Игорь напрасно беспокоился о том, что будет трудно заснуть в столь неудобном положении. День, проведенный на свежем воздухе, настолько насытил организм кислородом, что не успела пасть ночь на реку, как все заключенные уже спали, правда, кто как: кто действительно, как и говорил Пан, друг на друге, а кто и просто сидя, опустив на грудь буйную головушку, поминутно дергаясь, как только она начинала падать вниз.
И никакие сны не тревожили крепкий сон…
Рано утром, в шесть часов, резкие свистки и крики охраны разбудили заключенных.
- Не рановато ли? - спросонья спросил Игорь, поеживаясь от свежего утреннего воздуха. - Или уже лагерь на горизонте?
- До лагеря еще пару часов плыть, - зевая, ответил Пан, - а ты привыкай вставать теперь рано. Будешь "жаворонком" даже в полярную ночь.
- Рано вставать мне не привыкать, - ответил Игорь, - как и поздно ложиться. Мне достаточно пяти часов. Скажи, лагерь с реки видно?
- А куда он денется? - усмехнулся Пан. - Я здесь не тянул срок, не канал! Но люди говорят, что видно. Нашел, о чем думать! - добавил он презрительно. - Насмотришься за десять лет. Все они одинаково выглядят: сплошной забор да колючая проволока, да по бокам вышки с часовыми. Чуть лучше, чуть хуже, но все одно. Как это Костыль врал?.. А! "Место полного исчезновения"!
- Лес пилять будем? - грустно усмехнулся Игорь.
- А ты бы золотишко хотел мыть? - усмехнулся Моня. - Так там тонны породы надо перелопатить, чтобы крупинку золота намыть или добыть.
Павлов не мог остаться в стороне от разговора.
- А в районе Баргузина золото добывали еще с середины прошлого века, как и в соседней Ленской области. Много сотен квадратных километров на север и северо-запад золотосодержащих пород, до полноводной Лены и ее притока Витима.
Вечерняя процедура повторилась с точностью до наоборот. Сначала заключенных освободили от кандалов, и они с наслаждением стали растирать онемевшие запястья, кисти рук, а некоторые растирали руки до самых плеч. Затем, также пятерками, заключенных водили в гальюн. А на завтрак им, как и на давешний обед, принесли большой бак с водой.
Из трюмов с огромными предосторожностями вывели несколько заключенных, которые отнесли в гальюн штук двадцать металлических параш, доверху наполненных продуктами жизнедеятельности опасных заключенных.
Одну из "параш" до гальюна не донесли, а якобы случайно вывалили за борт баржи прямо в воду реки, чьи полупрозрачные воды покорно приняли в себя экскременты.
Но Игорь, который пристально наблюдал, ему было все интересно, за действиями "шестерок", мог поклясться, что из большой металлической емкости параши в воду вылетело человеческое тело, голое и безжизненное.
Конвою тоже это показалось, почему они стали пристально всматриваться в воду реки, а один даже, на всякий случай, дал длинную очередь по тому месту, куда выплеснули содержимое параши.
После чего прикладами затолкали "шестерок" обратно в трюмы и закрыли люки.
- Чем, интересно, они там дышат? - мрачно поинтересовался Весовщиков.
- Трюм в носу баржи открывают, - пояснил Пан, - там металлическая решетка, не вылезешь, а воздух поступает.
После завтрака этап, расположенный на палубе, стал ждать причаливания к конечной цели своего маршрута.
Заключенные притихли, как нашкодившие дети перед приходом взрослых, не наказание страшно, а ожидание этого наказания. Большинство из нового этапа были новичками, получившими свои сроки впервые. Удивление вызывало то, что им дали строгий режим, впрочем, удивление вызывало многое, в первую очередь, само осуждение невиновных.
И вот вдали проявились очертания исправительного лагеря строгого режима, где вновь прибывающим предстояло пройти перевоспитание и выйти из исправительного лагеря уже совершенно другими людьми: честными и полезными обществу, во имя которого их сюда и упекли.
