У тележки было приподнято изголовье, потому Шатл не таращился на белый потолок и лампы дневного света, а глядел прямо перед собой. И без огромной радости увидал, что его ввозят в настоящий зубоврачебный кабинет. Там его встречали отвратно блестящие столики на колесиках, заставленные металлическими ванночками и банками, стеклянными пузырьками с этикетками, картонными коробками.
Тележку с Шатлом протолкали мимо зубных кресел под прожекторными лампами, мимо аппаратов в тумблерах и лампочках, мимо стола с бланками. Шатла завезли в дальний угол, где коричневела петля подзабытой ременнной передачи, готовая привести в действие допотопную бор-машину.
– Мы тут, на хер, благотворительностью занимаемся. Известность по району поднимаем, блин. А бесплатно только на этой развалине лечат. И с тебя, не боись, тоже бабок не возьмем.
Под веселый Стаканов звиздеж Шатла переложили в кресло под бор-машиной.
– Напоешь добром, мы тебя по-доброму кончим. Нам тоже некогда херней маяться.
Распрямили гнущиееся так и сяк кресло, чтоб Шатлу лежалось ровно. Подкачали педаль, поднимая Шатла на удобную высоту.
– Засандалим пару ампул и ништяк. Уснешь и путем откинешься, – Видимо, Стакана старшим поставили, раз он один разоряется.
А параша, что ему вкололи, отступала. Блин! Да ведь для того и вдули ему микстуру краткого действия, чтоб он быстро оттаял. А то бы задеревенел Шатл, валялся бы бесчувственным бревном и посмеивался, когда бы его кромсали щипцами и всаживали сверла в десны.
– Сам напросился. Чего Вензелю молчал? Лично против тебя я ничего не имею, мы ж земели, – гундел Стакан, – А вот попался бы мне в руки Шрам, я бы оттянулся с шиком. Вспомнил бы ему баньку в Виршах.
Руки Шатла опустили вниз и прикрутили резиновыми жгутами к каким-то трубкам. А ноги-то уже считай отошли от заразы, потеплело в ногах-то! А ведь интересно, продал бы Шатл Серегу, если б поверил, что Вензель готов на Серегину делянку Шатла лесником приклеить? Ведь реально Шатл на минуту засомневался.
– Короче, накричишь по-быстрому ответы, я тебе обещаю...
Пятак. Это он обходил кресло. И ему в брюхо вмазал обеими накачанными на велотренажере, укрепленными воскресным футболом ногами Шатл.
Шатл никак не ждал, что получится так здорово: Пятак впилился в угол медицинского столика, потерял опору и повалился на стеклянный шкафчик, приговаривая его к чертям. Водопад осколков посыпался на пол, будто монеты из родившего "777" однорукого бандита. Но взрыв безумных воплей вскочившего на ноги Пятака посвящался не стеклянному дождю – а осколку в раме шкафчика, об который Вензелев боец пропорол предплечье от запястья до локтевого сгиба. Кровь хлестала, как из крана.
– Бляха, звиздец! Мотай сверху жгутом! Живее, твою мать! – надрывался Стакан.
С Шатлом в зубодерню отрядили троих. Посчитали, что хватит...
– Вензеля догоняй! Надо еще кого-то в подмогу. Пятак, доковыляешь до тачки? Держи его!
Побелевший до рекламной белизны Пятак оседал на пол.
– Бляха, чего делать? – Стакан задергался в растерянности. – Значит, так. Ты тащишь Пятака. Я звоню Вензелю...
Накося выкуси! Не продал бы Шатл Сергея Шрамова ни за какие веники. Прав был Вензель расчет псов и волчар. Шатл – пес, который лучше издохнет, но чужую миску лизать не станет.
– Куда я его тащу? – заволновался третий Вензелев прихлебай. – Он как боров.
– На телегу его, идиот! – рявкнул Стакан.
– А по лестнице? Я тебе чё, Шварц?
– Короче, – попытался успокоиться Стакан. – Тащим вместе. Так. Я звоню Вензелю на трубу. Он высылает людей к этому козлу. Ты везешь Пятака в больницу. Вот так. Но сначала прикрутим лыжи этому балерону. Быстрее давай!
