- Котов, ты что это застыл, как статуй? - спросил он, появляясь позади шныря. - Знакомишься с Васильевым? Могу представить вас друг другу, как на светском рауте, на котором ни один из нас не бывал: шнырь номер один - Котов Семен, шнырь номер два Васильев Игорь. Только, Кот, Студент на твою швабру целиться не будет. Он - шнырь по бумагам, а ты шнырь со шваброй. Так что ваши интересы нигде пересекаться не будут.
Котов от одного голоса Васи сразу встрепенулся, внутри него что-то как будто щелкнуло, и он весь преобразился. Исчез безумный взгляд, лицо смягчилось, ушли жесткость и неподвижность.
И голос его зазвучал совсем по-другому:
- Да неужто я за швабру так уж держусь? - заговорил он. - Я по вашему приказанию и на лесоповал пойду, и в каменоломню, брусчатку строгать и пилить…
Вася засмеялся переливчатым смехом, так по-детски, что с трудом представлялось, как он может избивать заключенных, не испытывая при этом никаких чувств.
- Куда тебе на тяжелый работы? - мягко произнес Вася. - Ты час со шваброй потаскаешься и то после лежишь, охаешь и ахаешь от боли в пояснице. А сучкорубом покоряжишься в полусогнутом состоянии, не разогнешься ни в жизнь. Так до смерти и будешь ходить "бабой-ягой".
- Баба-яга костяная нога, - забормотал Котов и опять вдруг забеспокоился, - а когда "хозяин" приедет, Василий Иванович?
- Соскучился, пес шелудивый, без "хозяина"? - усмехнулся Вася. - Не знаю, не докладывал. Он у нас человек внушительный, самостоятельный…
Он оборвал себя на полуслове и ушел, не попрощавшись. Что ему тут было делать? Все секреты находились в несгораемом железном шкафу.
Котов как с цепи сорвался: стал так энергично работать, так всюду мыть и убирать, словно от этого Зависела его свобода, а то и жизнь.
Игорь, искоса поглядывая на него, продолжал разбирать бумажные завалы, в которых, как поначалу ему показалось, сам черт ногу сломит. Но, оказывается, ничего страшного в этой бумажной "метели" не было. Бумажка к бумажке складывалась не торопясь, куда спешить-то было, картина вырисовывалась заманчивая: если не спеша трудиться над этими завалами, то несколько лет можно пересидеть уж точно. А там, что будет, то и будет. В конце концов, Дарзиньш мог поручить ему и канцелярскую переписку, которая не была секретной. Правда, иная хозяйственная деятельность требовала секретности значительно больше, чем так называемые секреты правоохранительных органов, за хозяйственными делами проглядывались огромные деньги, которые не доходили до заключенных, а исчезали где-то по дороге или оседали в карманах у местного начальства. Но такие документы составляли важную часть бумаг в несгораемом шкафу за крепкими замками. А Игорю из без этих секретов доставалось бы столько бумажной работы, что на всю жизнь хватило бы, не только на десятилетний срок, данный ему для исправления, хотя за такой срок скорее можно превратиться в закоренелого бандита с профессиональной подготовкой.
Котов быстро вылизал кабинет Дарзиньша, не оставив ни единой пылинки, так тщательно он работал. Оставался тот уголок, где возле деревянного шкафа сидел Игорь.
Игорь понял, что он мешает Котову закончить уборку кабинета, и, собрав разложенные на полу уже по порядку бумаги, встал, чтобы дать шнырю закончить свою работу и перейти в другое помещение.
Но Котов опять застыл перед ним с безумным взором, опираясь двумя руками на деревянную швабру.
- Это все - тайна! - сказал он многозначительно. - И почему ты живешь в этом мире, и что является смыслом твоей жизни? И я могу тебе раскрыть эту тайну. Я знаю шесть ключей к раскрытию этой тайны. Ключ первый - это замысел Божий: Бог пожелал выразить Себя через человека, ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобным образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братиями. И создал он человека по Своему образу, как перчатка создана по образу руки человеческой, чтобы содержать в себе эту руку, так и человек создан по образу Божиему, чтобы содержать в себе Бога. Принимая Бога как свое содержание, человек может выражать Бога. Но сокровище сие мы носим в глиняных сосудах, чтобы преизбыточная сила была приписываема Богу, а не нам….