Взоры узников оказались прикованными к этой приближающейся и приближающейся каторге, где они трудом должны были доказать, что достойны прощения и возврата в нормальное общество, откуда их безжалостно вышвырнули.
- Вот наконец и наш ЭНДЕКИТ - место полного исчезновения! - вздохнув, промолвил Пан.
И молчание окружающих было знаком согласия.
Часть III
Эндекит - место полного исчезновения
На высоком скалистом берегу, мысом выдававшемся в широкое полотно реки, деревянные стены исправительного лагеря, с вышками по углам, издали смотрелись древнерусской крепостью, воинственной и чужеродной среди красоты окружающего мира, того природного окружения, мирная благодать которого никак не могла сочетаться с воинственностью.
Скалистые берега с трех сторон служили достаточной преградой любому из самых отчаянных и смышленых беглецов, спуститься с них мог только самоубийца или тренированный альпинист, да и то со специальным снаряжением. Но и эти скалистые берега, на которых расположился исправительный лагерь, были, при ближайшем рассмотрении, опутаны колючей проволокой, через которую пропускался ток высокого напряжения. Два ряда колючей проволоки как с внешней, так и с внутренней стороны деревянных стен простреливались со смотровых вышек вооруженной пулеметом и автоматами охраной, зорко, денно и нощно наблюдавшей за тем, чтобы не было побегов, за которые лишали не только премий, но и, что было значительно хуже, отпуска, поездки на родину, и потому охранники могли убить запросто.
Катер-буксир, влекущий баржу с заключенными, замер на внешнем рейде, так как оба причала были заняты. Возле одного стоял плавучий кран, а возле второго баржа с мазутом, основным топливом для механического цеха и отопления служебных помещений. Бараки отапливались дровами, отходами от производства, но цеха дровами не протопишь. Думали не о заключенных, которых никто никогда не жалел, а об оборудовании, которое от холода могло попортиться, за это стружку снимали, невзирая на погоны.
С внешнего рейда и причалы и суда, стоявшие возле них, и люди, обслуживающие и разгружающие суда, казались игрушечными. Все выглядело, как на картинке или и кино, совсем не страшным, даже наоборот, от всего этого исходило какое-то спокойствие, так что и полученный срок не казался таким уж страшным.
- Теперь десять лет буду видеть одну и ту же картину! - вырвалось у Игоря.
- Это куда засунут! - философски заметил Пан. - Тут, брат, твоей воли нет, за тебя все хозяин решать будет: определит тебя камни таскать - будешь камни таскать, определит рукавицы шить - будешь швеей-мотористом третьего разряда.
- А почему третьего? - удивился Игорь.
- Чтобы зарплату маленькую платить! - усмехнулся Пан. - А по бумагам будешь проходить пятым разрядом. Разницу за тебя хозяин будет иметь и его клика, шобла.
- А ты про десять лет не думай! - вмешался неунывающий Моня. - Скажи себе десять раз: зима - лето, зима - лето. А там, глядишь, и срок к концу подошел.
- Только говорить придется очень медленно! - внушительно поддержал Весовщиков - Хрупкий. - "Зима" - скажешь зимой, а "лето" - летом.
- Летом, наверное, комарья и мошкары полно! - полувопросительно-полувосклицательно заметил Моня. - Доцент, скажи свое веское слово.
- Лагерь построили на высоком берегу, на продуваемом месте, у проточной воды, - оценил Павлов. - В самом лагере они лютовать не будут, но я не позавидую тем, кто будет на лесоразработках в лесу.
- Крем "Тайга" не выдают? - усмехнулся Игорь.
- Догоняют и еще дают! - откликнулся Пан. - Забудь о том, что было на воле. Ты - раб, ты - смерд, должен молчать и подчиняться. За каждый вопрос учить будут кулаком по мордасам, за каждое неподчинение - БУР.
- Это еще что за "зверь"? - поинтересовался Игорь.