Шатл плохо слушал крики вензелевцев. Он вслушивался в себя. Уже отпустило спину, теплели плечи, оживала шея. Шатл не стал брыкаться, когда навалились на ноги и начали их вязать. А на кой? Можно долягаться до нового укола. А так наклевывается дельная мысль. Только бы его на пять секунд оставили одного.
С каким же нетерпением Шатл дожидался, когда тележное бренчание закатится в коридор. Не в силах дотерпеть, он даже попробовал напрягши спину, чуть дернуться вверх. Так и есть! Эти звонари не дотумкали до простецкой вещи – зубное кресло гнется на шарнирах под коленями и у пояса. А над башкой болтается зубная сверлилка на шнуре.
Ну вот, один! Шатл, как на станке для накачки пресса, вырвал торс наверх. Звякнули сочленения кресла, верхняя часть складной зубодерной мебели поддалась напору тела. Бликанул по глазам металл, стукнул по подбородку зажим для буров, и Шатл жадно, как дикарь в мясо, вцепился зубами в матерчатую оплетку шнура.
Уф! Дошедший до пика подъема отгиб кресла завалился назад, но не вернулся в полную горизонталь, а замер на полпути. А Шатлу было по рогам, горизонталь или полуподъем, главное – шнур захвачен, а Вензелевы бакланы примотали к лежаку руки и ноги, но никак не шею.
Это Шатл помнил еще по школьным посещениям зубодерен, куда в обязаловку раз в году таскали весь класс: шнур у бор-машину длиннющий, вытягивается, как пылесосный шнур, а отпустишь – сам наматывается на барабан, что скрыт под кожухом.
И вот Шатл начал свое последнее спортивное шоу. Подбородок резко вниз и вправо, лобешник резко вперед и влево. Опаньки! Шнур галстуком лег на горло. Теперь затылок резко назад и готово, петля захлестнулась на шее. Нет, Шатл не отпустит шнур, мертвой хваткой держит, почище чем питбуль. Клещами зубы не разожмешь.
И в глазах засверкал золотой дождь на фоне тающих во мраке декораций. Самая пора побеспокоиться о душе. Что ж, поможем душе покинуть бренный окорок – откинемся и, насколько путы позволяют, стечем вниз по креслу...
* * *
Тарзана пробило на чих. Он уже засморкал весь платок, закинул мокрую тряпицу за шкафы и сморкался в бумагу. Бумагу он выгребал из выдвинутого ящика стола. Прежде всматривался в нее, сдвигая брови, потом заливал соплями, комкал и также швырял за шкафы.
– У матери тоже аллергия. Только на шерсть, – откуда-то из-за шкафов подал голос Куркуль.
– У чьей матери?
– У моей.
– И чего?
– Ничего.
– А фигли гонишь? Ищи давай! – Ох как злился Тарзан, но ничего не мог поделать. Нос пылал, как перечница.
Всполошенная пыль поднималась с поносно-желтых шкафов картотеки, стряхивалась с доставаемых карточек, выбивалась из задетых занавесок. Пыль возносилась и порхала, порхала, порхала, доводя аллегрика Тарзана до чумового каления. А Куркуль все не мог отыскать по бумажке с подсказкой нужные документы. Тарзан же не мог ничем пособить, потому что вокруг Куркуля пыль прям-таки клубилась.
– Во, на букву "эр"! Пошли ящики на "эр", – докладывал откуда-то слева Куркуль. – Мой двоюродный братан – слышь, да? – в море ушел.
Тарзана согнул пополам новый приступ чиха. Сопли хлынули, как из брандсбойта. Когда же эта жопа кончится? Вензель двигал Тарзану, что наводка точная. Так какого хрена! Эх, взять бы за ворот какую-нибудь интеллигентскую крысу в очках, ткнуть мордой в ящики на "эр", путсть нашустрит, но вот, бляха, – велели копаться самим.
– ... вчера к евонной жене, – трендел Куркуль. – Звонюсь. Не открывают. Я ухо приложил, слышу – бегают. Ластами по полу шлепают. Короче, муж на море, сука в пляс...
