Глядя на мой рисунок, старший следователь не скрывал своего разочарования. Наверное, он предпочел бы, чтобы я оказался не позади Хасанова, а прямо перед ним. Еще лучше, если бы у меня в руках была та самая винтовка с оптическим прицелом.
В заключение они потребовали, чтобы я завтра с утра прислал к ним на допрос Гошу и остальных своих охранников, и я пообещал это сделать. Я прочитал и подписал свои показания, и они зловеще заверили меня, что теперь мы будем видеться часто. Я постарался изобразить на лице радость.
Особенность дружбы с правоохранительными органами заключается в том, что, сколько бы вы им ни платили, вы не можете рассчитывать на их помощь в случае неприятностей. До тех пор, пока вам сопутствует успех, вас не трогают, но как только начинаются проблемы, они набрасываются первыми. И тогда ваши предыдущие платежи лишь усугубляют ваше положение. Свидетельствуя о том, что преступный замысел вы вынашивали давно. С целью чего тщетно пытались коррумпировать их, честных служителей закона. Невольников чести.
Из прокуратуры я вышел уже в начале девятого. На улице темнело.
7
Храповицкий и губернатор уже закончили тренировку и лежали в халатах на диванах в комнате отдыха. Лисецкий потягивал красное вино, жевал финики и с удовольствием рассказывал Храповицкому что-то о женщинах. Храповицкий делал вид, что внимательно слушает, и натянуто улыбался.
Когда я вошел, губернатор приветственно помахал мне рукой, а Храповицкий вскочил с места. Очевидно, в его нынешнем состоянии изображать радушного хозяина ему было непросто, и он нуждался в подкреплении.
- А вот и наш терминатор. - Он подошел и похлопал меня по плечу. - Смотри-ка, его не арестовали.
Веселость его была вымученной.
- Проходи, Решетов, рассказывай! - нетерпеливо потребовал губернатор. - Мы уж тебя заждались!
Он сел и поправил халат на своих белых, полных, безволосых ногах. Его холеное красивое лицо изображало живое любопытство.
Я устроился в кресле и второй раз за последние несколько часов пересказал то, что случилось вчера. В отличие от следователей прокуратуры, губернатора интересовали не столько подробности убийства, сколько скандал с Бомбилиным. Он заставил меня повторить эпизод с появлением на банкете Бомбилина и бегством нижнеуральского мэра.
- Задергался Силкин! - с удовлетворением заключил он, потирая руки. - Чувствует близкий конец. Надо его проучить! А заодно и автозавод. Возомнили себя центром вселенной! Месяц уже как началась избирательная кампания, а они ни разу не приехали ко мне посоветоваться! Как это не спросить у губернатора его мнения! А может быть, мне там Силкин не нужен вовсе! Вдруг у меня другие планы? Кстати, - нахмурился он. - Откуда он вообще взялся, этот Бомбилин? Кто за ним стоит? Храповицкий метнул на меня предостерегающий взгляд.
- Думаю, сам по себе выскочил, - ответил он как можно небрежнее. - Такие одержимые люди порой развивают бешеную активность. Вряд ли кто-нибудь из серьезных бизнесменов возьмется его поддерживать.
- Э, нет, - протянул Лисецкий. - Тут я с тобой, Володя, не соглашусь. Им кто-то руководит. Поверь моему политическому чутью, идет чья-то хитрая игра. Не могу пока объяснить ее смысл, но в одиночку идти против всех?! Нет, никакой Бомбилин на это бы не решился. Он, может, и сумасшедший. Но не дурак.
То ли в моем лице что-то отразилось, то ли сыграла природная подозрительность Лисецкого, но он вдруг повернулся ко мне и неожиданно спросил:
- Как ты думаешь, Решетов?
- Вам виднее, - равнодушно ответил я. И даже потянулся, показывая, что тема мне не интересна. - Я вообще в политику в Нижне-Уральске не особенно вникаю.
Лисецкий испытующе посмотрел мне в глаза, пытаясь понять мои мысли. Но я выдержал его взгляд со всей возможной беспечностью.