Игорь затосковал, и Котов мгновенно прочел это на его лице.
- Тебе не интересно? - спросил он участливо.
- Лучше бы ты рассказал мне, кто ты и за что срок канаешь!
- Зависть людская ввергла меня в сие узилище, - вопреки ожиданию Игоря охотно стал рассказывать о себе Котов. - Зависть влечет за собой ненависть, а ненависть желание уничтожить объект своей ненависти. Вот почему я здесь, а не в полковничьих погонах на паркете Большого театра фланирую. Работал я в Главном разведывательном управлении вместе с Резуном. Слышал такую фамилию?
Игорь отрицательно покачал головой.
- А Виктора Суворова читал? - продолжил Котов. - Вижу по выражению лица, что не читал. Это - один и тот же человек. Изменник нашей родины, удрал в Англию и стал там писателем. Слышал, может, про "Аквариум"? Или про "Ледокол"? Нет?
Котов отвел глаза на потолок, словно пытаясь разглядеть там нечто, никому не видное.
- Он там книжки спокойно пишет, - тоскливо продолжил Котов, - а я здесь срок мотаю. Пятнашку мне вкатили. И ту, как замену "вышки"! Пособник, говорят, его побега. Пил с ним, признаю, но о его планах даже начальство не знало, откуда же мне, грешному? Начальство на повышение пошло, а я на понижение, ниже уж некуда…
Он неожиданно прервал свой монолог и прислушался. В конце коридора послышался цокот подкованных сапог по базальтовым плитам коридора.
Котов виртуозно протер шваброй оставшийся кусок пола и бросился из кабинета в коридор.
А Игорь вновь разложил на место стопы государственных бумаг, которых вполне могло и не быть, было бы лучше, если бы их и не было, сколько бумаги можно было сэкономить? Тонны и тонны.
Случайно скосив взгляд, Игорь заметил в зеркале, висящем на стене, через оставленную открытой Котовым дверь, как чья-то рука сунула согнувшемуся в низком поклоне Котову маленький бумажный пакетик. Чья это была рука, Игорь понял сразу. Он и по руке узнал Дарзиньша.
Котов мгновенно исчез, а через несколько секунд в кабинет резво вошел Дарзиньш.
Игорь вскочил с пола и вытянулся в струнку, но Дарзиньш ласково похлопал его по плечу.
- Вольно, Студент, вольно! Как работа? Получается? Бумаги подчиняются или упрямо не хотят ложиться?
- Лягут, - спокойно ответил Игорь, - куда они денутся?
Но Дарзиньш, усаживаясь в свое удобное кресло, возразил:
- Бумага - вещь коварная! - назидательно начал он. - Вот возьми сегодняшний случай, - напомнил он Игорю, - бригадир стакнулся с Полковником, который возомнил о себе Бог знает что, и они решили самочинно вписать тебя в список на швейку. И это еще безобидно, можно всегда списать на недоразумение, на излишнюю услужливость. Но, представь себе, я тебя совершенно не знаю. А ты, назначенный мною в шныри, самочинно не являешься на вверенный тебе участок работы. Что было бы с другим, можно не продолжать, ты и так все понял. БУР, а то и сразу карьер.
Игорь побледнел. Он тут же уяснил, что, действительно, его подставляли, и если бы не Вася, еще неизвестно, что могло случиться.
- Вы бы разобрались, наверное! - пробормотал он неуверенно.
- Может быть! - согласился Дарзиньш. - А может, и не стал бы. Дел-то много, с каждым не разберешься. С Котовым познакомился?
- Познакомился! - с иронией произнес Игорь, все еще находясь под впечатлением той подлянки, какую с ним учинили Полковник с "бугром".
"За что, главное? - недоумевал Игорь. - Дорогу я им не переходил".
