- Где это?
- Иллинойс. К югу от Чикаго.
- Вы сказали, что там все и случилось. Что вы имели в виду?
- Нечто очень важное, но когда я узнала об этом, все уже было кончено. Однако я не хочу обсуждать это.
- Тогда я мало чем могу вам помочь.
- А я не верю, что вы собирались это сделать. Вам просто надо выкачать из меня нужные сведения.
Это было правдой. Она меня мало волновала, а если и волновала, то не так, как бы ей этого хотелось. К тому же я не очень ей доверял. Казалось, в ее очаровательном теле уживались два противоположных существа - одно чувствительное и искреннее, другое - жесткое и агрессивное.
Она встала и подошла к стеклянной стене, обращенной к горам. Теперь они стали сиреневыми и бледно-лиловыми с темными сгустками синевы, скопившимися в расщелинах и ущельях. Все стало синим - горы, небо, город внизу.
- Синий час, - произнесла она про себя. - Когда-то я любила это время больше всего. А теперь у меня такое ощущение, будто оно предвещает мою агонию.
Я встал и подошел к ней.
- Вы слишком поддаетесь фантазиям.
- Как много вы знаете обо мне.
- Я же вижу, что вы интеллигентная женщина. Так поступайте же соответственно. Если боитесь - уезжайте или оставайтесь, но примите меры. Обратитесь в полицию.
- Вы даете замечательные советы, лишь бы не ввязываться самому. Я уже обращалась в полицию вчера после очередного телефонного звонка. Шериф прислал полицейского, который объяснил, что такие звонки не редкость и занимаются этим обычно подростки.
- А это не может быть подросток?
- Не думаю. Хотя полицейский и сказал, что они зачастую изменяют голоса до неузнаваемости. Он просил меня не беспокоиться.
- Ну так и не беспокойтесь.
- Стараюсь, но ничего не получается. Я боюсь, Лу. Останьтесь со мной!
Она повернулась и прижалась ко мне. Но, кроме жалости, я ничего не испытывал. Я был ей нужен, и она пустила в ход свое тело, чтобы заполучить меня.
- Мне надо ехать, - произнес я. - Я с самого начала сказал, что у меня дела. Заеду потом.
- Большое спасибо!
Она отпрянула от меня с такой силой, что ударилась о стекло, и я вспомнил о разбившейся птице.
Глава 7
Я спускался с холма в сгущавшихся сумерках, на разные голоса повторяя себе, что поступил правильно. Но уговорить себя было довольно трудно - я чувствовал, что как бы ни поступил, все равно это будет неправильно. Так уж сложилось.
Портье в шитой золотом морской фуражке, по виду которого можно было, однако, сказать, что к морю он не имеет никакого отношения, сообщил мне, что Алекс Кинкейд заказал номера, и вышел. Я поехал в "Прибой" пообедать. Сияющий огнями вход в гостиницу напоминал мне о Фарго и огромном количестве ненужных теперь фотографий.
Фарго сидел в темной лаборатории, расположенной рядом с крошечным офисом. На носу у него были светозащитные прямоугольные очки, так что глаз его я не видел, зато видел недовольную складку у рта. Он взял со стола большой конверт и пихнул его мне.
- Мне показалось, что вам срочно нужны фотографии.
- Да, но все меняется. Мы нашли ее.
- Значит, они вам теперь не нужны? Моя жена работала полдня так, что от нее пар валил.
- Нет, я возьму их. Даже если они не пригодятся мне, я их отдам Кинкейду. Сколько я вам должен?
- Двадцать пять долларов, включая пошлину. Двадцать четыре девяносто шесть, если быть точным.
Я дал ему две десятки и пятерку, и складка у рта начала разглаживаться.
- Они встретились?
- Еще не знаю.
- Где вы ее кашли?
- В местном колледже. А работает она шофером у пожилой дамы по имени Брэдшоу.
- У которой "роллс-ройс"?
- Да. Вы ее знаете?
