Когда мы прощались, он обнял меня чуть крепче обычного. Это означало, что он меня все-таки услышал. Признать открыто мою, как, впрочем, чью-либо вообще, правоту он просто не мог. Это было бы не в его натуре.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Сидеть и молчать мне нравится больше, чем стоять и кричать. Поэтому я не хожу на митинги. И вчерашний митинг, посвященный трагической гибели выдающегося бизнесмена Федора Хасанова, я пропустил. Вместо этого я попросил наших журналистов привезти мне кассеты с записью.
Хоронить Хасанова решили на его родине, в Душанбе. Туда, по просьбе его матери, и отправили тело. Зато в Нижне-Уральске провели политическое мероприятие. Организовывал его Рукавишников, торопившийся получить с покойного последнюю дань, пусть даже не в денежном эквиваленте. К нему, разумеется, тут же примкнул Силкин, резонно полагая, что его отсутствие будет главным доказательством его причастности к гибели Хасанова.
И вот, сидя в своем кабинете, я наблюдал, как на стадионе, принадлежавшем Хасанову, томились под проливным весенним дождем человек триста. Наверное, сюда согнали всех сотрудников его фирм, а два десятка зевак добавились к ним из любопытства.
Силкин и Рукавишников скорбели на крытой трибуне. Они стояли по обе стороны от вдовы и бросали друг на друга испепеляющие взгляды. Вдова была в черном и, избегая телевизионных камер, старалась спрятаться за их спины. Зато Силкин красовался в светлом костюме, который он, вероятно, считал наиболее уместным в данных обстоятельствах. Что и говорить, он выглядел молодцом.
Вокруг этой группы переминались с ноги на ногу депутаты городской думы, чиновники мэрии и директора хасановских фирм. Лица последних были тоскливы. Должно быть, им было жаль времени, которое они теряли здесь вместо того, чтобы употребить его на растаскивание оставшегося после смерти Хасанова хозяйства.
Вдохновенные речи Рукавишникова и Силкина я слушать не стал. Меня интересовало лишь, дадут ли слово Ирине и что она скажет. Но когда я промотал кассету до нужного мне места, дверь открылась, и на пороге моего кабинета появился Вася. Обычно щеголеватый и аккуратный, сегодня он был небрит и выглядел довольно помято.
По-моему, он был пьянее обычного, потому что, остановившись на пороге, он некоторое время обводил глазами мой кабинет, пытаясь поймать меня в фокус. Впрочем, в моем кабинете было немало предметов, и, возможно, я среди них не являлся главным.
Наконец Вася меня обнаружил, и в его лице изобразилось страдание.
- Возьми себе голландца, а? - хрипло взмолился он. У Васи была своеобразная манера выражаться, даже
когда он выпивал в меру. Гадать о том, что он имел в виду, когда перебирал, было бесполезно.
- Какого голландца? - уточнил я терпеливо.
- Ну этого. Хенриха. Из Амстердама, - пояснил Вася, прошел в кабинет и тяжело опустился на стул. - Я из-за него уже три дня дома не ночевал. Меня жена зарежет.
Я не знал, которую именно из своих двоих жен Вася опасался, но был уверен, что они обе с удовольствием его бы зарезали, если бы не страх лишиться источника доходов.
- А почему ты теперь ночуешь с Хенрихом из Амстердама? - спросил я с любопытством.
- А что же мне его бросить, что ли? - горячо возразил Вася.
При одной мысли о том, что я могу подозревать его в совершении подобной низости, Вася так распереживался, что спросил, не найдется ли у меня чего-нибудь выпить. У меня нашлось. И, выпив, Вася несколько успокоился.
- Я его в Амстердаме откопал, в прошлом году, - пояснил он. - Отличный парень. Интеллигент. Мы с ним за неделю там все притоны облазили. Я тебе потом расскажу, как мы развлекались, ты не поверишь! Он, кстати, по-русски говорит лучше меня.
Говорить по-русски лучше Васи было несложно, но сообщать ему об этом я не стал.
- Я предложил Храповицкому сделать этого Хенриха директором нашего представительства в Амстердаме, - прибавил Вася.
