* * *
Я никогда не сталкивался с ним по службе, хотя нам и пришлось работать в одно время. Я узнал его лишь за последние три-четыре года, и он стал мне самым хорошим помощником, который работал в полицейском департаменте Нью-Йорка. Мы старались содействовать друг другу все эти годы - он пару раз направлял ко мне клиентов, а я от случая к случаю делился с ним полезной информацией, которую удавалось добыть.
Когда я впервые встретился с ним, он считал месяцы, которые ему оставалось доработать до двадцатилетнего срока службы. Он всегда говорил, что не может дождаться момента, когда наконец оставит эту чертову работу и уедет из проклятого Богом Нью-Йорка. Он продолжал и сейчас говорить то же самое, но теперь твердо решил отслужить двадцать пять лет.
Годы округлили его брюшко и проредили шевелюру темных волос, которые он всегда наискось приглаживал гребешком; лицо было круглым и румяным. Он постоянно бросал курить, но теперь в его руке снова дымилась сигарета, а пепельница на столе была забита окурками. В середине моего рассказа он затушил сигарету, но не успел я закончить, как он достал новую.
Выслушав то, что я ему рассказал, он отъехал на кресле назад и задумчиво выпустил в потолок три дымных кольца. Сквозняков не было, и кольца поднялись до самого потолка, не потеряв своей формы.
- Ну и дельце!.. - сказал он.
- Не правда ли?
- Этот парень из Огайо, судя по твоему рассказу, славный малый. Как ты говоришь его зовут, Гавличек? По-моему, за "Кельтов" играл кто-то с такой фамилией?
- Ага.
- И его также звали Том, если не ошибаюсь.
- Нет, по-моему, тот был Джоном.
- Ну что же, может, ты и прав. А тот парень ему не родственник?
- Не знаю, не спрашивал.
- Да, конечно, у тебя сейчас другим голова забита. Что же ты теперь собираешься делать?
- Хочу отправить этого сукиного сына в давно заслуженное им место.
- Да, за такое ему вполне светит подохнуть за решеткой. Как ты считаешь, эти ребята в Массилоне могут возбудить против него какое-нибудь дело?
- Понятия не имею. Том, конечно, допустил огромную ошибку, посчитав это делом рук мужа Конни и закрыв дело.
- Можно подумать, у нас поступили бы иначе.
- Кто знает... Во-первых, у нас его голос был бы сразу записан на пленку, а значит, его можно было бы идентифицировать. Да и судебная экспертиза у нас была бы проведена куда более тщательно.
- Все равно никто бы не догадался, что ее изнасиловали извращенным способом.
Я пожал плечами.
- Да как бы там ни было, здесь сразу бы установили, чья кровь на ее муже - только его собственная или же всех жертв.
- Да, это верно. За исключением того, что и мы зачастую можем многое упустить. Ты слишком давно не работаешь в полиции, Мэтт, и многое позабыл.
- Возможно.
Джо наклонился вперед и затушил сигарету.
- Сколько раз уже я бросал курить, - сказал он, - но потом начинаю дымить еще больше, это не может не сказаться на здоровье. А как ты считаешь: если удастся установить, что сперма принадлежит не мужу Конни, они откроют дело?
- Не знаю.
- По-моему, у них и в мыслях этого нет. Ты не сможешь доказать, что Мотли был в Огайо. Где он теперь, как ты считаешь?
Я неопределенно пожал плечами.
- Я специально интересовался в водительской ассоциации: нет у него ни машины, ни водительских прав.
- И тебе сообщили такую информацию?
- Возможно, там подумали, что я работаю в полиции, - объяснил я.
Джо внимательно посмотрел на меня.
- А ты, конечно, не выдавал себя за офицера, - заметил он.
- Конечно. Я вообще никак не представился.
- По закону ты не имеешь права действовать таким образом, чтобы люди принимали тебя за офицера.
- Если есть намерение обмануть их, не так ли?
