- Вчера вечером. Брат ведь сказал, что она стоит денег, вот я и поехала в контору, достала из сейфа пленку, взяла напрокат магнитофон и ее прослушала, но я же не знаю даже, чьи это голоса. Кому эту пленку продать?
- Мне.
- За какую цену?
- Сначала надо бы ее послушать. Пленка здесь?
- Да, - нехотя ответила Салли, - здесь. Я ее на кухне припрятала.
- Давай-ка ее прокрутим.
Салли пошла на кухню и, погремев кастрюлями, вернулась, неся магнитофонную ленту на вытянутых руках, словно сделана она была из чистого золота. Я сел на табуретку перед чайным столиком, а она поставила кассету и включила перемотку.
"В машине сидела Феба", - заговорил магнитофон голосом Тревора.
"Я ее не видела", - ответил ему женский голос.
"Зато я ее видел. А она - нас".
"Ну и что с того? Она уже не маленькая - должна понимать. Я, черт возьми, была на два года моложе Фебы, когда ее рожала. Забыл уже?"
"Не ругайся".
"Господи, какие мы нежные. Верующим стал, что ли, на старости лет? Под влиянием Элен, не иначе".
"Элен тут ни при чем. Я просто не люблю, когда женщины ругаются. Тем более - в постели".
"По-твоему, в постели женщины должны другим делом заниматься?"
"Речь идет не о всех женщинах, а только о тебе одной. Короче, впредь нам следует вести себя осмотрительнее. Если Феба проговорится Гомеру..."
"Не проговорится. У нее ума хватит".
"А вдруг?"
"Плевать".
"Тебе, может, и плевать, а мне - нет. Мне в отличие от тебя есть что терять".
"Меня ж ты не потеряешь". - В женском голосе прозвучала мрачная ирония.
"Тебя - да. Но Элен заберет у меня все. Работы я тоже, разумеется, лишусь. А на другую - но крайней мере приличную - в моем возрасте и с моим здоровьем рассчитывать не приходится".
"Ничего, как-нибудь проживем. Возьму деньги у Гомера".
"Даже если он и будет платить тебе алименты, существовать на них вдвоем невозможно. Кроме того, жить на деньги Гомера я не хочу".
"Сейчас ты же на них живешь".
"Да, но я эти деньги отрабатываю".
"У тебя одно на уме: деньги, деньги, деньги! Если любишь по-настоящему, деньги не нужны. Можно уехать в Мексику, на Таити, жить очень скромно..."
"Да, пить воду из ручья и есть кокосовые орехи - старая песня! Я не Гоген, да и ты тоже".
"Ты же сам говорил, что хорошо бы отсюда уехать".
"Мало ли что я говорил".
"Но ты же хочешь жить со мной".
"Сейчас уже поздно об этом говорить".
"Послушать тебя, так всегда было поздно. А все потому, что ты не очень меня любишь. Иногда мне кажется, не любишь вообще. Пользуешься мной, как подстилкой".
"Бескорыстной любви не бывает".
"Бывает".
"Нет, не бывает, - настаивал на своем Тревор. - Прекрасно знаешь, что тебя я люблю больше всех на свете".
"Да, если не считать работы, будь она проклята, доходов, дома, лошадей, да и селедки-жены тоже. Еще бы - всю ведь жизнь вместе прожили!"
"Не твое дело".
"Только и слышишь: дело, дело. - Женщина горько рассмеялась. - Больно деловой ты у меня, Карлик. И рыбку хочешь съесть, и костью не подавиться".
"Оставь свои шуточки. Не забудь, я всего добился своим трудом и терять того, что у меня есть, не намерен".
"Даже если ради этого придется расстаться со мной?"
"С чего ты взяла, что я собираюсь с тобой расстаться? Ладно, хватит препираться, крошка. Давай-ка лучше подумаем, как нам быть".
"Нашел время думать!"
"Другого времени у нас нет".
"И не будет. - Женщина помолчала, а потом добавила: - Вот бы они вместе куда-нибудь полетели, а самолет разбился!"
"Гомер и Элен - не из тех, кто разбивается в самолете. Они еще нас с тобой переживут".
