Макговерн действовал быстро. В больнице у него было достаточно времени, чтобы тщательно спланировать уничтожение банды Морана - всей сразу, одним ударом. В качестве помощников он взял двух людей из команды Капоне, славившихся своей жесткостью и непримиримостью - Джона Скализи и Альберта Ансельми, а заодно Фрэда Бурка из чикагской группировки и еще одного приятеля со стороны, который не входил ни в одну из банд, но чисто по-приятельски никогда не отказывался помочь Макговерну, если тот просил.
Этот друг Макговерна представился Морану как торговец канадским виски, и на встрече, устроенной с мнимым "продавцом" люди Багза убедились, что все чисто. "Торговец" вел себя правильно и ни разу не прокололся, сказав, что доставит товар в то место, которое укажет Моран. Тот предложил использовать в качестве следующей встречи место в гараже, принадлежавшем компании SMС, и заявил, что лично принесет деньги. Он назначил также день и час - 14 февраля, половина одиннадцатого утра.
Остальных участников действа Макговерн нарядил в полицейских. Им предстояло разыграть облаву. Была в этом деле лишь одна неприятная деталь: подручные Макговерна понятия не имели, как выглядит главарь шайки, которую им предстояло уничтожить.
Итак, 14 февраля, в праздник святого Валентина, когда принято преподносить любимым подарки, делать признания в любви, дарить открытки в форме очаровательных сердечек, стояла погода на редкость ветреная и промозглая, из-за чего казалось, что градусник показывает не –8 °C, а как минимум на 10? С меньше. Потому и народу на улице было немного, если не считать явно ждущих кого-то людей в полицейской форме. Заметив человека, одним из последних вошедших в гараж, кто-то из приятелей Макговерна сказал: "Я узнал его, это точно Моран". Тогда Макговерн подал сигнал к атаке. Он не знал, что Моран случайно опоздал на эту роковую для его людей встречу, и это спасло ему жизнь.
Взревела полицейская сирена, и машина затормозила у гаража, где притаились семеро бутлегеров. Обыватели, привлеченные звуками облавы, приникли к окнам. Они хорошо видели, как из машины показались шестеро человек - четверо в полицейской форме и двое в штатском.
Тем временем эти четверо "полицейских" и двое в штатском действовали стремительно. Они вломились в гараж с криками "Все арестованы!". Фрэнк и Питер Гузенберги, Джеймс Кларк, Джон Мэй, Вайшенк и Шиммер буквально оцепенели от ужаса. Они не могли двинуться с места, как будто их уже обдало ледяное дыхание смерти.
Они послушно выполнили приказания "полицейских" встать лицом к стене и закрыли глаза. Через секунду раздались автоматные очереди и выстрелы из винтовок. Отдаваясь от пустых стен гаража, шум превратился в сплошной адский грохот. А потом наступила мертвая тишина. Семеро людей Багза скорчились у стен, забрызганных кровью, и только у некоторых еще продолжалась предсмертная агония. Чтобы удостовериться, что в живых не осталось никого, "полицейские" стреляли до тех пор, пока не прекратились малейшие движения их жертв.
Когда все было кончено, компания Макговерна удалилась. Случайные прохожие сообщили потом, что видели, как двое полицейских выводили из гаража как будто арестованных людей в штатском. Ничего определенного заметить они не успели. Макговерн был чрезвычайно доволен результатами побоища, несмотря на то что Моран чудом избежал участи своих товарищей. По крайней мере, Макговерн продемонстрировал свою силу и дал понять: с ним лучше не связываться.
Когда же приехала настоящая полиция, то стражи порядка буквально оцепенели от представшей перед ними картины ужасной бойни. Только один из гангстеров еще дышал. Когда полицейский наклонился к нему, пытаясь выяснить, что же произошло, или услышать хотя бы какое-нибудь имя, он еле слышно произнес: "В меня никто не стрелял", после чего испустил дух.