- Не сказал бы. Обычно она с сыном завтракает здесь по воскресеньям. Дама с характером. Я однажды сфотографировал их на удачу - вдруг они захотят купить фотографии, - так она пригрозила, что разобьет аппарат своей палкой. Я разозлился, чуть было не сказал старухе, что в этом нет надобности, так как камера уже "полетела", запечатлевая ее рожу.
- Но не сказали этого?
- Я не могу позволить себе такую роскошь. - Он развел руками. - Она входит в местную элиту, меня бы просто уволили.
- Да, я понял, что она крутая женщина.
- Дело не только в ней. Ее сын играет важную роль в академических кругах. Похоже, он симпатичный парень, несмотря на все эти гарвардские ужимки. Он-то ее успокоил, когда она хотела разбить мою "лейку". Хотя я плохо понимаю, как такой красивый парень в сорок лет все еще держится за мамину юбку.
- Такое случается в старомодных семьях.
- Да, случается. Насмотрелся я на маменькиных сынков, живущих в ожидании наследства, а когда они его получают, то выясняется, что слишком поздно. По крайней мере, у этого Брэдшоу хватило мозгов, чтобы сделать карьеру. - Фарго глянул на часы. - Кстати, о карьере - я уже отработал двенадцать часов, а дел у меня еще часа на два. Так что привет.
Я направился в кафетерий. Фарго бегом нагнал меня в коридоре. Темные очки с прямоугольными стеклами придавали его лицу выражение покоя, абсолютно не соответствующего нервной подвижности его конечностей.
- Совсем забыл спросить. Вы связались с этим Бегли?
- Да, я виделся с ним, но от него мало чего удалось добиться. Он живет у одной женщины на Шируотер-Бич.
- Кто эта счастливица? - спросил Фарго.
- Ее зовут Мадж. Герхарди. Вы ее знаете?
- Нет, ее я не знаю, но кажется, я знаю, кто он. Если бы мне удалось еще раз его увидеть...
- Поехали сейчас.
- Не могу. Я и так скажу вам, что думаю, только не передавайте никому. Обвинения в клевете мне ни к чему, ведь вполне возможно, что это случайное сходство.
- Обещаю - это останется между нами.
- Ну, смотрите. - Он глубоко вдохнул, как ныряльщик, готовящийся к прыжку. - Думаю, что на самом деле его зовут Томас Макги, тот самый Макги, который десять лет тому назад убил свою жену в Индиан-Спрингс. Я снимал его, когда работал фоторепортером в газете, правда, фотография так и не была использована.
- Вы уверены, что он убил жену?
- Да, это было доказано. У меня сейчас нет времени вдаваться в подробности, к тому же они уже порядком подернулись дымкой времени. Но подавляющее большинство в суде считало, что он заслуживает высшей меры. Джил Стивенс тогда убедил присяжных смягчить наказание.
Я вспомнил рассказ Бегли о десяти годах, которые он провел на другом конце света, и понял, какими долгими они должны были ему показаться.
На Шируотер-Бич стоял густой туман. Судя по всему, начался прилив - я слышал, как внизу шумели набегающие волны, облизывая сваи коттеджей. Холодный воздух был пропитан запахом йода.
Мадж Герхарди открыла дверь и посмотрела на меня мутным взглядом. Несмотря на косметику, было видно, что она плакала.
- Вы частный детектив?
- Да. Можно войти?
- Входите, если хотите. Какая разница. Его нет.
Я уже догадался об этом по ее осиротевшему виду. Я прошел за ней по затхлому коридору в гостиную с высоким потолком. В углах стропил суетились пауки, а сами стропила были затканы паутиной так плотно, что, казалось, в комнату просачивается с улицы туман. Мебель была расшатана. Пустые и полупустые стаканы и бутылки стояли на столах и на полу, из чего можно было сделать вывод, что пьют здесь уже не первый день и попойка может начаться снова, если я не буду осторожен.
Мадж поддела ногой пустую бутылку и рухнула на диван.
- Это вы виноваты, что он ушел, - жалобно произнесла она. - Он начал собираться сразу, поговорив с вами.
Я опустился на стул напротив нее.
- Бегли сказал, куда он едет?