"Это верно, Карлик. Знаешь, уж лучше бы мы с тобой вообще не встречались. Когда тебя нет, я ужасно без тебя скучаю, а потом, когда ты наконец приезжаешь, только и разговоров что о делах, деньгах, проблемах".
"Сегодняшняя встреча с Фебой - это не только моя проблема".
"А чья же?"
"Наша общая. Неужели непонятно: сегодня вечером Феба видела нас с тобой при компрометирующих обстоятельствах".
"Ну и пусть. Мне не впервой".
"Ты удивительно легкомысленна, - рассердился он. - В любой момент все может раскрыться".
"И пусть раскрывается".
"Нет, не пусть! - огрызнулся Тревор. - Все должно оставаться в тайне".
"Почему, собственно?"
"А потому, что в этом заинтересованы мы все. И Феба, кстати, тоже".
"Ладно, я поговорю с ней".
"Что ж ты ей скажешь?"
"Пусть узнает правду. Если я скажу Фебе, что ты - ее отец, она голову потеряет".
"Сказать ей, что она незаконнорожденная?!"
"А что ж тут такого? Она же плод нашей любви - что может быть законнее? Теперь она уже взрослая, сама все понимает и должна знать, кто ее отец".
"Ни в коем случае. Если Феба об этом узнает, если хоть кто-то об этом узнает, вся история вылезет наружу".
"Ну и что?"
"Это исключено. Я не за тем двадцать лет жил двойной жизнью, лгал, скрывал свои чувства, чтобы стать теперь предметом гадких сплетен".
"Ты просто хочешь, чтобы ей по наследству достались деньги Гомера".
"Естественно, я хочу, чтобы моя дочь была обеспечена. Что ж тут удивительного?"
"Только о деньгах и думаешь. Неужели ты до сих пор не уяснил себе, что деньги - не самое главное в жизни?"
"Ты так говоришь, потому что сама никогда не нуждалась".
"Неправда, я, как и ты, не родилась богатой. Впрочем, Феба станет наследницей Гомера независимо от того, раскрою я ей тайну ее рождения или нет".
"Ошибаешься. Ты не знаешь Фебу".
"Как же я могу не знать собственную дочь?"
"Она не только твоя дочь, но и моя. В каком-то отношении я знаю ее даже лучше, чем ты. Она ведь на ложь неспособна..."
"И поэтому ты хочешь, чтобы мы продолжали врать за нее?"
"Я хочу одного: чтобы вся эта история осталась в тайне. Я понимаю, если раскроется правда, ты рассчитываешь получить развод. Ерунда! Чем меньше правды, тем лучше!" - с болью в голосе воскликнул Тревор.
"Ладно, Карлик, не накручивай себя. Я ничего ей не расскажу. Пусть все будет по-старому. А теперь давай подумаем о чем-нибудь более приятном. Хорошо? - Последовала пауза. - Подумай обо мне".
"О тебе я думаю всегда".
"То-то же. И ты правда меня любишь? Скажи, что любишь".
"Люблю безумно", - сказал Тревор, довольно, впрочем, равнодушным голосом.
"Покажи, Карлик, как ты меня любишь".
Кровать скрипнула. Салли Мерримен нагнулась и выключила магнитофон. Глаза у нее горели.
- Вот, собственно, и все. Скажи, кто это такие?
- Немолодые Паоло и Франческа.
- Паоло и Франческа? Смотри-ка, а говорят без акцента, не скажешь, что иностранцы.
Я промолчал.
- Это Карлик Бена убил?
- Не знаю.
- Ты же сам сказал, что послушаешь пленку и скажешь, кто убил Бена!
- Я сказал?
- Ты мне мозги не пудри. Наверняка знаешь, кто эти люди.
- Может, и знаю, но тебе не скажу. Одного из них уже нет в живых, другой, возможно, тоже умер.
- Кого нет в живых?
- Женщины.
Глаза Салли потемнели.
- А голос такой живой.
- Зато лицо - мертвей не бывает.
Эти слова она почему-то восприняла как угрозу.
- Я смотрю, все кругом умирают.
Я поднял голову и через ее плечо посмотрел на наши отражения в стеклянной двери: комната погружена во мрак, лица расплываются при слабом свете лампы.