- Обмануть или заставить их сделать что-то для тебя, чего они не стали бы иначе делать. Ну да ладно! Итак, нет ни машины, ни прав. Конечно, он может водить незарегистрированную машину без прав. А где он живет?
- Понятия не имею.
- Он освобожден не досрочно, так что никто теперь о нем ничего не знает. А где он проживал в последний раз?
- В отеле в начале Бродвея, но это было больше двенадцати лет назад.
- Да, вряд ли его номер ждал своего постояльца так долго.
- Я звонил туда - так, на всякий случай.
- Ну и что?
- Во всяком случае, под его фамилией никто не значится.
- Да, это - другое дело, - согласился Джо. - Фальшивое удостоверение; у него их может быть куча. За двенадцать лет за решеткой он перезнакомился с множеством мерзавцев. Когда, говоришь, его освободили, в середине июля? Теперь у него могут быть какие угодно документы - от "Америкэн Экспресс" до шведского паспорта.
- Я думал об этом.
- И ты абсолютно уверен, что сейчас он в Нью-Йорке...
- Наверняка.
- ... и замышляет убийство еще одной девчонки. Как ее зовут?
- Элейн Марделл.
- А затем он, без сомнения, прикончит и тебя - для ровного счета. - Джо вновь задумался. - Если мы получим официальный запрос из Массилона, тогда сможем заняться его поисками. Но это лишь в том случае, если они откроют дело, тогда мы сможем принять меры по защите возможной жертвы от насильника.
- Думаю, Гавличек не против, - высказал предположение я. - Важно, чтобы он смог убедить своего шефа.
- Конечно, он был не против, пока вы сидели в ресторане и болтали о футболе. Теперь вас разделяют пятьсот миль, а у него и своих-то дел невпроворот. Наобещать можно с три короба. Какой полицейский захочет вновь открыть закрытое им самим дело?
- Я все понимаю.
Джо вытащил из пачки сигарету, помял ее в пальцах, но затем засунул обратно.
- А как насчет фотографии? Там, в "Денморе", додумались ее сделать?
- Когда он прибыл к ним. Восемь лет назад.
- Ты хотел сказать - двенадцать?
- Нет, восемь. Сперва он сидел в "Аттике".
- Да, вспомнил, ты говорил об этом.
- Значит, единственной его фотографии уже восемь лет. Я интересовался, могу ли получить копию. Того парня, с которым я разговаривал об этом, терзали сомнения. Он не был уверен, можно ли предоставить ее неофициальному лицу.
- Хорошо, хоть там тебя не приняли за офицера полиции.
- Не приняли.
- Я могу позвонить им, - сказал Джо, - но не думаю, что это принесет нам много пользы. Тамошние ребята всегда рады помочь, но у них и своих дел хватает. А в фотографии вообще нет никакой нужды до тех пор, пока в Огайо не откроют дело, а это случится не ранее, тем они получат новый судебно-медицинский отчет.
- Возможно, и тогда не откроют.
- Возможно. К тому времени у тебя будет фотография Мотли из "Денмора". Если только они решатся отправить ее тебе.
- Я не могу ждать так долго.
- Почему?
- Потому что хочу начать его поиски.
- Значит, фотография тебе нужна позарез.
- Хотя бы карандашный набросок.
Джо внимательно посмотрел на меня.
- А это неплохая идея, - сказал он. - Ты имеешь в виду одного из наших художников?
- Надеюсь, ты знаешь кого-нибудь, кто согласится на это?
- За небольшую плату?
- Конечно.
- Да, это я могу устроить. Ты посидишь с художником, а он с твоих слов нарисует портрет того, кого ты не видел уже двенадцать лет.
- Это лицо забыть невозможно.
- Угу.
- Да и в связи с его арестом в деле должно было быть фото.
- У тебя нет копии?
- Нет, но я могу посмотреть микрофильм в библиотеке. Он освежит память.
- А потом ты посидишь с художником?
- Хоть сейчас он наверняка выглядит иначе - столько лет прошло! - но приблизительное сходство, надеюсь, получится.