- Он и тебе рассказал он своем героическом прошлом? - рассмеялся Дарзиньш. - Он с "приветом", этот Котов.
- А он действительно был в прошлом разведчиком? - поинтересовался Игорь.
- Портным в мужском ателье! - хмуро сказал Дарзиньш. - Женился на вдове с двумя детьми, девочкой десяти лет и мальчиком пяти. И чтобы никому обидно не было, наверное, трахал всех подряд, каждому выходило, стало быть, через два дня на третий. И раскрылось все совершенно случайно, молчание было полным. Мать подружки дочери вдовы подслушала, как дочь вдовы рассказывала подружке, как это делается. С таким знанием дела, должен тебе сказать, с такими подробностями, так делилась опытом, посвящала, образовывала, что эта взрослая женщина долго стояла и слушала, очевидно, сама узнавая что-то новое для себя. Ну а когда узнала, то поспешила поделиться такой новостью с папой своей дочки, чтобы на деле проверить. Папа, на беду нашего портного, оказался прокурорским работником. Сам понимаешь, какое дело завертелось. От "вышки" Котова спасло только то, что на суде девочка искренно сказала, что ей очень нравилось заниматься этим с дядей Семой.
У Дарзиньша было превосходное настроение. Игорь сразу заметил это, но спрашивать о причине постеснялся. Их отношения были столь двойственными, что нельзя было ни за что поручиться: чувство признательности в любой момент могло перейти в свою противоположность и превратиться в жгучую ненависть.
- Так он по сто семнадцатой срок тянет? - поразился Игорь. - Никогда бы не сказал. И его признали вменяемым? - спросил он на всякий случай.
- А у нас только диссиденты сумасшедшие! - захихикал Дарзиньш. - Шучу, шучу, ты меня уж не выдавай! - добавил он насмешливо.
Игорь оценил шутку, тем более сказанную в обстановке, когда он был на положении раба, бесправного и полностью зависимого. Правда, любимого, кому были обязаны жизнью и пока ценили это. А главное, признавали это.
Дарзиньш был в хорошем настроении из-за вовремя полученных сведений о том, что Полковник сегодня грозился опустить вновь прибывшего Павла Горбаня, чья кличка Баня приводила его почти что в умиление, и "хозяин" колонии очень рассчитывал, что Горбань порежет Полковника. Трогать его самому Дарзиньш пока не решался. Бунт в колонии страшил его. Он только принял зону, коллектив работников еще не подобрался такой, на который можно было рассчитывать во всем, а пока приходилось дипломатию разводить да надеяться на естественное течение событий. А что может быть естественнее ножа, примененного в защиту своей чести.
"Горбань - мужик здоровый! - подумал Дарзиньш. - Глядишь, я избавлюсь одним махом и от Полковника, и от самого Горбаня".
Он не стал думать о полученной шифровке в отношении Горбаня, где было ясно сказано, что надо создать ему такие условия содержания, чтобы самоуничтожение было бы обеспечено. Отец мстил за честь дочери, хотя сама дочь эту "честь" в грош не ставила.
- А как Котов отбился от кодлы? - заинтересовался Игорь, продолжая раскладывать документы по номерам и числам.
- Вот тогда он и стал "парашу" гнать, косить под разведчика, - заметил Дарзиньш. - Сумасшедших, сам понимаешь, боятся. Считается, что сумасшествие заразно. Мой предшественник назначил его в шныри, с тех пор Котов так тут и живет. Не выходит из административного корпуса… как его еще называют? А, "крикушник", только в столовую, и то я разрешил ходить, когда ему вздумается.
- Не удивительно, что у него такие безумные глаза, - заметил Игорь, продолжая заниматься своим делом, которое, обладая маломальскими юридическими знаниями, можно было делать безо всякого труда. - В одиночку даже пить скучно, а от скуки даже мухи дохнут.
- Ему лучше одному быть! - заметил Дарзиньш. - Он смирный сумасшедший и слабый. В карьере ему до могилы хватит одной недели, на лесоповале пару месяцев, не больше.
Дарзиньш резво поднялся с кресла, словно что-то внезапно вспомнив.