- Нет, он ничего не объяснил мне. Он просто сказал, чтобы я не ждала его, что он уже не вернется, все кончено. Зачем вам понадобилось пугать его? Чак никогда никому не сделал ничего дурного.
- Что ж он так испугался?
- Он очень чувствительный. У него уже было в жизни столько неприятностей. Он много раз говорил мне, что ему нужен только тихий угол, где бы он мог описать свою жизнь. Он ведь пишет автобиографический роман.
- О жизни в Новой Каледонии?
- Я думаю, Чак никогда не бывал в Новой Каледонии, - произнесла она с обезоруживающей искренностью. - Все эти истории о хромовых рудниках он почерпнул из "Нэшил Джеографик". Думаю, он никогда даже не уезжал из этой страны.
- Так где же он был все это время?
- За решеткой. И вы это прекрасно знаете, иначе бы не явились за ним. Я думаю, это стыд и позор, когда человек заплатил свой долг обществу и доказал свое право на реабилитацию...
Похоже, что, вдохновленная гневом Бегли, она цитировала его, но, к сожалению, не смогла ни вспомнить конца этого высказывания, ни поддержать в себе его благородный гнев. В смутном беспокойстве она оглядывала учиненный в комнате разгром, видимо, постепенно догадываясь, что право на реабилитацию у Чака было очень сомнительным.
- Он рассказывал вам, за что сидел, миссис Герхарди?
- Вкратце. Как-то ночью он читал мне отрывок из своей книги. Его герой сидит в тюрьме и размышляет о своем прошлом, о том, как он был обвинен в убийстве, которого не совершал. Я спросила, соответствует ли это действительности, но он не ответил, а погрузился в глубокое тяжелое молчание - с ним это бывало.
Она тоже замолчала. Я чувствовал, как под ногами сотрясается пол, - океан плескался между сваями, словно веселая безрассудная разрушительная сила.
- Чак сидел за убийство? - спросила Мадж.
- Мне сегодня рассказали, что десять лет назад он убил свою жену. Я еще не уточнял. Вам что-нибудь известно?
Она покачала головой. Ее лицо стало вытягиваться, словно сырое тесто под влиянием собственного веса.
- Наверное, это ошибка.
- Надеюсь. Кроме того, мне сказали, что его настоящее имя Томас Макги. Он когда-нибудь пользовался этим именем?
- Нет.
- Зато это очень хорошо увязывается с другим фактом, - сказал я, размышляя вслух. - Девушка, которую он посетил в "Прибое", до замужества носила это же имя. Он сказал, что она напомнила ему дочь. А я думаю, что она на самом деле его дочь. Он когда-нибудь говорил о ней?
- Никогда.
- И не приводил ее сюда?
- Нет. Он никогда бы не привел сюда дочь. - Она подошла к бутылке, которую опрокинула по дороге, поставила ее и снова упала на диван, словно этот поступок отнял у нее последние силы.
- Давно Бегли или Макги поселился у вас?
- Пару недель назад. Мы собирались пожениться. Так одиноко без мужчины.
- Могу себе представить.
Мое сочувствие словно вдохнуло в нее жизнь.
- Но они не остаются со мной. Я стараюсь, чтобы им было хорошо, но они не остаются. Не надо было мне разводиться с первым мужем. - Взгляд ее унесся в далекое прошлое. - Он относился ко мне как к королеве, но я была молода и глупа и не придумала ничего лучше, как бросить его.
Мы прислушались к шуму воды под домом.
- Вы думаете, Чак уехал с девушкой, которую вы называете его дочерью?
- Сомневаюсь, - ответил я. - А каким образом он уехал отсюда, миссис Герхард? На машине?
- Нет, он не позволил отвезти его. Сказал, что пойдет пешком и сядет на лос-анджелесский автобус. Он останавливается там, за углом, по требованию, вышел на дорогу со своим чемоданчиком и исчез. - Теперь в ее голосе сочетались нотки сожаления и облегчения.
- Когда?
- Около трех.
- У него были деньги?
- Наверное, только на билет. Но много у него не могло быть. Я давала ему деньги, но он брал только на самое необходимое и всегда повторял, что это взаймы и что он отдаст их, когда опубликует книгу. Но мне совершенно все равно, вернет он их или нет. Мне нужен он.