- А зачем нам представительство в Амстердаме?
- Ну как? - туманно ответил он. - В Москве же есть. В Москве у нас действительно оно имелось. И отрицать это обстоятельство я не мог.
- Храповицкий сказал, привози его, посмотрим. Я и привез. А тут выяснилось, что вам всем не до этого. - В Васином голосе зазвучала обида. - И мне пришлось за вас всех отдуваться.
Со стороны Васи было очень любезно отдуваться за меня, пьянствуя с незнакомым мне Хенрихом. Вася, должно быть, старался не за страх, а за совесть. Я выразил Васе свою благодарность, сдобрив ее долей сарказма, который он, как всегда, не заметил.
- Возьми его хоть на сегодня, а? - жалобно попросил Вася. - А там я его уж как-нибудь домой отправлю. Как друга прошу.
Я хотел отказать, но посмотрел в Васины отчаявшиеся глаза и сдался.
- Ладно, - кивнул я. - Только не раньше вечера. У меня все-таки тоже дела есть.
2
Когда Вася отбыл, я вернулся к просмотру на том месте, где он меня прервал. К микрофону подошла Ирина. Камеры наконец-то показали ее лицо крупным планом. Оно было измученным и осунувшимся. Даже ее глаза как-то потускнели. Она заметно волновалась, но говорила твердо и ясно.
Смысл ее краткого выступления сводился к тому, что в память о муже она берет руководство всем его бизнесом на себя.
Я аж выронил сигарету. Такого я не ожидал даже от нее. Хотя она с первого взгляда произвела на меня впечатление дамы весьма сумасбродной. Насколько я знал, в Нижне-Уральске не существовало мало-мальски серьезного бизнеса, который возглавляла женщина.
Хасановские дела были явно запущены, на фирме висели долги, у покойного существовали сложные отношения с бандитами, сути которых не знал никто, кроме него самого. Короче, встать у руля его предприятий осмелился бы далеко не каждый мужчина. Если, конечно, им не двигало намерение украсть сколько можно и поскорее убежать.
С ее стороны это был дерзкий шаг. Точнее, прыжок в пропасть. В полном недоумении я качал головой.
Сделав свое заявление, она почти сразу же покинула трибуну. В камере некоторое время еще была видна ее высокая тонкая фигура с прямой спиной и упрямо поднятой головой.
Я посмотрел дальше, но не нашел ничего интересного, если не считать интервью, которое дал Бомбилин нашим журналистам уже на улице. Свирепо сверкая глазами в камеру, он, в свойственной ему непререкаемой манере, сообщил, что бандиты начинают убивать друг друга, что одним кровососом стало меньше и что если срочно не выбрать мэром его, Бомбилина, то скоро трупами будут завалены все улицы.
Я вернулся к выступлению Иры и посмотрел его еще раз. Едва я успел выключить телевизор, как дверь кабинета опять открылась. На сей раз это был Плохиш. Он плюхнулся в кресло и через стол протянул мне руку.
- Как дела? - рассеянно спросил он.
Это было что-то новое. Плохиша не интересовали дела окружающих, если они не сулили ему выгоды. Как правило, он дожидался, когда такой вопрос задавали ему. И начинал пространные жалобы на отсутствие денег и должного внимания к нему со стороны женщин.
Выглядел Плохиш тоже весьма необычно. Прежде всего, несмотря на довольно теплую погоду, он был в черной кожаной куртке, которая вздувалась и топорщилась на его круглой фигуре. На его лбу блестели капельки пота, а редкие рыжие волосы намокли и прилипли к черепу. Цвет его лица был серым. Я понял, что-то произошло.
- Рассказывай, - сказал я коротко.
- О чем? - хорохорясь, спросил Плохиш, будто не понимая. - У меня все отлично!
Это могло означать только одно. Что все обстояло гораздо серьезнее, чем я предположил поначалу.
- Говори, чего там! - поторопил я.
Плохиш покосился на меня своими маленькими беспокойными глазками, решая, довериться мне или нет, и шумно втянул воздух.