- Хороший художник сможет его немного состарить, они умеют это делать.
- Чего только они не умеют делать! Возможно, вам стоит встретиться втроем - тебе, художнику и этой...
- Элейн.
- Да, верно, Элейн.
- Я не думал об этом, - сказал я, - но в принципе это хорошая идея.
- Да, я просто переполнен хорошими идеями, это моя работа. В принципе у меня есть трое таких парней на примете, но я сначала должен договориться с ними. Как ты посмотришь, если это обойдется тебе в сотню баксов?
- Нормально, можно и больше, если потребуется.
- Сотни более чем достаточно. - Джо взялся за телефон. - Это отличный художник, - сказал он, набирая номер. - И что особенно важно: такая задача его наверняка заинтересует.
Глава 7
Рэй Галиндес больше напоминал полицейского, чем художника, - среднего роста, коренастый, с густыми бровями, из-под которых выглядывали карие, как у коккер-спаниеля, глаза. Сначала я решил, что ему чуть меньше сорока, но грузность и осанистость делали его старше своих лет, и через несколько минут я мысленно сделал его моложе лет на десять - двенадцать.
Как мы и договаривались, он встретился с нами у Элейн в тот вечер ровно в семь тридцать. Я пришел пораньше, чтобы успеть выпить чашечку кофе. Сам Галиндес от кофе отказался; тогда Элейн предложила пиво.
- Возможно, потом, мэм, - вежливо ответил он. - Сейчас я не отказался бы от стакана воды.
К нам он обращался "сэр" и "мэм"; пока я объяснял ему суть проблемы, он задумчиво водил карандашом по мольберту. Затем он попросил меня на словах описать Мотли.
- Ну что же, это вполне возможно, - ответил он, выслушав меня. - Вы описали вполне запоминающуюся определенную личность, а это намного упрощает мою работу. Ничего нет хуже, когда свидетель говорит: "Вы знаете, это был самый обыкновенный человек, похожий на любого другого". Как правило, это означает одно из двух: либо подозреваемый действительно не имеет никаких характерных черт, либо свидетель в действительности не увидел то, на что смотрел. Такое часто встречается, когда они принадлежат к разным расам. Белый свидетель, видевший черного подозреваемого, запоминает только то, что тот черный. Люди видят цвет и не видят всего остального.
Прежде чем заняться рисунком, Галиндес попросил нас еще раз, закрыв глаза, припомнить внешность Мотли.
- Чем больше вы вспомните деталей, - сказал он, - тем подробнее получится рисунок.
После этого он взял в руки мягкий карандаш, резинку и приступил к рисунку. Днем я сбегал в библиотеку на Сорок второй улице и нашел в старых газетах две фотографии Мотли: одна из них была сделана при его аресте, другая - во время суда. Не знаю, нужно ли было мне что-либо освежать в памяти, но они определенно помогли вновь воочию представить его себе.
Я с удивлением и восхищением наблюдал за тем, как постепенно на бумаге проступали черты лица. Художник попросил нас показать ему, где поправить получившийся набросок, взял в руки резинку, что-то немного изменил, и постепенно рисунок стал как две капли воды походить на Мотли - такого, каким мы его запомнили. Когда все замечания были учтены, Галиндес произнес подобающую случаю речь.
- Уже на этом рисунке, - сказал он, - человек выглядит несколько старше своих двадцати восьми лет - частично потому, что, как нам известно, ему сейчас примерно сорок или сорок один, и наш мозг непроизвольно подправляет собственную память. С возрастом черты лица изменяются только в одну сторону - они становятся более рельефными, выступающими. Нарисуйте карикатуру на человека, и через десять - двадцать лет она отнюдь не будет казаться преувеличением. Моя учительница любила повторять, что с возрастом мы становимся похожи на собственные карикатуры. Что касается нашего рисунка, то мы слегка увеличим нос, немного утопим глаза под бровями... - Рассказ сопровождался короткими, быстрыми движениями карандаша и резинки по бумаге, слегка затемнявшими рисунок в одних местах и чуть-чуть уточнявшими линии - в других; демонстрация была вполне убедительной.