- Правда?
- Да. Чак - хороший человек. И мне совершенно наплевать, что он успел натворить за свою жизнь. Человек может измениться к лучшему. Он ни разу не обидел меня. - Это был еще один взрыв искренности. - Я доставляла ему неприятности. У меня сложные отношения с алкоголем. А он пил со мной только для того, чтобы мне не было одиноко. Не хотел, чтобы я пила одна. - Она моргнула водянистыми глазами. - Может, выпьете?
- Нет, спасибо. Мне пора. - Я встал. - Вы уверены, что он не сказал куда едет?
- В Лос-Анджелес, больше ничего. Он обещал, что даст мне знать о себе, но я не надеюсь на это.
- Дадите мне знать, если он позвонит или пришлет письмо?
Она кивнула. Я дал ей свою визитную карточку и сообщил, где остановился. Когда я вышел из дома, граница тумана уже подползла к шоссе.
По дороге к Брэдшоу я еще раз остановился у мотеля. Портье сказал, что Алекс так и не появлялся. Поэтому я не удивился, обнаружив его красный "порше" у дома Брэдшоу.
Над деревьями поднималась луна, и я дал волю своему воображению, представив себе Алекса и его невесту, уютно устроившихся в привратницкой и уже разрешивших все свои проблемы. Но тут я расслышал звуки женских рыданий, и золотые мечты рассеялись. Она плакала отчаянно и громко, это были звуки, напоминавшие вой смертельно раненного кота.
Дверь привратницкой была приоткрыта, и дорожка у входа освещена льющимся изнутри светом, который был словно выдавлен доносящимися из помещения криками. Я открыл дверь.
- Убирайтесь отсюда! - крикнул Алекс.
Они сидели на диван-кровати в крохотной комнатке. Он обнимал ее за плечи, но это не было любовной сценой. Казалось, она изо всех сил сопротивляется, пытаясь освободиться из его объятий. Так в психиатрических больницах сестры часами держат буйных пациентов, чтобы не пеленать их в смирительные рубашки.
Блузка на ней была разорвана, одна грудь почти обнажилась. Долли попыталась отбиться от Алекса головой, и я увидел ее лицо. Оно было серым, помертвевшим, с застывшей маской отчаяния.
- Убирайтесь! - выкрикнула она мне.
- Нет уж, пожалуй, я побуду с вами, - ответил я обоим.
Я закрыл дверь и вошел в комнату. Ее рыдания начали постепенно затихать. Хотя рыданиями это было трудно назвать - ее глаза были застывшими и сухими. Она прижалась к Алексу. Он был бледен.
- Что случилось, Алекс?
- Не знаю. Я ждал ее здесь, она пришла несколько минут тому назад. Пока я от нее мало чего добился. Она страшно расстроена из-за чего-то.
- Это называется шок, - произнес я, размышляя, насколько он сам близок к этому состоянию. - С ней что-нибудь произошло?
- Похоже, - пробормотал он. Его взгляд был обращен внутрь себя, словно там он пытался найти силы, чтобы преодолеть новые несчастья.
- Она ранена, Алекс?
- Кажется, нет. Она бежала сверху вниз по дороге, а потом попыталась повернуть обратно. Она так сопротивлялась, когда я останавливал ее.
И тут, словно для того, чтобы продемонстрировать свои силы, она вырвала у Алекса руки и принялась колотить его по груди. Руки ее были в крови, на рубашке оставались красные отпечатки.
- Пустите меня! - умоляюще воскликнула она. - Я хочу умереть. Я заслужила это.
- Алекс, на ней кровь.
- Убита ее подруга.
- Это я во всем виновата, - вдруг произнесла она совершенно спокойно.
Он схватил ее за руки и прижал к себе. Он начал вести себя, как мужчина.
- Долли, успокойся. Ты говоришь ерунду!
- Ерунду? Она лежит там в крови, это я обрекла ее на смерть.
- О ком она? - спросил я Алекса.
- Какая-то женщина по имени Элен. Никогда в жизни не слышал о ней.
Зато я слышал.