- Короче, мне кранты! - выпалил он. Он попытался усмехнуться, но его пухлые щеки задрожали, как будто он часто жевал.
В русском языке существует несколько емких понятий для обозначения скорого и неизбежного конца. Если я их толкую правильно, то "кранты" - даже хуже, чем "труба".
- Менты? - спросил я, гадая, на чем именно Плохиш попался.
- Бандиты, - ответил он с острой тоской. - Сегодня "стрелка". В три часа. - Он посмотрел на часы и добавил упавшим голосом. - Уже скоро. Порвут меня, я так думаю.
Подобное признание из уст грозы местных ларечников и бывалого уголовника, проведшего почти неделю на тюремных нарах, было ошеломительным.
- За что? - уставился я на него.
- Завидуют мне, волки! - мрачно проговорил Плохиш. - Жаба их давит. Сами-то только и умеют, что чужое отбирать, вот и бесятся.
Он закурил, нервно затягиваясь.
- Они давно уже зубы на меня точили, - продолжал он, распаляясь. - Еще осенью. Но тут я под Ильича нырнул, ты же помнишь. Они вроде заткнулись. Я тогда под шумок у Чижиков фирму открутил. Нормальную, кстати, фирму.
С моей точки зрения, откручивание фирмы у Чижиков не являлось созидательным актом. Но Плохиш, вероятно, думал иначе.
- Потом еще филипковского коммерсанта в плен взял! Он там моим денег задолжал, а платить не хотел! - Несмотря на страх, но не смог обойтись без бахвальства.
- И они, конечно, не обрадовались, - догадался я.
- Да они как с цепи сорвались! - вскипел Плохиш от несправедливости. - Такое понеслось! И денег-то у меня больше! И не по понятиям я живу! И с ментами у меня все схвачено! Куда ты вообще лезешь?! - передразнил он интонацию своих врагов. - Ты откуда взялся? Ты кто такой по жизни? Ты официантом работал! Ты - халдей! Ты - коммерсант! Больше всех, конечно, Чижики разорялись, ну, эти братья-отморозки. Филипок-то только исподтишка масла в огонь подливал! Бегал, нашептывал братве: собирайте "стрелку"! Давайте Плохишу предъявим! Все у него заберем! Короче, накрутили половину города.
- А что Ильич? - допытывался я.
- Он сказал, ничего не бойся. Забивай "стрелку", я приеду. Объявлю всем, что ты от меня работаешь. Я и забил. Еще неделю назад. На сегодня. - Плохиш опять посмотрел на часы и вскочил. Приближение судного часа не добавило ему бодрости.
- Так чего же ты тогда переживаешь? - удивился я. - Кто же против Ильича пойдет?
- Так нету Ильича! - взвился Плохиш, начиная кружить по кабинету. - Нету его! Он вон Хасанова завалил! И в бега. Два дня телефон ему обрываю - отключен. Звоню Быку - то же самое! А "стрелку" уже не отменить! Там, считай, вся братва!
- Ты думаешь, это Ильич убил Хасанова?
- А кто же еще? - хмыкнул Плохиш. - В его духе. До последнего в засаде сидел. Зато уж как вмазал, так мало не показалось! Че теперь Ломовому делать?! Кому он без денег нужен? Да мне-то от этого не легче! Только хуже еще! Ваня своим бригадирам в Уральске шепнул, они вообще вызверились! Филипок-то вроде как от Ломового! Им сейчас только дай ильичевского пацана порвать! Выходит, он их коммерсанта грохнул, а они его бригадира в ответ.
Напоминание о том, что в ближайшее время Ильич недосчитается лучшего из своих бригадиров, лишило Плохиша сил, и он опять рухнул в кресло.
- Так ты на этой "стрелке" вообще один будешь? - спросил я с сочувствием.
- А кто за меня сунется?! - Лицо Плохиша выражало полную безнадежность. - От Пономаря, конечно, ребята приедут. Ну, еще пара бригадиров. А что толку? Одно дело за коммерсантов тереть, кому какая доля причитается, а другое - если шмалять начнут! Смысл им какой, за меня подставляться?