- Барак усиленного режима! - охотно пояснил Пан. - Тюрьма в тюрьме. Заместо карцера, только еще хуже. Там тебе будет отдельная клетка, а свидетелей не будет. Лютуй - не хочу! Охрана и лютует: захотят - холоду напустят зимой, туберкулез обеспечен, захотят - собаками затравят, захотят - забьют до полусмерти, инвалидом станешь, но от работы все равно не отвертишься.
- И никакой управы на них нет? - не поверил Игорь.
- Забудь про управу, как и про само право! - усмехнулся Пан. - Твое дело молча работать там, куда тебя определили, ни во что не встревать, но и не сучить, потому как зеки тебя тогда порешат.
- Между молотом и наковальней! - определил свое положение Игорь.
- Не вертись блохой на х…! - посоветовал Пан. - И не заметишь, как тебя меж ногтей зажмут и щелкнут, так что из тебя дух вон.
- А кто на разгрузке работает? - спросил Павлов. - Вольнонаемные?
Его вопрос вызвал злорадный смех тех, кто уже проходил подобную науку и чувствовал себя перед лицом неизвестности старожилами, поучающими новичков, салаг, ничего не знающих и не умеющих.
- Вольнонаемным может здесь быть только медведь! - усмехнулся Пан. - Но он не стремится завербоваться. Воля ему милей. А шустрят те, кто на "расконвойке".
- Без охраны, что ли? - понял Игорь.
- Охрана есть для порядка! - ответил Пан. - Но не такая, как у остальных. Здесь работают те, кто скоро освобождается: домой или на условно-досрочное, если, конечно, их не порежут раньше.
- А почему их должны порезать? - полюбопытствовал Игорь.
Пан пристально посмотрел на него, но, кроме искреннего желания удовлетворить свое любопытство, ничего не увидел.
- Потому что все они из "ссучившихся"! - неохотно пояснил он. - Те, кто в СВП шустрит, ударно трудится, вылизывая себе прощение.
Игорь все понял, кроме слова СВП. А поскольку ждать им предстояло еще долго, он и спросил:
- А что такое СВП?
- Секция внутреннего порядка! - мрачно отозвался Пан. - Их зеки называют проще: сучьи выродки, проститутки!
- А ударно трудиться не поощряется? - спросил на всякий случай Игорь.
- Когда много передовиков труда появляется, - помрачнел Пан, - появляется нормировщик и поднимает планку нормы. И многие опять на баланде, на мизере, без ларька. Ты имеешь право перевыполнить норму только на три процента, чтобы было и на шныря, который кормится за счет бригады. Шнырь, чтобы ты больше не спрашивал, это - "шестерка", которая трудится на уборке барака, воду носит, печь топит, веником шустрит. Ну и еще стучит помаленьку, но под контролем авторитетов.
- Какой смысл тогда "стучать"? - удивился Игорь.
- Большой! - резонно ответил Пан. - Совсем не "стучать" он не может, его с ходу на лесоразработки отправят, где он благополучно загнется. Вот он и сообщает заму по режиму, но только то, что сочтет нужным сообщить авторитет или кодла постановит.
- Но в таком случае можно разыграть любую игру! - удивился Игорь.
- И разыгрывают! - помрачнел Пан, вспомнив случай из своей практики, когда его вот так и разыграли, после чего он намотал себе новый срок на три года. - Некоторые и бегут лишь от отчаяния: остаться - смерть, проиграли его в карты, впереди неизвестность в любом случае, даже если тебе повезет и ты сумеешь прорваться на волю. Воля - она воля только по сравнению с "колючкой". А так, по-настоящему, большая зона, с "колючкой" по границам.
Игорь, глядя на видневшуюся вдали "древнерусскую крепость", неожиданно для себя стал читать стихи:
Мы живем, как всегда, в сумасшедшей стране,
Где отрада по-прежнему в горьком вине,
Где на кухне тишком разговоры,
Где хлопочут о честности воры.
Нет у нас проституток, как нет и бомжей,
Голой задницей давим упрямо ежей,
Их иголки для нас не помеха,
Давим не для еды, а для смеха.