Долли принялась что-то шептать, но так монотонно, быстро и невнятно, что я едва мог разобрать. Она была сатаной, и отец ее был сатаной, и отец Элен был сатаной, и они все были связаны кровавыми узами убийств, что делало их с Элен кровными сестрами, но Долли предала ее, и теперь она убита.
- Что ты сделала с Элен?
- Я не должна была приближаться к ней. Они все умирают, как только я приближаюсь.
- Это бред, - тихо сказал Алекс. - Ты никогда никому не причинила зла.
- Что ты обо мне знаешь?
- Все, что мне нужно. Я люблю тебя.
- Не смей говорить так. Тогда я еще больше хочу умереть. - Она сидела, выпрямившись в его объятиях, потом снова посмотрела на свои руки и зарыдала. - Я - преступница.
Алекс взглянул на меня потемневшими глазами:
- Что-нибудь понимаете?
- Не очень.
- Но вы же не думаете, что она на самом деле убила эту Элен? - Мы говорили, не обращая внимания на Долли, как будто она была глухой или сумасшедшей, и она не возражала.
- Мы даже не знаем еще, убит ли кто-нибудь, - произнес я. - Похоже, ваша жена страдает комплексом вины, но на самом деле это еще не значит, что она в чем-то виновата. Мне кое-что удалось узнать о ней сегодня. - Я присел рядом с ним на диван и спросил Долли:
- Как зовут твоего отца?
Казалось, она не слышала меня.
- Томас Макги?
Она резко кивнула, как будто ее кто-то толкнул сзади.
- Он чудовище. И меня превратил в чудовище.
- Каким образом?
Этот вопрос вызвал еще один монолог:
- Он застрелил ее, - она опустила голову, - и бросил в луже крови, но я сказала тете Алисе и полиции, и его судили, а теперь он снова сделал это.
- С Элен?
- Да, и я в этом виновата. Это все из-за меня.
Казалось, она получила странное удовольствие от постоянного признания собственной вины. Ее безжизненный вид, рыдания без слез, бессвязная речь и глубокие паузы - все это свидетельствовало о нарастающем душевном кризисе. Я чувствовал, что за этими чисто мелодраматическими самообвинениями скрывается тонкая богатая натура, которая находится под угрозой гибели.
- Лучше ее больше не спрашивать ни о чем, - сказал я Алексу. - Мне кажется, она уже не чувствует разницы между правдой и вымыслом.
- Вы так думаете? - вдруг злобно выкрикнула она. - Все, что я помню, - правда, а я помню себя с года, я помню все - ссоры и побои, пока он не застрелил ее.
- Заткнись, Долли! - оборвал я ее. - Или смени пластинку. Надо вызвать врача. У тебя в этом городе есть знакомый врач?
- Нет. Мне не нужен врач. Вызовите полицию. Я хочу сделать признание.
Она играла в опасную игру с нами, а главное, с собственным сознанием, балансируя на краю реальности, готовая в любой момент сорваться в бездонную пропасть безумия.
- Хочешь признаться в том, что ты чудовище? - спросил я.
Это не сработало. Она повторила совершенно буднично:
- Я - чудовище.
Метаморфоза происходила буквально на глазах. Хаотические силы, бушующие в ней, изменили очертания ее рта и нижней челюсти. Она тупо смотрела сквозь спутанные волосы. Я уже с трудом мог узнать в ней девушку, с которой разговаривал днем на ступеньках библиотеки.
Я повернулся к Алексу:
- Вы знаете каких-нибудь врачей в городе?
Он покачал головой. Короткие волосы Алекса шевелились от ужаса, как будто от жены к нему пробегали электрические разряды, но, казалось, никакая сила не заставит его расстаться с Долли.
- Я могу позвонить папе в Лонг-Бич.
- Может быть, попозже мы так и сделаем.
- Разве нельзя просто отвезти ее в больницу?
- Нам нужен частный врач, который мог бы защитить ее.
- От чего?
- От полиции, от психушки. Я хочу, чтобы она не отвечала ни на какие официальные вопросы, пока я не выясню все с Элен.
Долли захныкала: