Газеты много писали об этом убийстве. Говорили, будто оно связано с женитьбой покойного на Дейл: ведь по законам сицилийской мафии у "человека чести" должна была быть всего одна жена, до самой смерти. И возможно, именно это имел в виду Торрио, когда говорил, что, сойдясь с Винтер, Колориссимо подписывает себе смертный приговор. Под удар попал и Торрио: его подозревали в организации убийства Большого Джима. "А почему бы вам не заподозрить "Черную руку"? - ответил газетчикам Торрио. - Когда-то они требовали от Джима 5 000 долларов, а потом вместо выкупа получили заряд пуль из английских винтовок под Большим мостом". Он умолчал о том, что одна из этих винтовок находилась в руках самого Джима Колориссимо.
На похороны Большого Джима было истрачено 50 тысяч долларов, а провожал его в последний путь весь преступный мир Чикаго, большинство были людьми весьма уважаемыми. Гроб был изготовлен из красного дерева и отделан золотом, и нес его сам начальник чикагской полиции. Рядом с ним шли три самых авторитетных гангстеров Чикаго. Горевали судьи и полицейские, оперные певцы и актеры. Но, казалось, это несчастье больше всего коснулось Джона Торрио. Он едва не плакал, когда гроб с телом Большого Джима опускали в могилу. "Он был мне как брат и даже больше, - сказал этот гангстер. - Это он привез меня в Чикаго и возвел на самый верх этого золотого Олимпа".
Теперь, со смертью Торрио, став полновластным владельцем золотого Олимпа, Торрио намеревался взять весь преступный бизнес Чикаго в свои руки. Ему нужна была мощная империя, которую, как он надеялся, они создадут вместе со своим другом Аль Капоне.
Однако это было не так просто. Со смертью Колориссимо обнаружилось, что, оказывается, только он поддерживал очень шаткое равновесие между сицилийцами и ирландцами. Теперь же начался дележ наследства Большого Джима, и в Чикаго загремели выстрелы. Местной полиции не удавалось разобраться, кто именно стрелял, но под обстрел попадали и шоферы, пригонявшие грузовики с контрабандным виски, и те, кто покупал горячительное не у той банды, что хотела взять контроль над производством спиртного.
Из какого только оружия не стреляли в то время. Аль Капоне признавал все: и револьверы, и винтовки, и охотничьи ружья. "Но самое надежное, ребята, - учил он своих триггерменов, - это дробовик. Сами знаете: в Чикаго переулки узкие, и времени, чтобы целиться, крайне мало. С дробовиком у вас повышаются шансы выжить". Капоне убедил Торрио снабдить практически всех бойцов именно дробовиками.
Но Капоне никогда не останавливался на достигнутом. Как-то его внимание привлек восьмикилограммовый автомат Томпсона. "Вот идеальное оружие для гангстера, - подумал он, - целая сотня патронов! Да будь я слепым, и то не смог бы промахнуться из такого оружия!". Он немедленно приобрел оружие и уже через два дня опробовал его в деле. Увидев проезжавших мимо гангстеров из ирландской группировки, Капоне, сидевший в лимузине, принадлежавшем Торрио, вместе с тремя своими сообщниками устроил безумную погоню по улочкам Чикаго. От Капоне еще никто не уходил. Он догнал врагов и лично буквально изрешетил пулями их автомобиль.
Правда, Капоне не было известно одно щекотливое обстоятельство: в этой машине, что он так удачно обстрелял, сидел также и генеральный прокурор Чикаго. Ему-то и досталось свинца больше, чем остальным.
Это уже не было обычное убийство, одно из тех, о которых можно забыть. Мэр Чикаго понял, что ему лично грозит скандал федерального масштаба, и поспешил торжественно объявить войну бандитизму. По иронии судьбы победившим в этой войне, стал Аль Капоне, поскольку все улики указывали на причастность к этому преступлению Торрио. Он уже все больше склонялся к тому, чтобы передать все свои дела другу и компаньону, который не боялся того, что эти дела могут обжечь его руки. Пока не боялся. А Джон Торрио вскоре получил еще одно предупреждение, после которого ему уже не оставалось иного выбора, как только покинуть "город ветров". Конкурирующая группировка бандитов, возглавляемая Дайоном О’Банионом, готовилась нанести решительный удар.
Дайон О’Банион считал себя настоящим бизнесменом, но только без цилиндра. В Чикаго у него был крупнейший цветочный магазин. Он мог в любых количествах поставлять цветы и венки, тем более, что, когда вокруг так часто гремели выстрелы, солидные заказчики часто выражали желание усыпать весь гроб очередного безвременно почившего цветами.
Однако цветы не являлись главным занятием О’Баниона. Его называли пивным королем, и он оправдывал свое прозвище. Впрочем, он занимался не только контрабандой спиртного, но и контролировал многие игорные дома Чикаго.
Глядя на него, никто бы не подумал, что этот благообразный солидный человек вышел из беднейшей семьи. Его отец был штукатуром, и ему еле удавалось сводить концы с концами. Он был рад, что мог хотя бы платить за сына Дини, который пел на клиросе в церкви Имени Господня. Отец так никогда и не понял, почему его немного прихрамывающий очаровательный малыш так и не внял проповедям священника и избрал для себя в жизни совсем иной путь.
Вероятно, Дини оказался слишком умен и понял, что в этом жестоком мире, который окружал его, выжить мог только тот, кто уподобится хищному зверю. Он вырос и превратился в крепкого и сильного парня, который оказал благоприятное впечатление на Макговерна и получил место в его салоне. Задачей Дини было быстро и умело рассаживать по местам клиентов, а заодно приводить в чувство тех, кто решался проявлять свой норов. Посмотрев на его работу, Макговерн понял, что Дини окажется прекрасным телохранителем, а может, даже больше.
И Дини старался. Ни одна чикагская разборка не происходила без его участия. Дважды он отсидел в тюрьме: за ограбление (он пытался вскрыть сейф в помещении городской почты) и вооруженное нападение.
С наступлением времени сухого закона работы у Дини прибавилось. Поскольку денег у него пока было маловато, то он вместе с ближайшими приятелями Хайми - Полаком, Вайссом, Джорджем Мораном и Винсентом Олтери по прозвищу Трехстволка - попросту грабил грузовики со спиртным. Их совместный "бизнес" процветал на глазах, и вскоре, когда компанию друзей поймали буквально за руку, при выгрузке из машины большой партии бурбона "Кентукки" довоенного производства, О’Банион нашел средства, чтобы заплатить за молчание владельцу и полицейским, которые предпочли закрыть глаза на это дело.
Естественно, когда Джон Торрио принял дела безвременно почившего Джима Колориссимо, он сразу же вызвал к себе конкурента, чтобы попробовать с ним договориться о сферах влияния. "Я хозяин этой империи, которая ведет торговлю спиртным, - объяснил он О’Баниону, - а твои ребята ведут себя, так скажем, некорректно. В наше время налеты на грузовики со спиртным уже отошли в прошлое, и ты должен это понимать". "И что же вы хотите мне предложить?" - усмехнувшись, поинтересовался О’Банион. "Да все, что хотите, - ответил Торрио. - Только оставьте в покое мои грузовики со спиртным и не суйтесь на мою территорию; тогда все у нас будет хорошо. В противном случае неприятностей не миновать".
Эти условия устраивали Дини. Ему вполне хватало дохода с точек, где продавалось виски, в том числе и с аптек. К тому же казино тоже приносили очень неплохие деньги. Единственное, чем О’Банион решительно отказывался заниматься, это публичными домами. К проституции он всю жизнь испытывал непреодолимое отвращение.
Впрочем, нужды заниматься еще и этим сомнительным бизнесом у него не было. Он стал действительно богат, стал одеваться у лучших портных и регулярно полировать ногти. Наконец, он женился на глупенькой, но приятной девушке. Возможно, она за всю жизнь и пары книг не прочитала, зато сумела устроить исключительно уютное семейное гнездышко. "Он был таким заботливым мужем, - вспоминала его жена Виола. - Дини никогда не выходил из дома, не поцеловав меня на прощание. Он так доверял мне и всегда говорил, куда отправляется".
Бывший мальчик из церковного хора теперь ходил в отличных смокингах с внутренними карманами - для ношения оружия, не забывал посещать мессы, время от времени, когда его посещала сентиментальность, заглядывал в квартал, где прошло его нищее детство, и раздавал милостыню беднякам. Часто после этого у него слезы наворачивались на глаза. "Все-таки, я очень хороший парень", - часто говорил он. Да, скромности ему было не занимать.
Осенью 1924 года умер президент Союза сицилийцев Майкл Мерло, как это ни удивительно, своей смертью и в собственной постели. Магазин О’Баниона был буквально завален заказами на цветы и траурные венки для усопшего. Только Джон Торрио сделал заказ на 10 тысяч долларов, а Аль Капоне - на 8 тысяч. Был и такой оригинальный заказ: выложить из цветов фигуру Мерло в полный рост. И наконец, последним был заказ на чрезвычайно сложный венок, работу над которым Дини не мог поручить никому, а потому решил выполнить эту работу сам. Он спешил, потому что заказчик обещал забрать венок в полдень на следующий день.
О’Банион почти успел. Ему осталось только слегка подрезать хризантемы, как дверь отворилась, и в магазин вошли вчерашние заказчики. Их было трое, и О’Банион всех прекрасно знал, потому что нередко вел с ними совместные дела. Своей обычной прихрамывающей походкой он с улыбкой пошел навстречу посетителям и протянул им руку. При этом человек в надвинутой на глаза шляпе крепко сжал руку О’Баниона, а двое других стремительными жестами достали из карманов револьверы и прижали их к самому телу Дини. Они стреляли до тех пор, пока он не рухнул на пол. Человек в шляпе отряхнул руку и сделал своим подручным неуловимый знак, после чего они тихо и быстро направились к катафалку, на котором приехали и который ждал их до сих пор.
Полиция, прибывшая на место преступления, смогла констатировать только одно: убийцы держали пистолеты на минимальном расстоянии от тела убитого, потому что около пулевых отверстий остались следы пороха. В то же время ни один из прохожих, которых в момент убийства на улице было множество, не смог описать внешность посетителей цветочного магазина. Как обычно, следствие зашло в тупик, а О’Банион уже ничего не мог сказать. Думается, не сказал бы он ничего и в том случае, если бы ему посчастливилось выжить. Для порядка задержали тех, кого возможно, однако улик не было никаких, и всех отпустили.
Во всяком случае, у Торрио и Аль Капоне алиби было железное: они проводили время за городом в компании Майкла Генна, Альберта Ансельми и Джона Скализи. Подозревался и Фрэнк Йейл, друг Аль Капоне, хотя тот и утверждал, что находился на момент преступления в Бруклине. Ко дню похорон О’Баниона их отпустили.
Если сравнивать похороны Мерло и Дини, то они разительно отличались друг от друга: первая - до предела помпезная, обошедшаяся в 100 тысяч долларов, и вторая - почти нищая, словно хоронили обычного триггермена. Его положили в обычный гроб, отделанный бронзой, и все ритуальные услуги обошлись в 10 тысяч долларов.
Тем не менее желающих попрощаться с Дини было очень много. В эти три дня около его гроба побывало не менее 40 тысяч человек. Торрио прислал венок с короткой надписью: "От Джонни". Похоронную процессию сопровождал и Аль Капоне. Глядя на людей О’Баниона, которые не могли сдержать искренних слез, он подумал, что эти ребята убийство Дини просто так не оставят.
Священники Чикаго отказались проводить отпевание гангстера О’Баниона в церкви, но один из них на похороны все же пришел. Это был старый Патрик Мэллой, знавший когда-то Дини славным мальчуганом, который пел в его церковном хоре. Он не мог оставить человека, прошедшего в детстве страшный ад квартала, который он так хорошо знал. Преподобный Патрик не мог даже надеть приличествующего случаю церковного облачения. Все, что он смог сделать, - это прочитать несколько молитв.
Жена О’Баниона Виола хотела поставить над могилой мужа обелиск, однако кардинал Манделейн, узнав, что женщина хочет начертать на нем надпись "Моему любимому", возмутился и заявил, что в этом случае писать следует нечто не столь возмущающее общественную нравственность. Виола подчинилась, оставшись наедине со своим горем. "Дини почти все вечера проводил со мной, - вспоминала она. - Ему не нужны были другие женщины, он любил только меня".
Вероятно, друзья О’Баниона были верны ему. Во всяком случае, они еще питали какие-то романтические иллюзии. Так, едва похороны закончились, как один из ирландцев, Луис Альтери, заявил: "Я обращаюсь к убийцам Дайона О’Баниона и надеюсь, что они слышат меня. Я вызываю их на дуэль в любое угодное для них время, даже днем. Я буду ждать их на углу улиц Стейт и Мэдисон. Интересно узнать, люди они или звери?".
Вскоре Альтери узнал ответ на свой вопрос, потому что 1925 год вошел в историю Америки как один из самых кровавых и люди, даже если они до этого находили в себе силы оставаться людьми, уже все больше и больше напоминали диких зверей, и за это их мало кто мог осуждать.
В этот год произошло более сотни заказных убийств, причем все они так или иначе были связаны с алкогольным бизнесом, а эта сфера принадлежала практически полностью Капоне. Правда, одно неудачное покушение на жизнь Торрио было сделано соратниками погибшего О’Баниона. Устроив засаду, они обстреляли из автоматов автомобиль Торрио, но погиб при этом только шофер, а Джону только прострелили в двух местах шляпу. На этом дело не закончилось, и не прошло и трех дней, как ирланцы подстерегли Торрио в подъезде его дома. Они выпустили по Грозному Джо не менее 50 пуль, но цели достигли только три. И все же их оказалось достаточно: Джо попал в больницу, находясь на грани между жизнью и смертью. Выйдя через месяц из клиники, он заявил, что окончательно решил оставить все дела и сделать своим преемником Аль Капоне, пообещав помогать ему советами в случае необходимости. Так Аль Капоне стал королем гангстерского Чикаго.
Через год, когда от бесконечных войн и перестрелок все порядком устали, Аль Капоне созвал съезд, на котором присутствовали все представители преступных группировок Чикаго - и враги и друзья. Собрание проходило в небольшом, но уютном ресторане. Аль Капоне, человек со шрамами на холеном лице, с руками, унизанными золотыми перстнями, произнес короткую речь. Он знал: чем короче говоришь, тем дело важнее, тем скорее люди понимают тебя. "Мы - представители большого бизнеса, - заявил Капоне. - Так не стоит превращать дело в детскую игру в войну. Я предлагаю считать все прошлые дела закрытыми. Больше не должно быть ни стрельбы, ни мести в Чикаго".
Он говорил как настоящий хозяин города, и все поняли: теперь больше не существует ни официальной власти, ни авторитетов какого угодно рода, ни, тем более, сицилийского союза. Глядя на этого человека, весомо и размеренно говорящего о мире, почему-то делалось страшно от ледяного и безразличного выражения его глаз, которые не выражали ровным счетом ничего - ни радости, ни гнева. И каждый понимал: так может говорить только хозяин.
И все же борьба между мафиозными группировками Чикаго продолжалась, и это было естественно, поскольку никто не хотел отдавать нечто большее, чем деньги, - власть, даже если человек, который произносил такие неуловимо пугающие слова о мире, выглядел устрашающе самоуверенно. Ирландская и итальянская мафии на время, казалось бы, прекратили свои разборки, но все-таки то там, то здесь происходили столкновения между "черными и "белыми" бандами.