Полицейские невольно сами окончательно запутали свидетелей, которые растерялись и уже не могли определенно показать, какая же из двух групп стражей порядка являлась настоящей. Журналисты тоже приложили руку к тому, чтобы как можно сильнее запутать расследование. Газеты пестрели заголовками вроде "Наш город настолько свободен, что преступники без особого труда могут переодеться в полицейских" или того хуже: "Полицейские изобрели новый метод расправы с преступниками: расстрелы в гаражах".
В результате оказалось, что лучше всего в данной ситуации вообще обойтись без судов и расследований, чего и добивался Макговерн, понимая, что настоящие полицейские, чувствуя себя не только подставленными, но и оскорбленными, все же предпочтут замять это дело, не пытаясь как следует расследовать его и уж тем более доводить до суда. Это могло оказаться чреватым серьезными последствиями и для них самих.
Для порядка, конечно, проверили алиби Макговерна и Аль Капоне, но первый заявил, что во время праздника всех влюбленных, как и положено, он проводил время с очаровательной знакомой; что же касается второго, то его, как известно, в Чикаго вообще не было: он отдыхал от дел во Флориде.
Итак, Макговерн сделал все так, как хотел: доказал, что связываться с ним не стоит. Попробовал же Моран - и в результате потерял всю свою банду. Багзу и вправду не удалось оправиться от удара, нанесенного ему в День святого Валентина. Остаток своих дней он доживал в тюрьме. А Макговерн никогда и не хотел долгой жизни. Думается, что, падая под выстрелами на пол кегельбана (что любопытно, снова накануне Дня святого Валентина), он ни о чем не жалел. Он умер уже давно: когда безутешно плакал на похоронах случайно убитого бандитами отца. Всю свою жизнь он превратил в месть и прошел эту дорогу до конца, не дрогнув, не сомневаясь.
И все же Аль Капоне подписал мир с ирландцами, правда ирландской же кровью. Это произошло в самом конце 1926 года, и события складывались как бы сами собой, словно эта партия уже давно была кем-то задумана и теперь только разыгрывалась как по нотам. У Капоне серьезно заболел ребенок, и он приехал из Чикаго в Нью-Йорк, чтобы поместить его в одну из лучших клиник. Заодно, если уж оказался в Нью-Йорке, как не встретиться с лучшим другом Фрэнком, который оказал Капоне столько услуг, что и всей жизни не хватит, чтобы с ним расплатиться.
Город готовился к встрече Рождества, и Аль пригласил друга Фрэнки в клуб "Адонис". Именно здесь он начинал, знаменитый гангстер, легенда века джаза. Каждая мелочь могла растрогать здесь до слез. Капоне вспомнил, как он работал в "Адонисе" вышибалой, как получил здесь свои знаменитые шрамы, как именно здесь у него впервые появились настоящие деньги и он узнал их вкус. "Как смешно, - думал Капоне, входя в ресторан, - а ведь это место было единственным, где я работал официально". Он любил, и всегда с гордостью, при случае упомянуть, что его карьера началась в ресторане, где он работал швейцаром.
Вид "Адониса" служил напоминанием: Аль Капоне - это человек, который вышел из нищеты и сделал себя сам. Какая ностальгия! Он даже не ожидал, что способен на нечто подобное. Капоне сел за столик и, полузакрыв глаза, вспомнил, что был совершенно счастлив в то время, несмотря на то что на улицах бушевали непрерывные столкновения между их с Фрэнки группировкой и "белой" бандой. Ах, эти старые добрые времена, когда приятно вспомнить даже то, что ты никогда не вставал из-за стола, не проверив, на месте ли револьвер. Капоне чувствовал себя сильным и уверенным при прикосновении прохладной стали к его ладони.