- Ну сейчас-то, по крайней мере, этот Бомбилин действует в интересах Рукавишникова, - заметил губернатор, отчасти успокаиваясь, но все еще настороженно. - Что уже неплохо. Рукавишникову, между прочим, надо помогать. Ты слышишь, Володя? Без Хасанова он останется на мели.
Судя по выражению лица Храповицкого, он собирался ответить резкостью. Вероятно, спросить, почему о помощи просят его, а не Гозданкеров. Но овладел собой и сдержанно кивнул.
- Конечно, с этим убийством все очень некстати, - с досадой поморщился Лисецкий. - Начнется следствие,
всплывет какая-нибудь грязь, приплетут Рукавишникова. Силкин попытается раздуть скандал! Как будто нельзя было подождать до конца выборов! - Он отпил вина, съел финик и опять приободрился. - Но во всем есть положительные стороны. В том числе и в этом убийстве. Надо представить дело так, что в устранении этого Хасанова больше всех был заинтересован Силкин. Правильно говорю? Володя, ты там отдай распоряжение своим средствам массовой информации.
Храповицкий все-таки не выдержал.
- Я-то отдам! - проворчал он угрюмо. - Я - командный человек и не веду подковерные игры. - В эту минуту своей обиды он, похоже, искренне верил в то, что говорил. - Только не знаю, последуют ли моему примеру Гозданкеры.
- А что Гозданкеры? - снисходительно поднял брови Лисецкий. - Гозданкеры будут делать то, что я им скажу. Ефим, кстати, звонил мне. Рассказывал что-то про вашу встречу. Жаловался, что ты ему угрожал.
Лисецкий с любопытством взглянул на Храповицкого, и по мгновенному блеску в его глазах я вдруг отчетливо понял, что он знает о нашей встрече не поверхностно, как он пытался показать, а во всех подробностях. У меня даже мелькнула мысль, что это именно он наставлял Ефима перед тем, как тот приехал к нам.
- Я угрожал?! - взвился Храповицкий. - Нет уж, Егор Яковлевич, я не угрожал! Я предупреждал. И если вы не остановите эту зарвавшуюся свинью, я сотру ее в порошок. Даю вам слово!
Лисецкий состроил недовольную гримасу.
- Ну за что ты его так ненавидишь? - томно заговорил он. - Он мой старинный друг. Проверенный. Надежный. До известных, разумеется, пределов. Конечно, у него есть свои недостатки. Он, например, очень жаден. - Можно было подумать, что сам Лисецкий является олицетворением щедрости. - Но, поверь, он совсем неплохой человек. Вы оба близки мне. И я хотел бы, чтобы вы с ним дружили, а не враждовали.
Эта фраза, почти дословно повторявшая сказанное Ефимом на встрече, лишь укрепила мои подозрения в том, что всей этой интригой руководил именно Лисецкий.
- Позвольте мне самому выбирать себе друзей! - отрубил Храповицкий.
- Володя, ты дуешься, как маленький, - окончательно развеселился Лисецкий. - Пойми, у Ефима есть свои резоны. Он, например, считает, что человека с твоим характером опасно укреплять. То есть, обладая привычкой к лидерству и большими деньгами, ты в любую минуту можешь захотеть самостоятельно определять политику области. И перейти от меня на сторону моих врагов.
Я готов был поспорить, что если у Ефима и появлялись такие мысли, то вкладывал их в его голову не кто иной, как губернатор. И Храповицкого, и Гозданкера интересовали только деньги. Политика была для них средством, а не целью. Для Лисецкого же все обстояло как раз наоборот.
- Нет, нет. - Лисецкий протестующее замахал руками, заметив, что Храповицкий готов возразить. - Я-то так не считаю. Я доверяю тебе и отлично тебя понимаю. Но у Ефима другая натура. Он робкий, как зайчик. Он всего боится.
Ефим совершенно точно не походил на робкого зайчика. Об этом мы все трое отлично знали.
- Если бы он боялся, он бы не лез напролом, - процедил Храповицкий.