У Тарзана навязчиво крутилась под ушами песенка из народной попсы: "Эх, дороги, ПЫЛЬ да туман, холода, тревоги, да степной бурьян". Крутилась, грозя кровавой рвотой. И не отогнать! Особенно невыносимо было выслушивать "Вьется ПЫЛЬ под сапогами, степями, полями, а кругом бушует пламя, да пули свистят".
"Достал! – Тарзан приготовился по новой наорать на Куркуля. – Пять минут тебе! Потом счетчик врубаю! И чтоб заткнулся!" – но опять накрыл сволочной чих. А Куркуль дальше безнаказанно толкал идиотские рассказки про родственников:
– ...братан же! Я ж за него кого хошь! А у меня лимонка в штанах...
Хлопнула дверь. За дальними шкафами затопали. Тарзан, отшвырнув засморканный комок бумаги, направил слезящиеся шары на проход. В проход вырулили двое. А стволы выдернули одновременно все трое.
– Нашел! – завопил закрытый от событий Куркуль.
– Пушку кидай! Кидай пушку, Тарзан! – дуло волыны, сжимаемое корягами Витьки, вытаращилось Тарзану в пузо.
– А хотелка не отвалится? – раздвинул кривую улыбу Тарзан.
Кореш Витьки поперся на голос Куркуля.
А у Тарзана в правой ноздре быстроходно набухал чих.
– Падай, суки! – с другой стороны проход перекрыл Куркуль. В его грабле, свободной от волыны, висла амбарная книга. – Лежать!
Белобрысый кореш Витька прижался к Витьку спиной. Кореша очутились в середине прохода меж картотечных шкафов. Тарзан с Витьком целились друг в друга, Куркуль типа как дуэлировал с белобрысым.
В извилинах Тарзанового чердака некстати вновь распелась все та же пластинка: "А дорога дальше мчится, ПЫЛИТСЯ, клубится. А кругом земля дымится, чужая земля".
– А-а-ч-чх! – Удерживаемый до последнего чих бацнул зычным хлопком новогодней "шампуни".
Палец Витька дрыгнулся на курке.
– Только дернись! – выпалил Куркуль.
– Библию сюда и свободен, фраер! – затарахтел белобрысый. – Перебьем же друг друга, братва!
От надрывных криков на шкафах в грязных горшках трепыхались засохшие цветочки.
– Папку и вали!
– Волыны на пол! Лежать!
– Тарзан, ты же знаешь меня, я ж не уйду!
– Ты в курсах, на кого прешь?! Вензель, слыхал про такого?!
– В морге видал я твоего Вензеля!
Как пулемет "люгер", над головами трещал-постреливал неисправный стартер лампы дневного света.
– Ты че, сявка, совсем опух на батьку Вензеля крошить?
– Ты сейчас не о Вензеле вспоминай, а о грехах несмытых.
На столе, из ящиков которого выуживал сморкательную бумагу Тарзан, вдруг затренькал телефон. Удержать пальцы, чтоб не дернулись транжирить свинцовые телеграммы, стоило больших усилий.
– Так и будем дышать друг дружке в стволы, пока не запотеют?
Дзинь-дзинь-дзтнь!.. – дразнился телефонный аппарат.
– Блин-компот, ответьте кто-нибудь, чтоб перезвонили. Зуб даю, стрелять не буду!
Дзинь-дзинь-дзтнь!.. – куражился телефонный аппарат.
– Если прикидывать реально, есть у нас шансы разойтись, как в море атомоходы?
– Не знаю, как вам, а нам за пшик башни конкретно поотрывают.
Дверь скрипит, хлопает. За шкафами дробь каблучков:
– Девочки! – аукнул неведомо какого рожна задорный женский голос, – Вы здесь?
– Пошла вон, коза! – в одну глотку рявкнули четыре бойца.
Подействовало. Захлопнулась дверь, и даже заглох телефон.
– Эй, пацаны, сдувайтесь быстрее. Баба кипеж поканала поднимать!
– Ты, бабник, первый и сдувайся.
– Апчхи!!!
– А если мы на счет "раз-два-три" вежливо и дружно все прячем стволы...
– И че, монетку бросать?
И тут из крайнего шкафа сначала поползли, а потом и посыпались наскоряк кое-как запиханные туда гроссбухи. Тарзан хотел взвизгнуть, что это не считается, когда первый том зычно грохнется об пол. Понял, что не успеет и шмальнул.