- Второй завтрак нам не повредит! - заявил он деловито.
Игорь замер, сделав глаза по "семь копеек".
"Интересно получается! - подумал он. - Виктор Алдисович долго меня будет подкармливать?"
Ларчик открывался просто: Дарзиньш имел секретный фонд от организации для поддержки кандидатов в приличной форме. Плюс к этому и государство давало некоторые средства для содержания внутренней службы секретных сотрудников.
- Вчерашняя ветчина еще осталась! - пояснил Дарзиньш. - Надо ее доесть, хоть и в холодильнике она, да лучше съесть ее свежей.
Он проследовал до заветного шкафа и достал оттуда все необходимое.
- Попьем кофейку! - сообщил он Игорю. - До обеда запах выветрится!
Кофе был настоящий "Арабика", любимый Игорем на воле, его можно было достать лишь по большому блату, которого, как понимал Игорь, у Дарзиньша хватало.
Один запах сводил с ума, заставлял забыть о предстоящих десяти годах тюремной жизни в нечеловеческих условиях.
"Поневоле начнешь молиться за здоровье "хозяина"! - подумал Игорь. - Не будь его, мне пришлось бы сразу же с головой окунуться в дерьмо и смердеть до окончания срока".
Мирное кофепитие Дарзиньш все же разбавил неприятным:
- Доцента убили! - сообщил он Игорю. - Ты, разумеется, крепко спал и ничего не слышал?
- Как "убитый"! - усмехнулся Игорь.
Он сразу вспомнил окровавленную подушку и застывшие в ужасе глаза Павлова, всматривающиеся в нечто, увиденное им одним.
- Ни возни ночью не было, ни криков? - уточнил Дарзиньш. - Я так и предполагал: вчетвером работали. Один за ноги держит, двое за руки, а четвертый душит подушкой. Технология отработана до мелочей.
- А кровь на подушке? - спросил Игорь.
- Так у него же открытая форма туберкулеза! - пояснил Дарзиньш. - Небось, втихаря отхаркивал кровью. Полковника работа. Замочил бы его кто… - протянул он мечтательно. - Как ты думаешь, Горбань в силах это сделать?
- В тюряге он отмахался! - сообщил Игорь, уютно попивая кофеек и уминая огромный бутерброд отменного качества. - Но есть в нем трещинка, которая может внезапно разрастись.
В дверь постучались, и тут же в приоткрытой двери показалась голова Васи. Он таинственно улыбался.
- Заходи, Вася! - пригласил его радушно Дарзиньш. - Третьим будешь!
- На троих я готов и кофейку попить! - поддержал шутку начальника Вася.
Он подставил к столу стул и торопливо сел, словно опасаясь, что последует отмена приглашения.
Вася так быстро смолотил огромный бутерброд, что Игорю показалось, будто он мгновенно растаял у него во рту. Одним глотком Вася выдул и горячий кофе.
- У нас появился еще один танцор ритуального танца "чичи-гага"! - сообщил он Дарзиньшу. - Баню "опустили" на швейке. Мне только что сообщили.
"Не отмахался!" - мелькнуло в голове у Игоря.
- Прямо на швейной машинке, что ли? - усмехнулся жестко Дарзиньш.
Таким злым Игорь видел "хозяина" впервые. Даже его свирепость при казни беглеца была скорее напускной, на "продажу". А здесь, видно, задели его самолюбие и нарушили планы. Горбань не оправдал его надежд. Во всяком случае, пока не оправдал. Известны были случаи, когда "опущенные" смывали обиду кровью. Кровь смывала их позор, и они становились полноценными членами уголовного мира, им сразу же разрешали делать наколки в качестве визитной карточки заключенного, а весть о том, что новоиспеченный "петюня" "умыл" обидчика, так же мгновенно облетает зону, как и весть о новом "опущенном".
- На складе материи разложили! - пояснил Вася. - И белой простынки не понадобилось.
- Добровольно согласился? - спросил Дарзиньш.
- Кодла его отметелила до потери сознания, - пояснил Вася, - а потом уж и стали пользоваться.