- Рано или поздно, - отозвался я.
- Сколько ей было лет?
- Тридцать девять или сорок.
- Отчего она умерла?
- От жизни.
- Шутишь?
- Какие там шутки.
Салли некоторое время сидела молча, затем встала и потянулась, под платьем обозначились тугие груди.
- Действительно, какие уж тут шутки. Если вся история всплыла, я ей не завидую. Слушай, может, выпьем? У меня на кухне осталось немного джина.
Магнитофонная запись явно ее возбудила - во всяком случае, она очень похорошела: огромные подведенные глаза лихорадочно сверкали в темноте. Вероятно, она была бы не прочь получить с меня "натурой".
- Благодарю. Мне пора.
- Но мы ведь еще не договорились о цене. Я думала, посидим за бутылочкой, поговорим по душам...
- О какой еще цене?
- За пленку. Ты же мне обещал за нее заплатить.
- А, вспомнил.
Я встал, достал бумажник и пересчитал его содержимое: двести девяносто восемь долларов. Потом вынул двести пятьдесят и вручил ей:
- Держи. Тебе двести пятьдесят, мне сорок восемь - на обратную дорогу в Лос-Анджелес хватит.
Салли смяла банкноты в кулаке:
- Расщедрился! Дал каких-то жалких двести пятьдесят долларов, а сам-то небось собираешься продать ленту за двадцать пять тысяч!
- Продавать ее я не собираюсь.
- А что ты с ней будешь делать?
- Повешу кого-нибудь.
- А меня ты случаем повесить не собираешься? - спросила Салли, обхватив рукой горло, изяществом, увы, не отличавшееся. - Я же тебе нравлюсь.
- Нравишься, поэтому я и ухожу. Если б я хотел тебя повесить, то позвонил бы в полицию или же отобрал у тебя эту пленку, А я плачу тебе за нее, причем наличными.
С этими словами я перемотал ленту и сунул кассету в карман пиджака.
- Что прикажешь делать с этими вшивыми двумя сотнями? - спросила она.
- Можешь устроить пышные похороны мужу и брату. Или же купить билет на самолет.
- И куда же мне ехать?
- Обратись в бюро путешествий, - отрезал я, двинувшись к двери.
Салли последовала за мной.
- Тебе, я вижу, палец в рот не клади. Но ты мне нравишься, правда. Ты женат?
- Нет.
- Не знаю, что со мной будет, куда мне податься. - И она прижалась ко мне с потерянным - однако вовсе не безнадежным - видом. - Куда мне ехать?
Вид у Салли был очень соблазнительный - и это при том, что перед глазами у меня до сих пор стояла утопленница, при том, что на таких, как Салли Мерримен, я в своей жизни обжигался не раз.
Настроение у меня окончательно испортилось. "Съезди в Трою", - чуть было не посоветовал я ей перед уходом.
Глава 28
К Тревору я приехал на следующее утро. В палате царил полумрак. Больной полулежал в кровати, откинувшись на подушки и сложив руки на одеяле.
- А, Арчер, - произнес он слабым голосом, подняв в знак приветствия руку. - Как поживаете?
- Как вы, Тревор?
- Вроде бы полегчало. Должен перед вами извиниться. Во-первых, за то, что упал тогда в обморок. А во-вторых, что ошибся при опознании. Впрочем, это неудивительно, ведь даже Гомер далеко не сразу узнал в покойнице свою бывшую жену.
Тревор смотрел на меня небрежным взглядом опытного картежника, целую ночь просидевшего за ломберным столом. Облокотившись на спинку кровати, я тоже не отрываясь смотрел на него. Кровать была по-больничному высокой, и наши глаза были на примерно одном уровне.
- При опознании вы ошиблись не случайно, а совершенно сознательно и злонамеренно.
Тревор театрально вскинул руки и вновь уронил их на одеяло:
- Я вижу, вы под меня здорово копаете.
- Да, копаю вам могилу. Хотите побеседовать о том, что вы натворили?
- Боюсь, такая беседа и в самом деле вгонит меня в гроб.
