- Такие всегда лезут в наперсницы к богатым женщинам, в надежде, что и им что-нибудь перепадет, - поморщилась Наташа. - Свозят их за границу или хотя бы обедом в ресторане накормят. Самого Хасанова я тогда толком не разглядела, он сразу прошмыгнул в ВИП-зону и оттуда уже не появлялся. Зато на его жену насмотрелась! Ты заметил, как она идет в толпе? Ни на кого не глядя! Прямо на людей! В абсолютном убеждении, что все должны уступить ей дорогу! А знаешь, как они танцевали? Охрана оттеснила народ с площадки, чтобы дать им место. Они вдвоем с этой рыжей зажигали, а вокруг стояли четыре здоровенных жлоба в костюмах и наушниках, чтобы, не дай бог, их кто-то не толкнул! Представляешь?
Я представлял. Собственно, я не представлял другого.
- Даже вы с Храповицким так себя не ведете! - не удержалась она, чтобы не съязвить.
- Ну, на танцах-то мы по-другому и не умеем! - заверил я. - А в жизни мы, да. Тихие.
- А потом был вообще смех! - Наташа оживилась и чуть подалась вперед. - Они вошли в дамскую комнату. А там же полно всяких девиц, и охрану туда не заведешь! И какая-то глупая девчонка, вся в блестках, случайно задела рыжую. И у той на кофте остался этот крем. Как рыжая верещала! Ты себе вообразить не можешь! "Лохушка! Дура! Ты знаешь, сколько эта кофта стоит?! Это же "Кензо"!" В таком роде! А Хасанова ей так свысока, сквозь зубы: "Успокойся, я тебе новую подарю!"
- Надеюсь, подарила, - заметил я, чтобы что-то сказать.
Наташа внезапно переменилась в лице и вновь откинулась на стуле.
- Она тебе понравилась? - вдруг спросила она упавшим голосом, обжигая меня своим ночным взглядом.
Я слишком хорошо изучил эту интонацию. Тема других женщин была для нас запретной.
- Скорее нет, чем да, - ответил я поспешно. Я всегда так отвечал на этот вопрос. Разница заключалась в том, что на сей раз я говорил правду.
- Почему? - настаивала она недоверчиво. - Она же очень красивая.
- Красивая, - согласился я осторожно. - Но мне она показалась уж слишком эгоистичной. Даже не знаю, любят ли такие женщины кого-нибудь, кроме себя?
- То есть, ты уже примеряешься? - ревниво подхватила она. - Тебе бы хотелось, чтобы в тебя влюбилась?!
Что последует дальше, я знал уже наизусть. - Тебе не кажется, что нам пора? - кротко осведомился я. - Согласись, что дома ссориться как-то удобнее постели легче мириться.
С этим она спорить не стала.
- Ты догадываешься, в чем твоя проблема? - многозначительно спросила она в машине, когда мы ехали ко мне. В ней, кажется, пробуждался дух обличительства.
Вообще-то у меня было много проблем. Иногда, например, мне не хватало денег. Порой мне не нравилось, когда меня обличают. Но моего ответа не требовалось, и я промолчал.
- Ты выбираешь сильных женщин, а хочешь, чтобы они вели себя с тобой как слабые! - продолжала она с накопившимся укором. - Чтобы они терпели. Ждали тебя сутками. Прощали твои измены.
- Терпеть и прощать - это огромная сила, - задумчиво пробормотал я. - Скандалить легче!
- Я видела, как живет моя мать! - отозвалась она холодно. - Я так не хочу.
Я мог бы возразить, что не я выбираю сильных женщин, а они выбирают меня. И что мне ли не знать, насколько слабы женщины, которые считают себя сильными. Но все это не имело значения.
Сколько я себя помню, лет примерно с четырех, я всегда был на ком-то женат, причем официальный брак часто не совпадал с реальным. При этом я постоянно пребывал на этапе тяжелого, надрывного развода. Менялись женщины, но ситуация оставалась прежней. Причина была во мне. Я не менялся. Хотя временами очень старался.