- Кроме того, давит груз возраста, - продолжил он, - изменяя черты лица здесь и там. - Еще одно легкое движение резинкой, незаметный штришок карандашом. - И еще - линия волос; в этом вопросе у нас полная неясность. Сохранил ли он свою шевелюру? Может, сейчас он лысый, как яйцо? Мы ничего не знаем об этом. Разумно предположить, что у него, как и у большинства мужчин в его возрасте, появились залысины. Это отнюдь не означает, что он сколько-нибудь заметно облысел - просто эта линия слегка изменилась и отступила назад... Примерно вот так.
Затем он коснулся уголков глаз, слегка загнул книзу кончики губ, чуть резче обозначил скулы; подержал рисунок на вытянутой руке, потом еще несколько раз тронул его карандашом и резинкой.
- Ну что? - спросил наконец он. - Можно в рамку - и на стену?
Закончив работу, Галиндес не стал отказываться от предложенного Элейн "Хайнекена", а мы с ней выпили пополам бутылку "Перрьера". Гость немного рассказал о себе - сначала неохотно, но Элейн мастерски сумела разговорить его, сказывался профессиональный талант. Галиндес рассказал, что с детства умел неплохо рисовать и настолько свыкся с этим, что никогда и не думал зарабатывать этим деньги. Ему всегда хотелось стать полицейским: в департаменте служил его любимый дядюшка, так что он смог пройти вступительные экзамены сразу же по окончании двухлетних курсов в колледже Кингсборо.
На службе он развлекался, рисуя карикатуры на сослуживцев, пока однажды не пришлось подменить отсутствовавшего штатного художника и составить со слов жертвы портрет насильника. Теперь он был завален подобной работой, она нравилась ему, но вместе с тем у него появилось ощущение, что рано или поздно работу в полиции придется бросить - возможности для самовыражения, которые она предоставляла, были не слишком велики, а он чувствовал в себе силы на большее. Окончательный выбор Галиндес еще не сделал и сейчас находился на распутье.
Элейн предложила ему второй бокал пива, но он отказался, поблагодарил меня за две полусотенные купюры, которые я ему вручил, и попросил нас поставить его в известность о том, как будут идти дела.
- Хотелось бы взглянуть на него, - объяснил он, - или хотя бы на фотографию. Интересно, насколько я оказался прав. Иногда бывает, что пойманный преступник ничего общего с моим портретом не имеет, а иногда любой признает, что я будто с натуры его рисовал.
Галиндес попрощался и ушел; Элейн закрыла за ним дверь и методично заперла все замки и засовы.
- Я чувствую себя дурочкой, когда делаю это, - призналась она, - но все равно ничего не могу с собой поделать.
- Некоторые ставят по полдюжины замков на каждую дверь, устанавливают сигнализацию и все такое, хотя никто не угрожает им расправой.
- Приятно думать. А он славный парень, этот Рэй. Интересно, уйдет он из полиции или нет?..
- Трудно сказать.
- А кем бы ты хотел стать, кроме как полицейским?
- Я даже полицейским стать не собирался. Это как-то само собой получилось: я еще во время учебы в Академии понял, что рожден именно для этой работы, но раньше ни о чем подобном и не подозревал. Ребенком я мечтал стать Джо Ди-Маджио, но об этом тогда мечтал каждый мальчишка. Я ничего не предпринимал в этом направлении.
- Ты мог бы жениться на Мерилин Монро.
- И рекламировать кофеварки по телевизору. Не приведи Господь.
Элейн собрала пустые стаканы и понесла их на кухню, а я пошел следом за ней. Прополоскав их в струе воды, она поставила стаканы в сушилку.
- Я теперь боюсь каждого шороха, - сказала она. - Что ты делаешь вечером? У тебя есть какие-нибудь дела?