Бах! Бах! Бабах! Столб пыли размазали пороховыми газами. Кажись, одна из Тарзановых пуль засандалила Куркуля.
И тишина. Тарзан стоял, трое лежали. Двое молча, Куркуль захлебывался стонами. А Тарзану хоть бы хны, хотя он в ширину тянет на три мишени. И ведь к чертям собачьим испарилась аллергия. Блекнущий на глазах Куркуль выдавил слова прощальные:
– Матери не говори... – и расслабился навеки.
Тарзан сделал деревянный шаг вперед. Выпустил, разжав пальцы под ноги не нужную волыну. Опомнился, поднял и спрятал. Не глядя, нащупал в выдвинутом ящике следующий лист. Смял. Поджег зажигалкой "Зиппо" и кинул за шкафы. Следующий – смял, поджег, кинул. Следующий... стало приванивать паленым – типа, занялось.
Тарзан, почему-то боясь потревожить трупаки, на цирлах переступил через раскинутые руки-ноги. Подшкандыбал к загашенному братку и выцарапал книгу, всего то и делов, что посередке заложенную разовым пропуском на С. В. Шрамова. Из музейных закрома Тарзан уходил под зудящую в висках вроде угодившей в паутину мухи песню: "Выстрел грянет, ворон кружит, Твой дружок в бурьяне неживой лежит..."
Глава десятая. Великолепная шестерка.
И в пустынях, в степях, и в пампасах
Дали люди наказ патрулям
Игнорировать змей безопасных,
Но сводить ядовитых к нулям.
Развякался пейджер. Волосатая ласта перевесилась за границу койки, застучала по полу и уцепила ножку стула. Тот с шарканьем подъехал к кровати и перекувыркнулся, разбросав женско-мужские шмотки на полквартиры.
– Куда ты, пусик? Я не хочу так! – захныкала партнерша из вороха закрученных в штопор простыней.
Пальцы с наколотыми на пальцах буквами "В", "А", "С" и "Я" перещупали комья тряпок, надыбали коробочку и втянули ее наверх.
– Ну, что ты там делаешь?!
– Ща.
Умные электронные точечки сложились на экране в телегу "Сделай паузу. Виола".
– У-у, фак ю! Ни минуты личной жизни. Видит Бог, завербуюсь в Иностранный легион, там меня никто не достанет!
Но ничего не оставалось как слезать. И Вензелевская торпеда Василий Громышев по кликухе Тарзан, не довыполнив приятные мужские обязанности, решительно вышел прочь и брякнул ноги на паркет.
– Куда?!! – взвилось над кроватью из шалаша простыней.
– Меня вызывают, – хрипов из горла вырывалось больше обычного. – На работу.
"В""А""С""Я" еще раз глянул на пейджер – может, не так прочитал? Да нет, правильно прочитал. Ознакомиться с сообщением в третий раз Тарзан не успел – пейджер вырвали из рук.
Его почти жена Ленка по кличке Фактура отбежала по просторной кровати с захваченным пейджером в зону недосягаемости, плюхнулась на подушку и уперла локти в широко расставленые ноги. Жадно впилась в экран глазами с размазанной тушью. Наморщив лоб, шевеля пухлыми от перегрузок губами, прочла.
– Так и знала... Я так и знала! Сволочь! Изменщик! – брошенный пейджер шмякнулся кнопочной стороной о широкую спину Тарзана.
– Ты чего, идиотка?! Охренела?!
– А-а! – Ленка метнулась к любимому и вцепилась маникюром в его короткую стрижку. – Я тебе устрою Виолу. Шлюху завел! Кобель!
Так и не застегнув брюки, Тарзан отпустил их, схватил Ленкины руки и, как спортивный молот, метнул почти жену к центру комнаты.
– Да за такие слова... – Тарзан поспешно всовывал латунную застежку в отверстие на ремне. Это занятие ему кое-что напомнило и стало еще тоскливей, – Короче, бабы тут ни при чем.
Ленка упала на попу аккурат под люстрой. Поползла к серванту.
– Сделай паузу! – она выкатила из-под серванта килограммовую, детскую гантелину Тарзана. – Она еще издевается надо мной! Сучка твоя! Виолка!