В бесконечном перечне моих недостатков женщин всегда особенно привлекали два: я не умел их бросать и не мог хранить им верность. И то и другое диктовалось моей повышенной ответственностью или моим тупым мужским самолюбием, что, по сути, одно и то же.
Я люблю заботиться о женщинах, мне доставляет это радость. Дарить им дорогие подарки, покупать тряпки, баловать их и отравлять роскошью - для меня как дышать. Я не решался расстаться с ними, поскольку мне казалось, что без меня они погибнут во враждебном им мире, пропадут в одночасье. И не мог долго оставаться с какой-то одной, поскольку полагал, что во мне нуждаются многие. Мой жизненный опыт свидетельствовал об обратном, о том, что они бывали счастливы и до меня, и после. Но против инстинктов он был совершенно бессилен.
Первый из этих пороков женщины угадывали своим безошибочным чутьем. О втором я сам честно ставил их в известность заранее. Мой первый недостаток внушал им уверенность в себе, во втором им чудился вызов. Им хотелось меня укрощать. Смириться с мыслью, что тебя ждет участь всех остальных, значит, отказаться от убеждения в своей исключительности. С этим не согласится ни одна женщина даже под пытками.
Увы, я не поддавался дрессировке и оставался совершенно диким. С Наташей все обстояло еще хуже, чем с другими. Я так и не смог забыть историю с ее фотографиями. Ревность к прошлому неизлечима, поскольку изменить его мы не можем. Даже в первый месяц наших отношений, когда все чувства еще были обнаженными и острыми, эта ревность порой захлестывала меня и толкала на нелепые измены, в длинную вереницу которых я пускался с дурацким мальчишеским ожесточением.
В свою очередь, Наташа была не из тех, кто терпит. И пережив череду страстных скандалов и болезненных расставаний, мы научились держать дистанцию и не задавать друг другу лишних вопросов. Ей было труднее, чем мне. У нее было море подруг, единственное занятие которых, похоже, состояло в том, что они шпионили за мной по всему городу и, когда я все-таки попадался - а попадался я почти всегда, - неслись со всех ног доносить Наташе. Она страдала. Их рассказы ее растравляли, но не слушать их было выше ее сил.
Я тоже мучился. В основном оттого, что мне надоело чувствовать себя злодеем и негодяем. Мне это мешало. Особенно в личной жизни. Иногда я с затаенным нетерпением ждал, когда она объявит мне о разрыве, бросив на прощание уже слышанную мной не раз сакраментальную женскую фразу:
- Я думала, что смогу. Но я не смогла.
Ночью, впрочем, обычно становилось немного легче. Ее плавное боттичеллиевское тело все еще сводило меня с ума, я обожал ее губы и сладковатый медовый запах ее черных волос. Ощутив мою ей принадлежность, она на время успокаивалась.
Однако и здесь был некий взаимный обман. Я не принадлежу к тому типу вялотекущих мужчин, которым нравятся женщины с бурной биографией. Для меня нет ничего более скучного, чем проститутки, то громко стонущие в ухо, то с чавканьем жующие жевательную резинку и готовые за триста долларов изображать бурное сексуальное удовлетворение, даже если вы мирно сидите в разных углах дивана.
Наличие в даме богатого постельного опыта интересно, пока вы сидите в ресторане: вам есть, что обсудить. Но когда ее опыт оборачивается попыткой устроить вам шапито в постели, я чувствую себя так, словно на меня вылили ушат холодной воды. Я не люблю цирк, и акробатика мне нравится ничуть не больше, чем клоунада. Удовольствия в одностороннем порядке для меня не существует.
Между тем, ничто так не убивает женскую чувственность, как многочисленные случайные связи.