Я взглянул на часы. Обычно по пятницам в восемь тридцать у нас проводились собрания в Соборе Святого Павла, но туда я опоздал - собрание уже началось. Кроме того, на дневной встрече в Даунтауне я успел побывать. Я ответил Элейн, что никаких дел у меня нет.
- Как насчет того, чтобы сходить в кино?
Я согласился. Мы пошли в кинотеатр "1 и 2" на углу Шестидесятой улицы и Третьей авеню. Был уик-энд, и там шла целая серия фильмов; последним шло неплохое, веселое и динамичное кино с Кевином Кестнером и Мишель Пфайффер.
- Она совсем не красавица, - сказала мне Элейн, когда мы вышли из кинотеатра, - но что-то в ней есть такое... Будь я мужиком, обязательно захотела бы ее трахнуть.
- И неоднократно, - вставил я.
- О, она и тебе понравилась?
- Она великолепна! - сказал я.
- Неоднократно, - повторила Элейн и усмехнулась.
Третья авеню постепенно заполнялась молодыми людьми, выглядевшими так, как будто в стране и в самом деле наступило долгожданное процветание, в реальности которого всех безуспешно убеждают республиканцы.
- Я проголодалась, - неожиданно объявила Элейн. - Ты как? Я угощаю.
- Я тоже не прочь, - сказал я, - но с какой это стати ты угощаешь?
- Потому что за кино ты платил. Куда пойдем? В пятницу вечером, когда вокруг столько яппи, что яблоку некуда упасть?..
- Есть одно местечко, неподалеку от меня. Отличные гамбургеры, жаркое по-сельски... А, подожди-ка, ты ведь не ешь гамбургеров! Там неплохо готовят рыбу, впрочем, ты и ее не ешь.
- Не ем. Как там у них насчет салатов?
- Салаты неплохие, но разве лишь ими можно наесться?
Элейн объяснила, что вполне, особенно если ей удастся стащить у меня несколько кусочков жаркого.
Ни одного пустого такси не попадалось, а желающих их поймать становилось все больше. Мы двинулись пешком, на Пятьдесят седьмой улице сели в автобус и доехали до Девятой авеню. Отсюда, чтобы дойти до ресторанчика "Пари Грин", нужно было пройти пять кварталов к Даунтауну. Его владелец, долговязый парень с рыжеватой бородой, свисавшей вниз, как гнездо скворца, приветливо помахал нам, как только мы переступили через порог. Звали его Гэри, и это он помог мне несколько месяцев назад, когда я должен был разыскать девушку, изредка пропускавшую здесь стаканчик. Брюс, менеджер, был тогда менее предупредителен, однако теперь он любезно поприветствовал нас широкой улыбкой и отвел к лучшему столику. Длинноногая официантка в короткой юбке взяла у нас заказ и вскоре вернулась с "Перрьером" для меня и "Вирджин Мэри" - для Элейн. Должно быть, я непроизвольно скосил глаза, провожая ее взглядом, потому что Элейн легонько постучала своим бокалом по моему и посоветовала не забывать про Мишель Пфайффер.
- Я просто задумался, - сказал я.
- Ни минуты не сомневаюсь, - ответила она.
Когда девушка вернулась, Элейн заказала большую порцию зеленого салата. Я, как обычно, заказал ярлсбергский чизбургер и знаменитое местное жаркое. Когда наши заказы принесли, я неожиданно почувствовал, что нечто подобное в моей жизни уже было, пока не понял, что это - эхо того вечера во вторник, когда мы с Тони ужинали в баре Армстронга. Странно, но оба ресторана ничуть не походили друг на друга, как и женщины. Возможно, во всем виноваты были чизбургеры.
Неожиданно для самого себя я поинтересовался у Элейн, не беспокоит ли ее то, что я ем чизбургеры. Она посмотрела на меня как на сумасшедшего и, в свою очередь, спросила, почему это должно ее каким-то образом беспокоить.
- Ну, не знаю, - объяснил я. - Ты ведь не ешь мяса, вот я и поинтересовался.