И тогда Аль Капоне решился на крайние меры. Ему особенно досаждал главарь банды Северного Чикаго Моран по прозвищу Багз. Впрочем, если разобраться, то у Багза было множество причин для того, чтобы, мягко говоря, обижаться на Капоне: в перестрелках погибли его лучшие люди и соратники - О’Банион, Вайсс и Друччи. Однако он упустил из виду одну важную деталь: если Капоне к тому времени обладал отличной, почти по-военному отлаженной организацией, то у Морана не было ничего, кроме шайки обыкновенных головорезов.
Принято считать, что известная во всем мире гангстерская разборка под названием "резня святого Валентина" была организована именно Капоне, хотя это было не совсем так. Дело в том, что он предпочитал все свои дела вести тихо, не вызывая никакого шума и стараясь лишний раз не встречаться с представителями власти.
Основной причиной резни явилось совсем другое. Как известно, в синдикате Капоне большими правами пользовался Джек Макговерн, правая рука короля Чикаго, который одно время испытывал к нему нечто вроде слабости, вероятно уважая человека, который не побоялся изувечить его когда-то. Однако со временем видно что-то "сломалось" в Макговерне, и этот человек стал наводить ужас на весь Чикаго, причем подчас действуя во вред собственному хозяину. Если происходили громкие убийства, так или иначе связанные с организацией Капоне, можно было не сомневаться: в этом непременно замешан и Макговерн. Подчас он даже не удосуживался спросить согласия у шефа, имеет ли право совершить тот или иной поступок. И это Капоне еще прощал ему, хотя все чаще начинал просто выходить из себя, услышав об очередной затее Макговерна, проведенной без его участия. "Я умоляю тебя, - говорил Капоне Макговерну, - ничего не делай, не переговорив со мной. Ты убиваешь и калечишь направо и налево, как будто бес в тебя вселился. Запомни, все это закончится крайне плохо". "У всех нас все закончится плохо", - только и сказал в ответ Макговерн.
И вот, видимо, для Макговерна прозвенел первый звонок, но он не смог бы пожаловаться на то, что не был предупрежден. Моран много думал о том, как бы разделаться с самим Капоне, но отдавал себе отчет, что вряд ли сможет сделать это: силы слишком неравны. Тогда, недолго думая, он решил нанести удар по Капоне, убив самого близкого ему человека - Макговерна.
Фрэнк и Питер Гузенберги, профессиональные убийцы из банды Морана несколько дней выслеживали почти неуловимого компаньона Аль Капоне и наконец сочли удобным тот момент, когда Макговерн разговаривал по телефону в одном из отелей. Он прекрасно был виден сквозь стекло холла и представлял собой идеальную мишень. Гузенберги выпустили по нему несколько очередей и скрылись, пребывая в полнейшем убеждении, что дело сделано. Однако докладывать о своих подвигах Морану было еще рано.
Макговерн упал на пол не сразу после первых же выстрелов, а от следующих: дверь телефонной кабины защитила его, оградив, как щит, хотя и весьма ненадежный. К тому же отель - место людное, а потому к раненому немедленно вызвали врача. Он находился буквально на волоске от смерти, и все же помощь подоспела вовремя: врачи вытащили Макговерна буквально с того света.
Теперь Моран находился в крайне сложной ситуации. Он не смог убить одного из самых влиятельных и опасных людей из организации Капоне, а это грозило ему самому и его людям весьма тяжелыми последствиями. Макговерн выжил, а это было скверно: теперь если не Капоне, то сам Макговерн был просто обязан ответить ударом на удар.
В том, что вендетта неизбежна, Капоне не сомневался. Он был настолько уверен в том, что разборка произойдет в ближайшее время, что предпочел на время вовсе покинуть Чикаго, так что в День святого Валентина его в городе не было.