Теперь же ему предстояло вспомнить свою юность совершенно реально. "Я в затруднении, - признался Фрэнки другу. - Ирландцы достали меня, Аль. Их нынешний главарь Билл Лонерган хочет разгромить мой клуб. Он только вчера предупредил меня об этом". Капоне рассмеялся. "Что тут веселого?" - удивился Фрэнк. "Просто я вспомнил юность, - улыбнулся Капоне. - Мы сделаем их с тобой, Фрэнк, точно так же, как когда-то давно, и, клянусь тебе, это будет чрезвычайно весело!"
"Что ты намерен делать?" - спросил Фрэнк. Глаза Капоне таинственно блеснули. "Рождественский сюрприз специально для тебя, Фрэнки. Ты же доверяешь мне, правда? Я - твой самый старый, самый близкий друг". "Конечно, - сказал Фрэнк немного растерянно, - но я… Я что должен делать?". "Ничего, - отозвался Капоне. - Садись за самый дальний столик, чтобы тебя не было видно, но ты видел хорошо, что происходит. Представь, что ты в театре, а остальное предоставь мне". "Ладно, ладно, сдаюсь, - засмеялся Фрэнк, подняв вверх руки. - Делай все так, как ты считаешь нужным, Аль. Я во всем полагаюсь на тебя".
Вечером у подъезда "Адониса" затормозила машина, буквально напичканная людьми Лонергана. Дверь им открыл удивительно вежливый и любезный швейцар, как брат-близнец похожий на Аль Капоне, даже с такими же шрамами. Лонерган, не будь он столь самоуверен, не смог бы не удивиться подобному шокирующему совпадению. Но нет: он слишком хорошо знал Капоне. Капоне - швейцар? Да это абсурд! Он легче поверил бы в какого-нибудь переодетого инопланетянина.
Впрочем, Лонерган вообще не привык задумываться надолго, а потому он преспокойно вошел в клуб "Адонис", не обращая внимания на то, что швейцар - копия Аль Капоне - следует за ним по пятам. Зато Фрэнки, тихо сидевшего в темном углу зала, Лонерган заметил сразу и немедленно направился к нему. Окруженный своими телохранителями, ирландец спокойно шел по залу, как вдруг светильники на стенах бара погасли как по команде, и Лонерган оказался в световом круге, как раз под огромной хрустальной люстрой.
Немедленно из-за ширм, словно привидения, показались высокие молодые парни с автоматами в руках. Они открыли огонь по сбившимся вместе, растерянным людям Лонергана. Главарь среагировал на обстановку раньше остальных: он бросился к огромному роялю, мерцавшему красноватым лаком, чтобы укрыться за ним, однако не успел добежать до инструмента. Пуля настигла его, и Лонерган всей тяжестью тела рухнул на открытую клавиатуру, издавшую мощный и трагический аккорд. Этот аккорд Аль Капоне запомнил на всю жизнь, и не только потому, что он стал заключительным в долгом противоборстве между ирландской и итальянской группировками, не потому, что автором этого аккорда стал именно он, а потому, что он явился точкой в их дружбе с Фрэнки, которую Капоне так ценил.
Через некоторое время пришло выбирать председателя союза гангстерских организаций в Чикаго. Естественно, что таковым стал доверенный человек Аль Капоне. Неизвестно, что нашло на Фрэнка Йейла, когда он узнал об этом: быть может, он сам рассчитывал стать этим своеобразным третейским судьей гангстерского синдиката, быть может, он вообразил, что бывший друг специально не хочет подпускать его к большой власти и большим деньгам, но Аль Капоне полагал, что Йейлу вполне может хватить и Нью-Йорка… Как бы там ни было, но каждый считал себя правым, и Фрэнки чувствовал себя оскорбленным. Такие чувства, как зависть и месть, способны убить самую крепкую и долгую дружбу.