С точки зрения Плохиша, подставляться за кого-то было явно глупо.
- К тому же по сравнению с той стороной - это все равно капля в море! - подытожил Плохиш. - Хуже всего, что они Бабая против меня подбили!
Бабай был одним из самых авторитетных городских бригадиров, отсидевший восемь лет за убийство. И хотя до высот Ильича ему было еще карабкаться и карабкаться, здесь, в столице губернии, на "стрелках" его слово было весомым.
Плохиш замолчал и погрузился в тягостное раздумье.
- Если что, буду валить всех подряд! - объявил он, наконец. - Хоть не зря погибну.
Взглянув на него, я подумал, что в пароксизме страха и отчаяния он, и впрямь, может стать опасным.
- Я бронежилет надел, - продолжал хмуро Плохиш. - Не поможет, конечно, но все-таки…
Он вновь задумался.
- Слышь, - вскинул он на меня свои заблестевшие глазки. - А если ментам позвонить, а? Не самому, конечно, а послать кого-то. Дескать, там-то планируется "стрелка". Они приедут, всех разгонят. Как ты думаешь?
Я наконец понял цель его визита ко мне. Он хотел получить совет человека со стороны, причем совет, который укрепил бы его в его намерениях. Обратись он с таким предложением к кому-то из бандитов, и его порвали бы еще до "стрелки".
В целом я причисляю себя к категории законопослушных граждан. При этом я, правда, не вполне уверен, существуют ли в нашей стране законы. Но мысль о доносе в правоохранительные органы мне столь же чужда, как и любому русскому человеку.
- Все догадаются, что это сделал ты, - ответил я убежденно.
- Да пусть догадаются! - не сдавался Плохиш. - Я время выиграю. А там, глядишь, и Ильич объявится.
- Братва приедет со стволами, - принялся урезонивать я. - Ты представляешь, что может получиться, когда нагрянет милиция? И если это дойдет до Ильича, тебя уже никто не спасет.
Очевидно, этот план был последней надеждой Плохиша. В отчаянии он снова сорвался с места.
- И зачем я только с этим Ильичом связался! - воскликнул он.
- Если бы ты не связался с Ильичом, тебя бы закопали еще раньше, - возразил я.
- Легко тебе рассуждать! - огрызнулся Плохиш. - Не тебя же убьют!
Мною вдруг овладело странное безрассудство, как это часто бывает со мной при наступлении опасности.
- Хочешь, я поеду с тобой? - неожиданно для себя предложил я.
Плохиш уставился на меня, не понимая. Я поднялся и собрал бумаги на столе.
- Поехали, - по-деловому поторопил я. - А то опоздаем.
Я почувствовал близость настоящего азарта. У меня даже начала немного кружиться голова, как будто я выпил шампанского. Плохиш в ужасе следил за мной.
- Ты че, с ума сошел? - наконец разразился Плохиш. - Тебя же убьют. Ты-то вообще не бандит! Да кто там с тобой говорить будет?!
- Посмотрим. - Я ободряюще хлопнул его по плечу. В машине Плохиш сопел, ерзал и избегал смотреть в
мою сторону. Его явно мучил вопрос. И он его задал.
- Зачем ты это делаешь? - не утерпел он. - Ты же мне не друг.
- Не друг, - согласился я.
Я и сам не знал, почему я так поступаю. Иногда меня неотвратимо тянет рискнуть. К тому же, в отличие от большинства людей, я не испытываю страха смерти. Что, кстати, не является достоинством даже на войне, а в мирной жизни и вовсе мешает.
- Галстук хоть сними! - попросил Плохиш. Я развязал галстук и оставил его на сиденье.
- Хочешь, я отдам тебе свой бронежилет? - вдруг буркнул Плохиш.
Я подумал, что в эту минуту большего он сделать для меня не мог. Разве что предложить мне денег взаймы.
3
То, что я, возможно, погорячился, я понял, когда мы прибыли на место. Все подъезды к площадке за Дворцом культуры были забиты машинами. Автомобилей было не меньше сотни. О таких многолюдных "стрелках" я даже не слышал, не говоря уже о том, чтобы на них присутствовать.