И вожди нас не любят, и мы их дурим,
В каждом грязном трактире живет третий Рим,
А в кармане лишь вошь на аркане,
Изобильная жизнь не экране.
О любви говорит лучше всех сутенер,
Добродетелью станет и счастьем позор,
Но куда заведет та дорога?
Горе, горе тебе, недотрога!
Раздвоение станет проклятьем для нас,
И настанет последний решающий час.
В море лжи можно и захлебнуться,
Не пора ль на себя оглянуться.
Игорь смолк, а Пан задумчиво промолвил:
- Так ты по натуре поэт? Кликуху тебе перелопатить, что ли?
- Был у меня приятель, - ответил Игорь, - это его стихи. У него много таких. Его хотели даже в дурдом упечь.
- И почему не упекли? - поинтересовался Пан.
- Папа у него крупный начальник! - пояснил Игорь. - Ограничились домашним арестом. Противостояние злу в одиночку бесполезно.
- Вот ты и оглянись на себя! - посоветовал Пан. - Плетью обуха не перешибешь! А мозги тебе вышибут. Здесь такие мастаки.
- И что ты предлагаешь? - иронично спросил Игорь. - Сломаться?
- Пересидеть! - посоветовал Пан. - Кто гнется, тот не ломается.
Игорь задумался над его словами. Здравый смысл в них присутствовал, но было что-то унизительное в таком совете. Впрочем, Игорь понимал, что унизительно это было в той, прежней жизни, до которой ему уже не было никакого дела. А выжить было просто необходимо. Игорь себя не обманывал: делать он ничего не умеет, а значит, ему предстоит "пилять тайгу", причем не вершину дерева, а комель, крепкий и широкий. Для этого нужна была не только сила, которой Бог Игоря не обидел, а сноровка и умение. Часты были случаи, когда деревом прихлопывало самого пильщика. Правда, не менее часто с помощью дерева, падающего точно в выверенном направлении, убирали ненужного и сводили счеты.
Плавучий кран приветственно гуднул и отвалил от причала. Путь к эндекиту был открыт, чтобы не сказать "свободен".
Катер-буксир предупредительно гуднул и стал подводить к причалу баржу с этапом, предназначенным для этого исправительного лагеря.
На серпантине дороги, ведущей к лагерю, показалась охрана с собаками и автоматами в руках.
- Вот и архаровцы спешат встречать рабочую силу! - пошутил Пан. - Плоты вязать некому, не иначе. Тяжелая работенка и опасная, чуть зазеваешься, бревнышком тебя по темечку тюк, и с концами, поминай как звали.
- А пилить лес когда будем? - поинтересовался Игорь.
Он все еще воспринимал с неподдельным интересом, словно был на экскурсии или на практике, когда через некоторое время можно будет собрать вещи и уехать домой, где все неудачи вскоре покрываются пеплом.
Пан усмехнулся.
- Так тебя, неумеху, до пилы и не допустят! - сказал он. - Повкалываешь сучкорубом да с шестом попотеешь, когда с деревом будешь заодно, тогда и пилу вручат. Пильщик у нас почти авторитет.
- Аристократия! - понял Игорь.
Его усмешка не понравилась "Пану".
- Вот когда ты пройдешь все работы, тогда я на тебя посмотрю, - заявил он злорадно, - как ты будешь относиться к тем, кто уже все это прошел.
Баржа причалила точно, только чуть ткнулась в развешанные по краю причала старые автомобильные покрышки, предназначенные для смягчения удара.
И тут же раздались резкие свистки и крики охраны.
- Выходи, стройся! Шаг в сторону считается побегом, стреляем без предупреждения. Не задерживайтесь! Марш на пристань!
А на пристани лагерный конвой уже выстроился коридором, как всегда с собаками, лениво гавкающими на немытых, потных заключенных, от которых исходил знакомый им запах, по которому найти легче легкого, если прикажут отыскать в тайге. От этих псов еще никто не убегал.
Заключенные, спрыгивая с баржи, не толпились свободной толпой, а привычно, словно только этим и занимались, выстраивались в колонну по четыре.