Фрэнки мстил Капоне как лесной зверь, грубый и далекий от всяких чувств, для которого главное - пометить собственную территорию. И Фрэнк поступал так, угоняя каждый десятый грузовик с контрабандным виски, которые принадлежали Капоне и которых ждали его клиенты. Нет, Фрэнку не нужны были деньги. Он показал, что больше не нуждается ни в дружбе, ни в уважении старого товарища, который на своей территории, в Чикаго, может вести себя как ему вздумается, но на территории Йейла, в Нью-Йорке, он никто. Нет, Фрэнки, здесь ты сильно ошибался. Для Капоне больше не существовало ни территорий, ни границ. Какая разница - Чикаго или Нью-Йорк, когда он хозяин всей Америки! Пока…
Что же касается детских выходок Йейла, то из простого гангстера Капоне за это просто сделал бы отбивную. "Что ж, Фрэнки, ты сам начал это и никогда не простил бы, если бы я закрыл на это глаза, - думал Аль. - Ты просто стал бы презирать меня еще больше и расценил бы мой жест как слабость. Я не хочу этого. Ты научил меня многому. Ты мой учитель, и по твоим законам я должен убить тебя, потому что иначе нельзя. Ты хочешь сказать, что я должен стать зверем, мой лучший друг? Я стану им. Ты хочешь этого, и сделаю это; ты останешься моим учителем навсегда, тем более когда в конце урока я должен убить тебя. Слушаюсь, мой друг, мой учитель".
Фрэнк Йейл был непревзойденным стрелком, лучшим в стране. Он был умен как хищник. Ни разу, ни один полицейский не сумел обнаружить его след хоть в каком-нибудь преступлении. Говорили, что он способен, подобно лесному зверю, чувствовать опасность на расстоянии. О приближении врага ему было известно, когда тот находился за три квартала от него. Но ученик должен был исполнить урок правильно, иначе он, Фрэнки, был бы скверным учителем. И ученик не подвел его. "Верный друг оказался на высоте, - вероятно, об этом успел в последний раз подумать Фрэнки Йейл, когда увидел направленные на него дула автоматов. - Ты хороший друг, Аль, но ни ты, ни я не могли поступить иначе. Мы живем как звери в лесу и бежим вдоль красных флажков, мы живем по законам, уготованным этим звериным обществом. Мы оба не могли поступить иначе".
Венок Аль Капоне, присланный на похороны Фрэнка Йейла, был самым большим и самым лучшим, словно так он в последний раз хотел выразить свою любовь и вместе с тем ненависть к законам, переступить через которые до сих пор не смог никто. Этот венок был сплетен из огромных белых роз, увитых атласной лентой, на которой были написаны всего три слова: "Мне очень жаль". Какая боль стояла за этими словами, никто так никогда не узнал.
Когда погиб Фрэнки у Капоне внутри словно что-то сломалось окончательно и бесповоротно. Говорили, что он стал жестоким, не знающим жалости зверем. Чутьем он чувствовал опасность, так же как и его учитель Йейл. Вот и теперь какой-то внутренний голос как будто говорил ему: "Будь настороже. Опасность совсем близко". И Капоне придумал собственную секретную организацию под названием "Джи-2", задачей которой было выявлять заговоры, затеянные против него. Теперь он был один и должен был иметь собственных агентов, которые за деньги доложили бы ему, где зреет обман. Друзей и него больше не было. Никогда.
Буквально через несколько месяцев после создания новой службы Капоне доложили: ему вынесен смертный приговор, который должны осуществить Джунтас, Скаличе и Ансельмо, как только представится первый удобный случай.
На следующий день Аль Капоне объявил, что устраивает торжественный обед в ресторане, предлогом для которого является назначение на должность капо одного из убийц, Джунтаса. О том, что произойдет во время этого банкета, знали все приглашенные, кроме тех, кто намеревался захватить власть.
В этот день Капоне был любезен необычайно. Для каждого из гостей у него находилось приветственное слово, каждому он пожимал руку в знак своего сердечного расположения. И ни с кем он не был так радушен и учтив, как с теми, кому предстояло умереть, - Джунтасом, Ансельмо и Скаличе.