Сама площадка, на которой Плохишу предстояло пострадать за правое дело, располагалась на возвышении. На нее можно было въехать, свернув с основной дороги, мимо центрального входа во дворец. Но мы, проехав закоулком, остановились внизу, перед каменной лестницей в несколько пролетов.
Отсюда площадка казалось черной от братвы. Здесь собралось человек двести бригадиров и их ближних. Слышался гвалт голосов, брань и резкий смех. В яркий апрельский день эта прыгавшая от нетерпения, каркающая толпа напоминала жадное голодное воронье. Мы прибыли минуты за три до начала. Но все уже кипело.
- Ну, где эта крыса?! - услышал я чей-то голос, когда мы с трясущимся Плохишом выбирались из машины. - Поди, опять загасилась!
По лицу стоявшего рядом со мной Гоши я понял, что ему страшно. Я махнул своей охране, чтобы она оставалась на месте, и мы двинулись вдвоем с Плохишом в гору по узким ступеням.
- Да он не приедет! - уверенно ответил кто-то. Это были братья Чижики. Худые и всклокоченные,
как бродячие собаки, они рвались в драку. Злость на их неумных лицах лишь подчеркивала их сходство. Рядом с ними стоял Филипок, невысокий, коренастый, еще довольно молодой. Он по неопытности немного смущался, но тоже был полон боевой решимости. Эти трое явно задавали здесь тон.
Наших было человек тридцать, не больше. Они топтались поодаль и во враждебной толпе чувствовали себя неуверенно. Мы приблизились и пожали руки своим союзникам.
- Ну что, Плохиш, масть попутал! - сразу завелся старший Чижик. У него были выбиты передние зубы, и когда он говорил, то шепелявил и брызгал слюной. - Ты - барыга! К людям примазаться хотел?
На официальных собраниях, вроде этого, бандиты избегали называть себя "бандитами", предпочитая именоваться "людьми". Подвергая тем самым сомнению принадлежность к человечеству всех остальных, кто не ездил на "стрелки", не скандалил в ресторанах и не назначал женщинам свидания в банях.
- Да опустить его, в натуре, и всех делов! - с готовностью откликнулся младший Чижик. - Прямо здесь. А че тянуть-то?
Плохиш побледнел. "Опустить" на языке братвы означало подвергнуть одному из изощренных унижений, после которых на Плохиша плевали бы даже коммерсанты. В этом случае он мог бы делать достойный выбор между самоубийством и отъездом в другую страну.
- Кончай наезжать, давай по сути разберемся, - попробовал заступиться за Плохиша один из бригадиров Пономаря, но старший Чижик его тут же обрезал.
- А вы тут че вообще делаете? Сами от коммерсанта работаете!
Бригадир покраснел, но не нашелся, что ответить.
В эту минуту произошло какое-то движение. Толпа раздалась. Сквозь нее, ни на кого не глядя, прошел Бабай. Он остановился возле нас на стороне Чижиков. Это выглядело приговором.
Бабаю было за сорок. Это был среднего роста парень, с мрачным испитым лицом, глубоко посаженными глазами и впалой грудью. Одет он был в цветастую рубаху навыпуск.
Бабай поздоровался с Чижиками и Филипком и кивнул нам. С минуту он стоял молча, ожидая, пока крики стихнут, потом начал говорить высоким трескучим голосом:
- Слышь, Плохиш, пацаны тобой недовольны. Злые все на тебя. Мы хотели разобраться, кто ты есть по жизни.
- Халдей! - выкрикнул младший Чижик, но Бабай осек его взглядом.
- Кто ты есть по жизни, - твердо повторил он. - И от кого ты работаешь. И почему ты, в натуре, оборзел?
Он замолчал, ожидая ответа. Плохиш судорожно сглотнул. Он не мог объяснить Бабаю, почему он оборзел.
- Я от Ильича работаю, - пробормотал он пересохшими губами.
- Врешь, сука! - опять вмешался старший Чижик.