- Всей кодлой? - удивился Дарзиньш. - Мне казалось, что Полковник его для себя выбрал.
- Это вызов и расправа в назидание нам! - сообщил Вася. - Я его "бугра" отправил за обман в каменоломню, а Баня решил от него ножичком отмахаться.
- Полковник участвовал? - спросил Дарзиньш.
- Открыл счет! - сообщил Вася. - Баня совершил огорчительную для него ошибку: он стал ножичком грозить, вместо того чтобы сразу бить. Первая кровь еще могла бы их охладить, жизнью рисковать дураков среди них нет. А на испуг их не возьмешь. Когда голова не думает, страдает жопа! - повторил Вася сказанное еще на плацу Дарзиньшем.
Очевидно, он во всем подражал начальнику, даже в словах.
Утром, когда Горбань собрался умываться, он обнаружил под подушкой завернутую в полотенце заточку. Незаметно оглянувшись, не видит ли кто, Павел торопливо спрятал ее за пояс под куртку и отправился умываться.
Ничего не предвещало печальной развязки, но Горбань встревожился: появление заточки под подушкой говорило о провокации, и о том, что его открыто предупреждают, что против него готовится определенная акция.
Было над чем призадуматься.
Но завтрак прошел без всяких эксцессов, если не считать позабавивший Горбаня эпизод с попыткой "замылить" назначение Васильева в шныри "хозяина", о чем втайне мечтал каждый заключенный.
От его внимательного взгляда, правда, не укрылось и то, что после такой попытки "бугра" увели, и больше его никто на швейке не видел, зато Горбань заметил, как забегали приближенные Полковника, и даже сам он пожаловал в производственную зону, где у него был свой уголок отдыха. Там он отдыхал, ничего не делая, как всякий уважающий себя "вор в законе", в то время как на него работали другие.
Но, поскольку на Горбаня никто внимания не обращал и даже не делал попытки с, ним заговорить, он постепенно успокоился, тем более что внимание нужно было сосредоточить на освоение простейшей операции: на вывертывании рукавиц. Это и был тот участок работ, на который определил Горбаня мастер швейки, один из старожилов колонии, сидевший здесь еще со времен Хрущева, когда раскрылось нашумевшее дело о подпольных швейных цехах, да и не только швейных, там были и текстильные, и "левые" ларьки, в основном, на вокзалах, где легче было уклониться от бдительного ока ОБХСС, поскольку на транспорте собственная милиция.
Операцию по вывертыванию рукавиц, конечно, рабочих, из грубой материи, Горбань освоил на редкость быстро. А станок для вывертывания был на редкость прост и доступен: широкая скамья, отполированная задами предшественников Горбаня, да встроенный в скамью деревянный же отросток, до смеха напоминавший фаллос в боевом положении.
Горбань сразу же понял слова мастера, сказанные им со смешком:
- Теперь девочек ты будешь трахать только вот так!
Действительно, процесс вывертывания рукавиц отдаленно напоминал половое сношение, особенно, если есть достаточно развитое болезненное воображение давно не видавшего, уже забывшего о женщинах человека.
- В твои обязанности будет еще входить подача материала раскройщикам, - добавил мастер, - пока не начнут тебе набрасывать рукавицы на выворотку.
Однако Горбань не остался без работы: на скамью и прямо на пол ему накидали несколько пачек рукавиц, пошитых еще вчера, ночной сменой.
Поначалу все казалось так легко. Но уже через час руки от непривычки отказывались повиноваться. А Горбаня нельзя было назвать слабаком, на воле он усиленно занимался спортом, даже ходил на самбо последние несколько месяцев перед арестом. И то, что он так успешно отмахался от попыток его "опустить" в тюрьме, говорило о многом. В камере сидели не дистрофики.
Горбань прервал работу и стал растирать онемевшие от напряжения руки. Затем он встал, сделал несколько приседаний и ожесточенно растер поясницу.
В этот момент к нему и подошел подручный-охранник Полковника.
- Иди за мной! - приказав он не терпящим возражения голосом. - Полковник зовет к себе.