- Володя, он всего лишь пытается сохранить то, что у него есть, - заступился губернатор. - И в этом он, наверное, прав. Зачем менять то, что уже существует? Это несправедливо. Ты хочешь работать с областью? Я не возражаю. Но предложи что-то новое.
Он многозначительно посмотрел на Храповицкого. Но тот был взведен, как курок, и не уловил намека.
- А разве я не предлагал? - вскинулся Храповицкий.
- Значит, не настолько интересны были твои предложения, как тебе кажется, - наставительно заметил Лисецкий. - Значит, нужно что-то другое. Свое.
Последнее слово он подчеркнул, явно, вкладывая в него особый смысл.
- Ну что, может быть, на бильярде сыграем? - Он лениво поднялся, давая понять, что разговор на эту тему завершен.
У Храповицкого хватило воли проиграть ему пару партий, и губернатор отбыл, чрезвычайно довольный собой.
- Поехали ко мне, - вдруг предложил Храповицкий. - Надо поговорить, а мне здесь уже до смерти надоело.
Было довольно поздно, что-то около одиннадцати, но я согласился. Это был тяжелый для его самолюбия день, он выглядел усталым и подавленным. Я ему сочувствовал.
8
Сколько я помнил Храповицкого, он непрерывно находился в состоянии переезда, оставаясь при этом на месте. С завидным энтузиазмом он скупал землю и строил для себя дома. Он дотошно вникал в проекты, следил за тем, как идут работы, рассказывал об этом своим подругам и советовался с ними по поводу мебели.
В результате, как только он заканчивал очередной дом, какая-нибудь из дам его большого сердца изъявляла горячее желание сменить жилище. Поскольку она вложила в это новое архитектурное чудо столько сил и души, что ей нужна компенсация. И Храповицкий после череды скандалов, скрежеща зубами, уступал. Перевозил ее, продавал ее прежнюю квартиру и начинал строить заново.
Я затрудняюсь сказать, что именно не устраивало его в доме, где он обитал, тем более что наличие гарема не позволяло ему ночевать там слишком часто. Это был просторный трехэтажный коттедж за городом, в зеленой зоне, с большим участком.
Еще на подъезде мы услышали громкий лай собак, которых Храповицкий любил едва ли не больше, чем женщин. Он держал от четырех до пяти свирепых азиатских овчарок, которые большую часть своего времени проводили в клетках, выражая недовольство столь бешеным лаем, что соседи наверняка отзывались об их хозяине без благодарности.
Как только мы вошли в дом, к Храповицкому бросилась Олеся.
- Вовочка, - защебетала она, нарочно коверкая язык, как делают маленькие дети. - Дикочка так по тебе скучал! Даже плакал.
Диком звали огромного ньюфаундленда, который, в отличие от овчарок и других подруг Храповицкого, пользовался безраздельной привилегией проживания под одной крышей с шефом.
Олеся была девушкой лет двадцати пяти, которую Храповицкий три года назад сначала завел, а потом неосторожно перевез к себе. О чем сейчас горько жалел.
Вообще-то, ум, по мнению Храповицкого, не относился к числу женских достоинств. Он любил повторять, что женщины существуют совсем не для того, чтобы с ними проводить производственные совещания. Но Олеся даже для него была чересчур простовата. Мягко выражаясь. Она не только не читала книг, что, может быть, от нее и не требовалось, но даже не листала журналов с картинками. Вдобавок она не интересовалась охотой и не умела запомнить фамилии модельеров, чью одежду носила. То есть в глазах Храповицкого она не являлась занимательным собеседником.
Дни напролет она проводила в обществе собак, поскольку выезды своих женщин Храповицкий допускал чрезвычайно неохотно, даже если это была кратковременная поездка по магазинам. Потребность в общении Олеся утоляла, разговаривая с бедными животными. Порой я подозревал, что собаки Храповицкого умнее, чем я о них думал, и воют от непрерывной Олесиной болтовни.
- Вовочка, я приготовила тебе ужин, - продолжала сюсюкать Олеся. - Рыбку, как ты любишь. Но Дикочка ее скушал. А я взяла и приготовила еще.
