, что Лену арестовали, и Пан об этом что-то пронюхал.
- На понт ловишься! - обрадовался Пан. - Я имел и виду другое: бабы сажают мужиков не только за насилие, бросил-поматросил, другой приглянулся, деньгу зашибают этим.
Игорь не поверил, что на этом можно делать деньги.
- Хочешь сказать, что следователи все такие уж "тюфяки"? - спросил он.
- "Тюфяки" они или закон такой, я не знаю, - честно признался Пан, - но одну недавно зарезали. Дала парню, а потом заявление в милицию. Когда мужика за яйца прищучили, потребовала крупную сумму. Парень заплатил. Она придержала заявление и опять потребовала, чтобы он на нее машину переписал. Парень переписал. Она изменила заявление в его пользу и тут же потребовала квартиру. Парень сгоряча послал ее на три буквы. Та опять все по новой, накатала заявление, и парня упекли на семь лет. Не знаю, опустили его в зоне или нет, но когда он вернулся домой, то на следующий же день зарезал ее и всю ее семью.
- И что? - ужаснувшись, глупо спросил Игорь.
- То же самое! - вздохнул Пан. - Расстреляли его. Зарежь он только ее, был бы повод, смягчающий обстоятельства. А других он зарезал безвинных.
На крыльцо административного здания выскочил лейтенант, начальник конвоя, и заорал во всю глотку:
- Смирно! Равнение на крыльцо.
Строй подтянулся, вспомнив военные занятия в школе, некоторые умудрились и армию пройти, и вперили свои взоры на крыльцо, куда, как все поняли, должен был явиться большой начальник, скорее всего "хозяин" зоны, бог и царь в этой глуши, откуда хоть на север, хоть на юг, хоть на запад, хоть на восток, все одно - целая Бельгия или Голландия, а то и обе, вместе взятые.
Только пустые и дикие, поросшие лесами, покрытые непроходимыми болотами, непролазными чащобами, с дикими зверями и непугаными птицами, с многочисленными реками и речушками, которые трудно переплыть и негде переехать.
Когда состоялось "явление царя народу", Игорь застыл с раскрытым ртом: на крыльцо вышел собственной персоной Дарзиньш Виктор Алдисович.
Пан заметил его изумление, только опять понял его по-своему.
- Ты не смотри на его мирный и человечный вид, - тихо шепнул он Игорю, - его к нам с севера перебросили, мне уже шепнули. Попадаться ему на глаза не рекомендую. Зверь! Сожрет и не поперхнется.
Но Игорь не слушал его. Он сразу вспомнил разговор, подслушанный в туалете ресторана "Глория": "Этого козла трудно не узнать. Его заделать мало, это - слишком легкая смерть для него… Его любимой шуткой было: сунуть в рот ствол и предложить пососать…"
Дарзиньш бегло оглядел вновь прибывших, чуть дольше задержал взгляд на Игоре Васильеве, но лицо его при этом не выдало никаких эмоций, равнодушие как лежало печатью на нем, так и продолжало лежать, означая глубокое презрение к отбросам общества.
- Слушать меня внимательно! - заговорил он негромко, но в установившейся могильной тишине все было хорошо слышно. - Дважды я повторять не стану. Вас сюда никто не приглашал, сами напросились. А поскольку я отвечаю за вверенную мне зону, тихо предупреждаю: порядок, порядок и еще раз порядок! Никаких карт, никакого пьянства и наркотиков, никакого "опускания", никаких драк и убийств. За каждый проступок, нарушение, преступление тут же последует кара. И не божья, как некоторые думают, а моя. Запомните: я тут бог, царь и герой.
Он опять пристально оглядел заключенных и дал знак своим подчиненным.
Тотчас же двое дюжих охранников приволокли невзрачного мужичка, всего избитого, в синяках и крови.
- Вот этот забыл про порядок, забыл про мое предупреждение, - продолжил Дарзиньш ровным и спокойным голосом, не повышая тона, - решил сбежать вместе со своим дружком. Дружка его пристрелили, как собаку бешеную, а этого сейчас накажут, а вы посмотрите.
Он опять сделал знак охранникам, и те мигом, привычно прикрутили неудавшегося беглеца к крепкому столбу, врытому возле вторых, внутренних ворот.