- Что ж, можете молчать, говорить буду я. Ваш врач пустил меня к вам ненадолго, поэтому не будем терять времени. Итак, вечером второго ноября вы нанесли Кэтрин Уичерли смертельный удар кочергой по голове в ее доме, в Атертоне. По всей вероятности, Кэтрин пребывала в отчаянии и готова была раскрыть Фебе тайну ее рождения. Это в ваши планы не входило, поэтому вам надо было любой ценой заставить вашу любовницу замолчать. Но Кэтрин скончалась не сразу, она дождалась свою дочь и перед смертью успела сообщить ей, что ее убийца - отец Фебы.
Девушка, как не трудно догадаться, сочла, что речь идет о Гомере Уичерли, а поскольку она была очень к нему привязана, то решила взять вину на себя. Впрочем, доктор Шерилл, возможно, нашел бы иное, более научное объяснение ее поступку.
- Вы беседовали с Шериллом?
- Да, и с Фебой тоже. Кроме того, у меня имеется магнитофонная пленка, где записан ваш разговор с Кэтрин Уичерли, из которого следует, что отец Фебы - вы. Состоялся этот разговор в ту ночь, когда Феба увидела вас и свою мать в такси в Сан-Матео. Разговор этот вы наверняка помните.
- Еще бы. С него ведь все и началось. Такой разговор следовало записать на магнитофон в назидание потомству. - Тревор смерил меня ледяным взглядом. - Феба знает, что я - ее отец?
- Нет, и, надеюсь, никогда не узнает. Сейчас у нее забрезжила надежда на счастливую или по крайней мере спокойную жизнь, и поэтому вам лучше в ее дела не вмешиваться. По вашей милости она целых два месяца пробыла в руках шантажистов и вырвалась из этого ада всего несколько дней назад, сообщив Бену Мерримену то, что сказала ей перед смертью мать.
Однако у Мерримена была магнитофонная пленка, поэтому он и раньше знал, кто отец Фебы. Вернувшись из Сакраменто, он позвонил вам на работу и договорился о встрече. Фебу он уже обчистил, черед был за вами; Мерримен был вправе рассчитывать, что благодаря шантажу вы обеспечите его до конца жизни - вашей по крайней мере. Встречу с вами он назначил в том самом доме, где вы убили Кэтрин, - вероятно, чтобы нагнать на вас больше страху.
Но Мерримен просчитался - с ним вы обошлись так же непочтительно, как и с Кэтрин. Вы сели в поезд в Сан-Франциско, сошли в Атертоне, встретились с Меррименом, вернулись на станцию, сели на следующий поезд и через несколько минут были уже в Пало-Альто, где вас ждала жена. Ничего удивительного, что вид у вас в тот вечер был неважный. Сейчас, впрочем, вы выглядите не лучше.
Тревор откинулся на подушки и прикрыл лицо руками - встречаться со мной глазами ему не хотелось.
- Оставался еще Стэнли Квиллан, - продолжал я. - Стэнли, правда, был трусливее и глупее Мерримена, да и знал он поменьше. Однако ваше имя, вероятней всего, было ему известно, известен был и записанный на пленку разговор - он же сам его записал. Когда Квиллан решил бежать и ему понадобились деньги, он позвонил вам, назначил встречу, и вы убили его выстрелом в голову из пистолета. Кстати, чей это пистолет? Мерримена?
Тревор по-прежнему неподвижно сидел, закрыв лицо руками и затаив дыхание.
- Так обстояло дело?
Он нехотя оторвал ладони от лица и, пряча глаза, процедил:
- Более или менее. Когда слушаешь ваш рассказ, то кажется, будто все это произошло с кем-то другим - все так жестоко, бессмысленно.
- А на самом деле все имело смысл?
- Нет, конечно. Но ответьте мне на один вопрос: как бы, интересно, поступили на моем месте вы, если б вашу жизнь грозили поломать два отпетых мерзавца?
- Возможно, точно так же, - ответил я. - А потом бы расплачивался. Вот до чего ложь доводит.
- Вы не понимаете, - с досадой сказал Тревор. Сколько уж раз я слышал эти слова! - Вы не понимаете, как можно совершенно незаметно загубить себе жизнь. Начинаешь с ерунды, а кончаешь убийством.