Наташа старательно делала вид, что ей безумно хорошо со мной. Я, чтобы не обидеть ее, старательно делал вид, что ей верю. Но это участие в художественной самодеятельности оставляло во мне какой-то унизительный осадок, который я пытался стереть очередной изменой. А мои измены она всегда угадывала раньше, чем я к ним приступал.
Утром моя охрана всегда привозила розы, охапку которых я клал рядом с Наташей на подушку, прежде чем ее разбудить. Однако теперь они уже стали дежурными и не доставляли ей былой радости.
Когда мы с Наташей на кухне пили кофе, она вдруг прервала мою вымученную болтовню неожиданным вопросом:
- А когда его убили, Хасанова, в ресторане оставалось много народу?
- Ну да, - ответил я озадаченно. - Довольно много.
- Сколько? - допытывалась она. - Человек сорок? Пятьдесят?
Легкость ее тона притупила во мне чувство опасности.
- Может, и больше, - беспечно кивнул я. - Если считать с официантами и милицией.
- Вот видишь, - печально заметила она, вмиг становясь серьезной. - А отвозил ее домой почему-то именно ты!
- По-твоему я сплю со всеми женщинами, которых подвожу? - Я постарался вложить в свой вопрос всю присущую мне иронию, но это не подействовало.
Она посмотрела мне прямо в глаза.
- По-моему, да, - твердо ответила она. И губы у нее задрожали.
2
- Поздравляю вас, господа! - саркастически начал Храповицкий. - Андрей попал под подозрение в убийстве.
На следующий день после гибели Хасанова Храповицкий не пустил меня в Нижне-Уральск, где я должен был давать показания в прокуратуре. Он решил, что будет гораздо безопаснее, если он, Храповицкий, сначала неофициально переговорит с прокурором области. Пять минут назад он собрал нас в своем кабинете, чтобы рассказать о встрече.
- Неужели я дождусь, когда его посадят? - встрепенулся Виктор.
- Есть надежда, - кивнул Храповицкий. - Правда, вместе с тобой.
Последнюю фразу он произнес жизнерадостно. Но мне сразу стало скучно.
- А можно без Виктора? - спросил я.
- Без Виктора не получится, - категорично заявил Храповицкий. - Он здесь главное действующее лицо. Потому что мотивом твоего преступления могли послужить только акции азотного комбината, которые мы никак не могли поделить с Хасановым. А кто является автором этого проекта, нам известно.
Виктор фыркнул, но ничего не сказал.
- Я все-таки выбрал бы Васю, - не сдавался я. - Он мне как-то роднее.
- А при чем тут я! - запротестовал Вася. Он не собирался быть мне роднее. - Я вообще за границей был все это время. Да я про эти акции дурацкие только на днях узнал.
- Не бойся, Вася, - утешил его Храповицкий. - Андрей тебя не выдаст. Правда, Андрей? - Он подмигнул мне.
- Если бить не будут, - уточнил я. - Не люблю, когда бьют.
Судя по тому, как Вася помрачнел, он решил, что бить меня будут обязательно.
- Бросьте ваши глупые шуточки, - вмешался Виктор. - Расскажи по-человечески, что там творится.
- Если серьезно, то версия нашего участия тоже рассматривается. Хотя, конечно, она не главная. Посмотри на эту историю их глазами. - Храповицкому доставляло явное удовольствие томить своих партнеров. - Андрей появляется в Нижне-Уральске и первым делом едет к Хасанову. О чем они говорили, мы не знаем, но предположим, они ссорятся из-за этих бумаг. Андрей под видом гостя коварно пробирается на банкет и улаживает весь вопрос привычным ему способом.
- Бред какой-то! - возмутился Вася. - Не лично же он Хасанова замочил!
- Я, между прочим, так часто делаю, - вставил я. - Просто до некоторых еще руки не дошли.