- Привести Шельму! - приказал Дарзиньш.
- Нет! - отчаянно завопил испуганный донельзя беглец. - Пощадите, меня принудил Пров. Вы же знаете, как это делается: стал при мне говорить о побеге, а потом поставил меня перед выбором, бежать с ним или перо в бок, слишком много знаю. Клянусь, я не виноват. Не надо Шельмы!
Дарзиньш подошел к беглецу вплотную и медленно достал пистолет. Затем он так же медленно поднес дуло пистолета ко рту беглеца. Тот послушно открыл рот, а Дарзиньш приказал ему:
- Соси!
Беглец отчаянно стал сосать дуло, а Дарзиньш посмотрел на вновь прибывших и сказал:
- Хорошо сосет? Теперь он и у каждого из вас сосать будет.
Повернувшись к охранникам, он рявкнул раздраженно:
- Где Шельма?
Внутренние ворота разъехались, впуская на плац здоровенную овчарку с поводырем, который с трудом удерживал ее на крепком поводке.
Беглец в отчаянии разрыдался, он думал, что сосанием дула пистолета все обойдется, но его ожидали муки пострашнее.
Дарзиньш неторопливо вытер дуло пистолета об одежду беглеца и спрятал оружие. Затем он отошел к воротам, давая обзор вновь прибывшим, и опять подал условный знак своим подчиненным.
И проводник мгновенно спустил на беглеца овчарку Шельму. Та без единого рыка бросилась, как на учениях, на беглеца, крепко привязанного к столбу, и стала рвать его тело. Тот завопил от боли, но Шельма недолго дала ему помучиться. Его вопли ее разъярили быстро, и она мощной хваткой вцепилась зубами в детородный член беглеца. И оторвала его вместе с ширинкой рабочих брюк. От такой боли беглец сразу же потерял сознание, голова его дернулась и бессильно повисла на груди, а сам он обмяк и повис на поддерживающих его веревках.
Тотчас же проводник схватил Шельму за кожаный поводок и оттащил ее, упирающуюся, от еле живого беглеца. Что-то шепнув ей нежно и ласково, он увел ее с плаца, и внутренние ворота с лязганьем за ними закрылись.
- Спектакль гонят, козлы! - еле слышно шепнул Игорю Пан. - Показательное выступление.
Показательный спектакль это был или обычный, рядовой, трудно было сказать определенно, для жертвы это был ад в любом варианте.
Охранники отвязали бездыханное тело и, подхватив за руки, поволокли беглеца в медсанчасть на лечение. Ноги бедняги волоклись по земле, оставляя две кривые полосы в теплом песке, а закинутая назад голова болталась в такт шагам охранников, идущих по привычке в ногу.
Дарзиньш крикнул вслед охранникам:
- Поставят на ноги, отправить в барак для опущенных! Бабой его сделать. Не хотел головой работать, пусть теперь работает жопой.
Глаза вновь прибывших наполнились ужасом и отчаянием. Может, только Пан да Игорь по недомыслию отнеслись с сочувствием к беглецу.
Дарзиньш вернулся на крыльцо и опять обратился к заключенным:
- Запомните: порядок, порядок и еще раз порядок! Ничего, кроме порядка! О своих заслугах в мирной жизни расскажете моему разметчику. У кого есть жалобы на здоровье? Говорите, потом будет поздно.
Павлов выступил вперед и начал:
- У меня…
Лейтенант резко оборвал его:
- Как обращаетесь? Не учили еще? Обращаться только: "Гражданин начальник лагеря, разрешите обратиться". После того как тебе разрешат, четко и ясно говоришь свою фамилию, свой срок и свою статью. Ясно?
- Так точно! - подобострастно согласился Павлов.
Он был напуган показательным спектаклем больше других именно по причине крайне плохого здоровья.
- Начинай сразу с фамилии! - велел Дарзиньш.
- Заключенный Павлов, пят лет по статье двести восемнадцать, - бодро начал Павлов. - У меня туберкулез, и я не понимаю, почему меня не отправили в лагерь для туберкулезников.
Дарзиньш несколько секунд подумал, потом что-то шепнул своему заместителю и, не удостоив ответа Павлова, вошел в административное здание.