- И вы называете ерундой двойную жизнь, которую вы вели в течение двадцати с лишним лет?
- Вам, я вижу, что-либо объяснять бессмысленно, - сказал Тревор и, несмотря на это, продолжал: - Бабником меня при всем желании не назовешь, ведь, кроме Китти и жены, в моей жизни не было женщин. Когда Кэтрин впервые появилась в нашем доме, у меня не было на нее никаких видов, хотя была она совершенно обворожительное существо - юное, чистое. Тогда ей было всего восемнадцать лет, и я даже пальцем ее не тронул.
- Не то что кочергой, - не удержавшись, вставил я, однако Тревор пропустил мои слова мимо ушей.
- Понимаете, она меня просто пожалела. Дело в том, что сексуальной жизни для моей жены не существует: в первый же год нашего брака у нее был выкидыш, и с тех пор я ни разу не спал в ее комнате. А ведь когда Китти появилась в нашем доме, я был еще совсем молодым человеком. Она видела, что нужна мне, и пожалела меня. Как-то ночью она сама пришла в мою комнату и отдалась мне.
Впрочем, Китти отдалась мне не только из сострадания. Через несколько недель должна была состояться ее свадьба с Гомером, Китти была еще девственницей и хотела, чтобы невинности лишил ее я. Простите за банальность, но мы, что называется, нашли друг друга. Я впервые понял, что значит ласкать женское тело. Две недели я жил как в раю.
Но затем у Китти была задержка, и она испугалась. Уговорить ее сделать аборт не удалось, хотя я, как вы понимаете, очень не хотел ребенка, ведь я очень дорожил своим семейным положением и работой. Элен при полной поддержке Гомера выгнала бы меня из дому. Что же касается работы, то к тому времени я достиг определенного положения, а в тридцать два года начинать все сначала, с жалких двадцати долларов в неделю, согласитесь, глуповато. Словом, ситуация была сложной, но нам удалось себя обезопасить: Китти отдалась Гомеру еще до свадьбы, а когда ребенок появился на свет, она убедила его, что врачи ошиблись в сроках.
Следующие несколько лет дались мне очень нелегко: меня постоянно мучила мысль, что ради стабильности, которой американцы дорожат больше всего на свете, я пожертвовал единственным родным мне существом.
- Но вы ведь продолжали видеться.
- Нет, мы встречались, разумеется, но наша связь прекратилась. Китти сказала мне, что надеется обрести счастье в браке, и только много лет спустя я узнал: она, оказывается, была ужасно расстроена из-за того, что в свое время я не ушел от жены и на ней не женился.
Она любила меня, - с грустью и в то же время с гордостью проговорил Тревор. - Разумеется, все ее надежды на счастливый брак рухнули. Думаю, не будь меня, она все равно была бы с Гомером несчастлива. Ссорились они непрерывно, никак не могли поделить ребенка. Моего ребенка. Бэкон говорил, что дети - заложники нашего успеха, и сознавать это было тем более тяжело, что принять участие в воспитании собственной дочери я не мог. Мне оставалось только смотреть со стороны, как они калечат жизнь Фебе и самим себе.
Так продолжалось почти двадцать лет. Затем, несколько лет назад, у меня случился инфаркт. Когда смотришь смерти в лицо, начинаешь иначе смотреть на мир. Встав с постели, я решил начать другую, более полноценную жизнь, ведь жизнь - это не только контора, встречи с нужными людьми и борьба с инфарктом.
Я вернулся к Китти, она ждала меня, ее брак, как я уже говорил, не удался, и ей, как и мне, было жаль бесцельно прожитых лет.
Она сильно изменилась: постарела, заматерела, немного подурнела, ожесточилась. За то время, что мы не виделись, у нее были романы, много романов, и все же мы были не чужими людьми - вместе, во всяком случае, нам было легче, чем врозь.
Кэтрин сняла квартиру, где мы встречались два-три раза в месяц. К сожалению, квартиру эту устроил ей Мерримен. По тому, как этот проходимец говорил о Китти, я заключил, что у нее был роман и с ним. В разговоре со мной он отзывался о ней как-то пренебрежительно, свысока...
- Когда состоялся этот разговор?