Она была одета в мешковатый спортивный костюм мышиного цвета. Следов макияжа на ее лице не наблюдалось. Я всегда поражался этой особенности женщин Храповицкого: к выходам на публику они готовились чрезвычайно тщательно, обвешиваясь с ног до головы золотом, но по дому ходили одетые как домработницы и никогда не красились. Учитывая, что виделись с Храповицким они не каждый день, да и то ограниченное время, подобное подчеркнутое пренебрежение к уловкам женской привлекательности было мне непонятно. Словно публичная жизнь заменяла в его распорядке интимную.
Все это время она обращалась исключительно к нему, полностью игнорируя мое присутствие, даже не здороваясь. Не то чтобы она меня не любила, просто я пребывал в категории подчиненного, следовательно, котировался у нее несколько ниже вверенных ее заботам четвероногих друзей.
Храповицкий окинул ее неодобрительным взглядом.
- Я не ем на ночь, - сквозь зубы проговорил он. - Неужели за три года нельзя это запомнить?
- Вовочка, ну что ты злишься? - игриво запела Олеся, кружась возле него. - Расскажи мне что-нибудь. Мне же скучно. Я хочу развлекаться.
Хуже всего было то, что Олеся стремительно полнела, а вот этого он не выносил на дух. При росте не ниже ста восьмидесяти сантиметров, его женщины должны были оставаться в весе кроликов.
Олеся же явно могла соперничать в тяжести с Диком. Ее некогда кукольное лицо с выразительными глазами оплывало, и черты теряли свою привлекательность. Кокетливый тон маленькой избалованной девочки не очень ей шел. Своими прыжками и ужимками она чем-то напоминала мне кенгуру.
Не заметить раздражение Храповицкого могла только Олеся. Она и не замечала.
- Я сказал тебе, оставь нас в покое! - скомандовал он довольно грубо.
Олеся надулась, но не отстала. Она проследовала за нами на кухню, где Храповицкий с жадностью взглянул на накрытый стол, но переборол себя. В отличие от Олеси, он следил за фигурой.
Кстати, стол был сервирован по всем правилам ресторанного искусства: серебряные ножи и вилки, разложенные с двух сторон от тарелок, разной величины бокалы для напитков, фигурно свернутые салфетки в золотых кольцах и серебряное ведерко для вина. По этой части Храповицкий был большим педантом.
Хотя подобно всем остальным жителям России, культуру застолья он открыл для себя лишь несколько лет назад, после новой русской революции, он не выносил, если что-то здесь делалось не по правилам. Он даже читал специальные книги по этому вопросу. Кажется, это был единственный вид литературы, который его интересовал, если не считать брошюры о том, как завязывать галстуки.
- Я хотела поужинать вместе с тобой! - продолжала Олеся. - Хоть ты и говоришь, что на ночь есть вредно, но на мне же не отражается.
В полезности для нее ночных трапез она ошибалась.
- Пойдем лучше в кабинет, а то она не отвяжется! - с досадой поморщился он. Он говорил о ней в третьем лице, как будто Олеся была одной из его собак и не понимала человеческую речь.
Мы прошли в небольшой кабинет Храповицкого, куда он приглашал гостей, только если требовалось обсудить что-то важное.
В свое время, по его просьбе, я подобрал ему библиотеку. Я не питал иллюзий относительно читательских способностей Храповицкого, но меня заботила его репутация, на случай, если к нему вдруг забредет образованный человек.
Я старался, чтобы книг было не слишком много, но чтобы они свидетельствовали о разнообразии интересов хозяина и говорили что-то о его характере.
Помню, когда я, наконец, привез Храповицкому тщательно подобранные мною тома, он окинул их скептическим взглядом и спросил:
- А можно я закажу им одинаковые переплеты? Черные с золотом? Так они больше к полкам подойдут.
До сих пор надеюсь, что это была шутка. Итак, я сел в кресло, а хозяин устроился за письменным столом.
- Ну что скажешь? - спросил он с вызовом.