Павлов застыл в недоумении, не понимая, что происходит. Только что начальник лагеря лично призвал жаловаться на здоровье, а через минуту он уже потерял интерес к этому вопросу.
- Встань в строй! - велел ему лейтенант.
И Павлов, неуклюже потоптавшись на месте, попятился и встал на свое место в общем строю, боясь поднять глаза на рявкнувшего на него лейтенантика да и на соседей по строю.
Встреча, устроенная вновь прибывшим, произвела впечатление даже на никогда не унывающего Моню.
- Одесса-мама потеряла сына… - попытался он пошутить, но его жалкая улыбка не произвела на окружающих никакого впечатления.
Табельщик, которого "хозяин" назвал разметчиком, стал выкликивать по несколько человек, составляя список по только ему известным признакам.
Только Пан все сразу уяснил себе и поделился своими соображениями с Игорем:
- У них уже все схвачено и поделено! - заявил он с апломбом. - Гонят по бригадам. Заметь: сначала всех молодых да сильных. Жаль, тебя тоже заберут от нас, - добавил он искренно, - спокойно с тобой, сына ты мне напомнил, где-то бродит, шалопай, по свету, об отце и не думает.
- Больно ты о нем думал! - злобно буркнул Павел Горбань, чем всех удивил.
- Смотри, еще один сирота! - засмеялся Моня.
После ухода "хозяина" и его ближайшей шоблы, за начальника выступал молодой лейтенант, чей возраст не позволял ему быть предельно строгим. А потому напряжение, вызванное "спектаклем", постепенно спало, уступив место противоположному чувству - эйфории, сродни радости овечьего стада, когда оно осталось живо, после того как товарку похитил волк и сожрал неподалеку.
- Да, - подтвердил спокойно Горбань, - отец нас бросил, и я ему этого никогда не прощу…
- На отцов ему не везет! - сыронизировал задетый за живое Пан. - Родной отец его бросил, а отец его девочки сдал в милицию и добился его осуждения. Поневоле станешь отцененавистником.
- Я тебе моську намылю! - пообещал зло Горбань.
- Руки коротки! - осадил его Игорь. - Сразу будешь иметь дело со мной.
- И со мной! - в один голос сказали Моня и Хрупкий.
- А почему у тебя до сих пор нет кликухи, Горбань? - поинтересовался Пан, словно и не слыша угроз пацана, он всегда умел за себя постоять, несмотря на пожилой возраст. - Как тебе нравится Горбатый?
- Которого могила исправит? - обрадовано подхватил Моня.
- Горбатый очень известная кликуха, - вмешался Петя Весовщиков - Хрупкий, - Джигарханян ее классно отыграл.
- Да! - с сожалением выдохнул Пан. - Джигарханяна из него уже не получится.
Из административного корпуса вышли первые, уже оформленные в бригады, и в сопровождении бригадиров отправились по баракам, за ними тут же были вызваны следующие. Конвейер заработал привычно.
- Горбаня можно разложить на "Горб" и Баня! - подсказал Игорь.
- Ништяк кликуха! - обрадовался Пан. - Баня! Такой кликухи еще ни у кого не было.
- А я не согласен на такую кликуху! - обиделся Павел.
- Твой номер "восемь", когда нужно, спросим! - отрезал Пан. - Другой кликухи ты не заработал. Баня тебе в самый раз!
Сразу выкликнули человек двадцать, и на плацу осталось всего ничего: человек шесть, Игорь Васильев, Панжев Константин Иванович, Павлов Павел Павлович, Коростылев Юрий Иванович, Моня, ни фамилии, ни имени, ни отчества которого не знал никто из оставшихся, даже Пан, Петя Весовщиков - Хрупкий да Павел Горбань, окрещенный кликухой Баня.
Игорь сделал поправку, вспомнив, что он забыл посчитать самого себя. Вместе с ним оставалось на плацу семь человек. И среди них был уже один совершенно сломленный - Павлов, у которого испуг маской застыл на лице. Пан вполголоса заметил Игорю, что теперь это надолго, если не навсегда.