Официанты торжественно внесли блюда с благоухающими спагетти, ароматной итальянской пиццей, бутылки с кьянти и шампанским. Капоне посадил Джунтаса во главе стола, а рядом с ним - Ансельмо и Скаличе, которые, по словам босса, тоже удостоились повышения. И вот настало время тостов, Аль Капоне поднялся со своего места, высоко подняв бокал шампанского. Он улыбался, а все смотрели на него и напряженно ожидали тоста. Однако пауза затягивалась, и присутствующим отчего-то сделалось невыносимо холодно и неуютно.
Внезапно лицо Капоне покрыла мертвенная бледность, отчего его шрамы побагровели, а улыбку словно кто-то невидимой рукой стер с его губ. Задрожав от ярости, он швырнул бокал в лицо Джунтасу. "Вы не люди, а вонючие собаки! - крикнул он. - Предатели, дерьмо, ненавижу!" Он выхватил из-под стола бейсбольную биту, а остальные участники банкета достали свои пистолеты, направив их на оцепеневших от ужаса Джунтаса, Ансельмо и Скаличе.
Капоне медленно шел вокруг стола. Его глаза уже застилал кровавый туман, а в мозгу стучали беспорядочные слова: "Предательство, Фрэнки, звери…"
Джунтас, Ансельмо и Скаличе поднялись из-за стола. Они стояли бледные как полотно, но даже ни одного жеста не сделали, чтобы защититься. Капоне взмахнул битой и ударил Джунтаса по голове. Он бил и бил, как помешанный, и тяжелая бита непрерывно мелькала в воздухе; его глаза заливали слезы и пот; он не замечал крови, брызги которой летели на его лицо. "Ненавижу, ненавижу!" - стучало в его голове. Он ненавидел эту жизнь за то, что она сделала с ним, за то, что превратила его в зверя, за то, что он был вынужден сделать с Фрэнки, лучшим другом, которого он все равно никогда не забудет. Он как будто хотел отомстить за Фрэнки; он не помнил, как упали под стол сначала Джунтас, а вслед за ними Скаличе и Ансельмо. Капоне размозжил им черепа, сам, вот этими белыми холеными руками. Если бы он так же мог разделаться со всем этим городом, который так ненавидел, городом, который платил ему взаимной ненавистью, но все же продолжал каждый вечер поглощать его виски.
Капоне никогда еще не чувствовал себя настолько уставшим. Он не обращал внимания на официантов, которые поспешно приводили в порядок место кровавой драмы, на то, как его помощники уносили из зала трупы. Кажется, ему потом доложили, что Ансельмо и Джунтас были еще живы и их пришлось пристрелить. Ему было все равно. На следующее утро он прочитал заметку в газетах, что тела трех предателей нашли в пригородной канаве, совсем недалеко от Чикаго. Естественно, улик у полиции не было никаких.
Но теперь его начали бояться. Бояться, как раненого зверя, от которого нужно избавиться. Этот страх распространялся по стране со скоростью лесного пожара. Власти приняли решение: Капоне должен исчезнуть. Но как, если против него никогда не существует улик? По какому делу его можно провести? Если свидетели и находились, то они предпочитали молчать, поскольку каждый знал неписаный закон мафии омерта - кодекс молчания. Если находился свидетель, то в полиции он обязан был молчать, если, конечно, ему была дорога собственная жизнь. Только в случае молчания его не оставили бы без поддержки, нашли бы деньги на адвоката и на подкуп прокурора. Наконец, можно было устроить побег. Все, что угодно, только не говорить. Заговоривший всегда умирал; он превращался в живую цель, которую найти достаточно легко. А потом следовал выстрел или имитация самоубийства, как у того мафиози, имя которого Капоне успел уже забыть, помнил только, что перед дверью его гостиничного номера дежурили на посту шестеро полицейских. По невероятной случайности все они разом заснули, а предатель повесился на простынях, выбросившись из окна. "Наверное, таким образом он хотел сбежать, но у него ничего не получилось", - пожали плечами полицейские. Молчали из страха, молчали за деньги, молчали, потому что были мертвы. Мафия была миром мертвого молчания.