- Ты и сам все знаешь, - пожал я плечами.
- Я хочу услышать, что ты думаешь о сегодняшних встречах, - настойчиво проговорил он.
У меня не было желания добавлять ему огорчений, но врать не имело смысла.
- Ты проиграл оба раунда, - ответил я нехотя.
- Скажи мне что-нибудь новое! - невесело усмехнулся он. - Я хочу понять, почему. Где я ошибся?
- А ты готов выслушать? - осведомился я с сомнением.
- Да! - нетерпеливо воскликнул он. - Да! Только обойдись без своих дурацких нравоучений и не пытайся продемонстрировать, что ты умнее меня. Это все равно не так!
Начало познавательного диалога было многообещающим. Храповицкий заметил мою улыбку и разозлился еще больше.
- Ты будешь говорить или нет?! - прикрикнул он.
- Твоей главной ошибкой было то, что с Гозданкером и губернатором ты разговаривал как с двумя разными людьми, пытаясь на одного надавить, а другому пожаловаться. На самом деле, оба играли на одну руку, заранее распределив роли, как шулера. Я уверен, что Ефим получил от Лисецкого подробные инструкции. Дразнить нас и ни на что не соглашаться.
- Черт! Но почему? Что Лисецкому от меня еще нужно?! Я провожу с ним каждый вечер в спортзале. Я делаю дорогие подарки! Я оплачиваю его личные прихоти и жертвую в различные фонды по его первому слову! Он таскает меня за собой как ручную обезьяну. Он звонит мне по пять раз на дню, советуясь по каждой мелочи и срывая меня с места, как только очередная чушь посетит его пустую голову. С тех пор как мы с ним начали дружить, у меня нет личной жизни. У меня непрерывные скандалы с моими женщинами! Я даже забросил работу!
Я подождал, пока он выдохнется.
- Думаю, что он хочет гарантий твоей верности.
- Каких еще гарантий ему надо?! Ты знаешь, сколько я на него трачу?!
- Володя, пойми. - Я старался говорить как можно мягче, без нажима. - Он не желает зависеть от твоих подарков, которые ты завтра с таким же успехом можешь отнести кому-то другому. Ему нужна уверенность, что ты никуда от него не денешься. Ни сегодня, ни через год, ни через пять.
- Что же мне, жениться на нем? - съязвил Храповицкий.
- Надежнее впустить его в бизнес.
- Да я только и делаю, что предлагаю ему совместный бизнес!
- Но при этом ты предлагаешь использовать его возможности. А он не хочет делить с тобой свой бизнес. Он хочет, чтобы ты делился своим.
- А морда у него не лопнет?! - Храповицкий даже задохнулся от возмущения. - Этого не будет никогда!
- Значит, ты от него ничего не добьешься, - твердо заключил я. - Даже если женишься на нем. Партнерство в твоем бизнесе - единственное условие, при котором он, может быть, откроет тебе областной бюджет. Ты заметил, как он подчеркнул жадность Гозданкеров? Он намекал на то, что не желает иметь еще одного прилипалу рядом с собой. Надо показать ему, что свое будущее мы связываем только с ним. И сделать это со всей возможной щедростью. Чтобы он перестал ожидать случайных подношений. Чтобы он понимал, что ты считаешь его партнером, а не источником разового обогащения. Конечно, существует риск. Но другого пути я не вижу.
Храповицкий задумался и некоторое время молчал.
- А если отдав ему какую-то часть, мы не получим ничего взамен? - недоверчиво осведомился он.
- Тебе не приходит в голову, что те же самые сомнения терзают и его в отношении тебя? - ответил я вопросом на вопрос.
Храповицкий почесал затылок.
- Ты - авантюрист, - проворчал он после паузы.
- Скорее, игрок, - поправил я. - Как и ты. Надеюсь, достаточно расчетливый.
- Ну, хорошо. Допустим, он чего-то ждет от нас. Что именно ты намерен ему предложить?
- Еще не знаю, - вздохнув, признался я. - Дай мне подумать.
- Думай! - приказал он. - Только не очень долго.