Двадцать вызванных заключенных оформляли очень долго. Когда они наконец вышли, их оказалось восемнадцать. Двоих вынесли чуть позже охранники, волоча за руки, как и беглеца. Эти двое были избиты в кровь, до потери сознания. Их тела так же равнодушно отволокли в медсанчасть, подштопать, как тут же высказался Пан. Их ноги так же оставляли извилистый след на песке, которым был щедро присыпан огромный плац.
- За что их, интересно? - спросил Игорь.
- За что убивают! - грустно пошутил Пан. - Слов поперек не следует бросать. Такие слова, брат, отскакивают обратно кирпичами, да все по голове и по лицу, да по ребрам, да по животу, а то и ниже.
Из длинного приземистого деревянного здания, вплотную примкнувшего к каменному административному, потянуло запахом еды.
У не евших почти двое суток горячей пищи заключенных подвело животы и обильно пошла слюна.
- Баланда, - заметил Пан, - и ее сейчас хочется пожрать горяченькой.
- Надеюсь, нас покормят! - заметил Игорь.
- Если поставили на довольствие! - заметил Пан. - Или осталось что на кухне? Чем в таз, лучше в нас!
На крыльцо вышел табельщик, заглядывая в свои записи. Он тоже принюхался к запаху, доносившемуся из кухни, затем, словно опомнившись, стал выкликать оставшихся на плацу заключенных.
Те гуськом потянулись внутрь административного здания.
Игорь ошибался, думая, что их будут заводить по одному в какую-нибудь комнату, где состоится беседа и разговор.
Прямо в вестибюле, выстланном базальтовой плиткой местного производства, были поставлены рядами грубые деревянные скамейки, перед ними стоял такой же грубо сколоченный стол и несколько столько же неуклюжих стульев.
На стульях сидело начальство лагеря, кроме Дарзиньша, отсутствовавшего по неизвестной для заключенных причине. Он сидел в своем кабинете и обдумывал интересную, с его точки зрения, идею, возникшую в его голове почти сразу же, как только он увидел Игоря Васильева.
Первым вызвали Павлова. Тот сразу же обратился к начальству по всей форме, как его научил лейтенант. Но начальство не отреагировало, оно хмуро и несколько брезгливо смотрело на Павлова, размышляя, что делать с этим недочеловеком, с их точки зрения, потому что надо было срочно думать, куда его поставить, куда приткнуть, работать в полную силу он не мог, на кухню определить его тоже нельзя было, перезаразит всю зону, а то и охрану, которая тоже кормилась с этой кухни.
Думали они думали, но так ничего и не придумали. Отсылать обратно, с их точки зрения, было невозможно, а применения ему в зоне они тоже не могли найти. Бесполезный человек. Балласт, который некуда выбросить.
- Почему ты в тюрьме не сказал, олух царя небесного, - раздраженно процедил сквозь зубы зам. начальника зоны по производству, - что у тебя туберкулез в открытой форме?
- Говорил я! - испуганно пробормотал Павлов. - Да и в карточке все записано.
- Ты не говорить должен был, а вопить, кричать, требовать, болван! - раздраженно заметил он. - Куда я тебя, доходягу, дену?
- На мыло! - пошутил с улыбкой дебила зам. начальника зоны по воспитательной работе. - Слушай, а может, его в библиотеку бросим? Там уже есть один доходяга с высоким давлением и язвой желудка, будет их двое. За разговорами о своих болячках и срок быстрее пройдет.
- Решено! - согласился главный по производству. - Все равно он зимы не переживет, - добавил он равнодушно, глядя в лицо Павлову.
У того испуга на лице не прибавилось, просто больше некуда было.
Павлов сел на место. К столу подошел Петя Весовщиков. Оттарабанив положенное, он застыл изваянием, все с тем же трагическим выражением на лице.
- За что начальство завалил? - с любопытством поинтересовался зам. начальника по воспитательной работе. - Начальство уважать надо.
- Он мою девушку изнасиловал! - сказал Хрупкий.
- Ну и что? - удивился капитан. - Что, от нее убудет, что ли? А теперь ее будет трахать каждый, кому не лень, у кого на нее встанет. Это лучше?
- Все начальники - козлы и суки! - злобно выпалил Петя. - Их всех давить надо!
Капитаны с улыбкой переглянулись.