- Прямо мне прокурор, разумеется, ничего не сказал, - продолжил Храповицкий, пропуская наши реплики мимо ушей. - Но по его тону я понял, что в голове он это держит. Тем более, что выполнено все было очень профессионально. Стреляли из парка напротив. Из винтовки с оптическим прицелом. Как мне объяснили, там ограда с невысоким бетонным основанием. Убийца спокойно залег с другой стороны, подстелив на землю целлофан. Положил винтовку на основание, дождался выхода Хасанова, и бах! - Храповицкий прицелился в воздух и щелкнул языком. - Расстояние было метров двадцать, не больше. Для опытного стрелка - это, считай, в упор. Второй выстрел был в воздух, чтобы напугать охрану. Сделав свою работу, убийца спокойно удалился через парк. Особых следов не нашли. Предполагается, что такой уровень исполнения могли заказать только солидные люди. Вроде нас.
- А другие версии есть? - обеспокоенно спросил Вася. Он явно продолжал сомневаться в моей стойкости, и меня это оскорбляло. Я решил сдать его, даже без битья. Просто повинуясь чувству гражданского долга.
- По счастью для нас, есть. Вариант основной. Ильич наносит ответный удар. Допустим, что Ильич, будучи парнем весьма неглупым, начал не с расстрела многочисленных бригадиров Ломового, а врезал по больному месту: по кошельку. Через Хасанова шли основные финансовые потоки. Он координировал весь принадлежащий группировке бизнес. С его смертью они лишатся доходов, начнут задыхаться, а многие дела, которыми он занимался, придут в упадок. Пойдет разброд, кто-то из бригадиров переметнется к Ильичу. Я лично считаю этот вариант наиболее правдоподобным.
- Я тоже, - поддержал я. - В день нашей встречи он разговаривал с Москвой по телефону. Заказывал себе новую охрану. Восемь человек из столицы - это минимум двадцать пять тысяч долларов в месяц, если считать с проживанием. Представь, как он должен быть напуган. Кого он боялся? Не Силкина же!
- У него могли быть долги, - предположил Вася.
- Да у него и были долги, - отозвался я. - Причем, судя по безумному предложению, с которым он к нам обратился, долги огромные. Но за долги не убивают. Во всяком случае, до тех пор, пока есть хоть какая-то надежда их получить. А кое-каким барахлом он, надо признать, обладал.
- А что считает прокуратура? - осведомился Виктор.
- Прокуратуре эта версия не нравится, - ответил Храповицкий с сожалением. Он всегда испытывал неудовлетворенность, если не мог кого-либо убедить в правильности своей позиции, даже если не затрагивало его денежных интересов. - Потому, как дело становится совершенно безнадежным. Надо ждать годы, пока исполнители попадутся на аналогичном преступлении, и нет никаких гарантий того, что они, даже будучи пойманными, сдадут Ильича. На прокуратуру давит общественность. Хасанов был в Нижне-Уральске не последним человеком. Все центральные телеканалы уже рассказали о его убийстве. А если учесть, что в последние месяцы трупов по городу хоть отбавляй и ни одно преступление пока толком не раскрыто, хотя заказчики в большинстве своем известны, то можно понять желание следователей как можно быстрее предъявить народу преступника именно в этом, отдельно взятом случае.
- Да это жена его грохнула! - убежденно заявил Виктор. - Уж она-то от его смерти больше всех получает. Больше даже, чем мы с Андреем.
- Вообще-то это версия номер один, - кивнул Храповицкий. - Хотя я бы поставил ее на второе место. Она всем бросается в глаза. Тем более что известно об их непрерывных ссорах. Говорят, отношения у них были на грани развода. Хотя не очень понятно, как она могла осуществить это технически. Но все же вариант ее участия для прокуратуры наиболее соблазнительный и понятный. Далее идет политика. Хасанов поддерживал Рукавишникова, и на дне его рождения вышел какой-то глупый скандал с Силкиным. Теоретически Силкин мог его заказать. Но как-то трудно предположить, что он в этом признается. А арестовывать его еще меньше оснований, чем Андрея. К тому же он мэр.
- Но его могли убить и конкуренты, - подал голос Вася.