Как только они построились почти ровной колонной в двенадцать рядов, опять раздался резкий свисток и крик:
- Шагом марш!
Колонна дрогнула, зашевелилась и двинулась по серпантину дороги к исправительно-трудовому лагерю. А по сторонам колонны привычно шли охранники, собаки весело улыбались, однако это была обманчивая улыбка, готовая мгновенно смениться злобным ощериванием и рывком, предупреждающим потенциальных беглецов.
Но кому придет в голову бежать, когда столько охраны с автоматами, готовой стрелять при первом же рывке в сторону леса. Да и лес был прорежен, очищен от подлеска не на одну сотню метров, так что пока добежишь до первого куста, чтобы скрыться из виду, не одна пуля тебя достанет.
На повороте серпантина Игорь оглянулся на реку и увидел, что баржа уже отчалила от причала и продолжила свой скорбный путь, ставший для нее привычным. А привычка стирает все: и боль, и радость.
Конвой сдал этап с рук на руки и поплыл до следующего лагеря. Теперь он не отвечал за Игоря, за Пана, за Моню, за Хрупкого, за Доцента и Костыля и еще полсотни заключенных. Теперь они все были головной болью местной охраны.
Перед большими створками ворот колонна, повинуясь окрику, остановилась, замерла, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, хотя приказа "вольно" не последовало.
Игорь вертел головой, осматривая лагерь: ворота, стены, вышки с охраной и прожекторами, которые ночь превращают в день для всей полосы, вспаханной, как пограничная полоса на границе, и ежедневно подновляемой самими же заключенными. Он оценил двойной ряд заграждения из колючей проволоки, через нее не был пропущен ток, но преодолеть эту преграду, на первый взгляд, было просто нереально. Однако невозможно преодолеть только на первый взгляд. Даже без кусачек, легко справляющихся с колючей проволокой, можно было обойтись: на нее возле столбов набрасывалась беглецом плотная одежда, взятая у какого-нибудь бедолаги из заключенных, остающегося в лагере, и уже по ней полоса заграждения преодолевалась безо всякого труда. Но и здесь было одно осложнение: часовой мог пристрелить безо всякого окрика, как говорится, без предупреждения.
Ждали довольно долго, зона к приему "гостей" оказалась не готовой, а может, специально выдерживали, показывали, кто тут хозяин, а кто пыль и грязь на дороге.
Но раз уж пригнали, то и принять должны были.
Ворота неожиданно распахнулись именно в тот момент, когда заключенные совсем расслабились и смотрели на такой мирный лес, на верхушки сосен, вдыхая их крепкий запах, ядреный аромат, которого в городах не было уже не одно столетие.
- Пошел! - раздалась команда, и небольшая колонна заключенных стала всасываться лагерем. Они попали во внутренний двор, огороженный с двух сторон воротами.
Переминаясь с ноги на ногу, Игорь оглядел двор: глухие ворота, глухая стена, только с одной стороны, со стороны административного корпуса подслеповато смотрели два маленьких окошка, забранные толстой и частой решеткой. Со двора невозможно было разглядеть, что происходит там, за окном, а из административного корпуса видно было всех, и сексот, или по-лагерному "сука", мог спокойно указать заму по режиму на нарушителя порядка: кто с кем пил, кто кого опускал, кто шабил травку, а кто кололся. И сексота очень трудно было разоблачить, потому что заключенных вызывали "на беседу" не реже одного раза в неделю. Все понимали, когда вдруг нарушителя "дергали" в БУР, кого на пару дней, кого на неделю, зачастую "дергали" и доносчиков, чтобы создать им в уголовной среде ореол "мучеников", а заодно и подкормить витаминами и сносной пищей. С сексотами обращались бережно, холили их и лелеяли, при малейшей опасности меняли фамилию, статью и биографию вора, срочно отправляли в другую зону, где они опять входили в доверие к авторитетам, присутствовали на всех воровских сходках и держали начальство в курсе всех готовящихся побегов, бунтов и убийств.