- С конкурентами сложнее всего, - развел руками Храповицкий. - Хасанов пытался подмять под себя большую часть бизнеса, связанного с продажей автомобилей. А поскольку автомобилями там торгует каждый второй житель города, то считаться его конкурентом может кто угодно. К тому же у него был на редкость запутанный бизнес. В некоторых фирмах у него были партнеры, какие-то предприятия находились у него в доверительном управлении. Короче, там не разберешься. Конечно, они будут проверять все его счета, допрашивать людей из его окружения, но на это уйдут месяцы. Кстати, Андрей, я договорился, что показания ты дашь сегодня в нашей областной прокуратуре. Тебя там ждут в четыре часа. Фамилия следователя - у моего секретаря.
- Может быть, ему лучше взять с собой адвоката? - несколько нервно предложил Вася.
- Вася, его пока вызывают в качестве свидетеля, а не подозреваемого! - потеряв терпение, повысил голос Храповицкий. - И я надеюсь, одним допросом все закончится! Зачем ему адвокат? Чтобы лишний раз подразнить
следователей? - Он помолчал, успокоился и прибавил: - Вообще, если честно, все это довольно неприятно.
- Боюсь, что газеты начнут намекать на нашу причастность в ближайшее время, - заметил я. - Гозданкеры позаботятся о том, чтобы информация куда-нибудь просочилась. Не в местную прессу, так в Москву.
Я понимал, что не обрадую его этим сообщением, но предупредить я был обязан. Он сразу взвился.
- Я уже слышать не могу про этих Гозданкеров! - взорвался он. - Они вредят нам изо всех сил, где только могут. Их родственничек в областном департаменте финансов рубит нам уже четвертый проект. Причем каждый раз снабжает свой отказ оскорбительными комментариями.
- А ты говорил об этом с губернатором? - спросил Виктор. - Вы же каждый день видитесь. Только что не спите вместе.
- А что толку? - раздраженно бросил Храповицкий. - Пока наша нежная дружба с Егоркой не принесла нам ничего, кроме потери времени и лишних расходов. Он ведет себя, как старая шлюха. Принимает все, что мы даем. Крутит в восторге дряхлеющим задом. И бежит к Гозданкеру хвалиться нашими подношениями, чтобы пробудить в том ревность. Я предлагаю одну за другой выгодные сделки, разумеется, с учетом всех его интересов. То есть пятьдесят на пятьдесят. Он отвечает, что это великолепно, и проект нужно срочно оформить как официальный документ на его имя. Я на неделю засаживаю за работу наших аналитиков и юристов и отдаю ему бумаги. Он отправляет их в департамент финансов. Дальше - известно. Я пытаюсь с ним объясниться - он увиливает.
- Что ему нужно? - обиженно почесал бородку Вася. - Пятьдесят на пятьдесят - отличные условия!
- Ага! - насмешливо отозвался Виктор. - Особенно если вспомнить, что деньги на наши проекты мы просим из бюджета. Все равно что из его кармана.
- Меньше половины для нас не имеет смысла! - сварливо возразил Храповицкий. - Он-то - один. А нас трое. И у каждого по три семьи.
Считал он не вполне корректно. Семей у них было побольше. По четыре - у него и Виктора. И две у Васи.
- Ладно! - решительно заявил он. - С меня хватит! Сегодня в два часа я встречаюсь с Ефимом Гозданкером. Ты поедешь со мной. - Он посмотрел на меня, и я молча кивнул.
- Вообрази, эта скотина предложила мне приехать к нему в офис. Мне! - Храповицкий даже задохнулся от возмущения. - Естественно, я отказался. Сегодня я намерен все ему высказать.
- А чего мы этим добьемся? - осторожно спросил я.
- Испугается, - с мрачной уверенностью заявил Храповицкий. - Одно дело - подличать исподтишка, а другое - открыто объявить войну. Не в характере Ефима.
У меня по этому поводу было свое мнение, но, видя, что его не переубедить, я не стал спорить.