Почти жена вскочила на ноги и пошла в новую атаку с гантелей. Голая и страшная, будто амазонка на тропе войны.
– Ну, и что делаешь? – Тарзан перехватил руку с детским грузом, вывернул, заставляя пальцы разжаться, и пинком отправил Ленку на кровать. – Дура, они из рекламы взяли. Из рекламы, дурища! Про сникерс реклама. И Виолка из рекламы. Сыр такой не жрала, что ли?
На кровати Ленка разрыдалась.
– Про "Твикс", – уточнила она сквозь рев. И, вдруг прекратив стенания, пошла в последнюю, ласковую атаку.
Уже напяливающего носки Тарзана стали гладить по самым податливым местам и их же целовать.
– Давай по-быстрому, пусик? Ну куда же ты такой, ко-отик...
– Ну, не могу я, Ленка, – взмолился не очень убедительно Тарзан, – не могу. Надо иттить. Работа такая... Мне ж Вензель башку свернет... Видит Бог... Иностранный легион... Ой... Ай... О!.. О!!. О!!! О?.. О??. О??!..
* * *
Крутые заботы навалились на Шрама клыкасто-молоткастой стаей. Тут и сгтнувший бесследно Шатл, будто французский летчик Антуан де Сент Экзюпери. Тут и какой-то опер, через секретарш ищущий Сергея Владимировича "для беседы". Ведь был засвечен в книге посетителей Зимнего дворца Сергей Владимирович и о чем-то толковал с также беспробудно исчезнувшим гражданином Ледогостером буквально за день до нашумевшего пожара.
Но опер – фигня на постном масле, таких Бескудин кладет на лопатки одной левой. А вот от того, что из трех обгоревших трупешников в Эрмитаже двое явно были Шатловскими пацанами, у Сергея под ложечкой кошки скребли конкретно.
За событиями по почерку угадывалась когтистая лапа Вензеля, типа снова начал неугомонный старец войну без объявления. И теперь Шрам рулил на любимом черном мерсюке по заснеженным колдобинам в "Углы". Потому что больше спрятаться ему было негде.
А мысли в башке плясали не о перебегающих дорогу старушках и загораживающих путь трамваях. Правильно Шрам не притормозил подготовленный еще в первую баталию удар по престижу Вензеля. Теперь, если все срастется, дело с контролируемым стариком универмагом "Гостиный двор" крепко опустит Кощея Бессмертного в глазах союзников.
Но и это не главное. Как неделю назад для Карбида, теперь для Шрама жизненно важно отковырять Эрмитажные списки.
Мусора-кагэбэшники, в натуре, бетонно наблатыкали тамаду перед свадьбой Романовской дочки. У массовика-женильщика до сих пор не отшибло даже отчеств гостей за столом Григория Романова. Тамада намалевал на бумажке прямоугольник, вдоль него понавертел сорок шесть кружочков, в которые навставлял цифирки согласно пунктикам из списка. Понятно, дядя Гриша проходил номером первым. Невеста с женихом – вторым и третьим. То есть рассадка за столом являлось реальной картой расстановки сил на верхотуре застойной ленинградской власти.
Чуть больше половины из сорока шести кружочков Романовской гвардии были, ясен вяз, мадамы. Шрам отбраковал их сразу. Баб по серьезному тогда в дела не пускали. Женщина – существо дырявое, чего ни возьми, в ней плохо держится.
Мужиков же натикало девятнадцать человек. Коли прикидки верные, то кто-то из девятнадцати, не выключая самого дядю Гришу, лямзил из Эрмитажа барахло и мочканул фотографа параллелившего для себя знаменитый списочек. Но вот шут его знает, сам ли таинственный рационализатор опосля всех исторических передряг банковал со списками или передал их кому-то из уже своего ближайшего круга?
Шрам кинул тему на Антона. По ленинградскому заметному народу Антон-Понтон давно наковырял и загнал в компьютер целую гору сведений. Чего было не загнано, не так уж тяжело оказалось подковырять за один день.
Работенка сходу облегчалась тем, что куча народу померла естественной и прочей смертями. В застойной когорте и без того молодых набиралось раз два и обчелся, а еще времени с тех пор отмоталось не на один полновесный срок по сто второй. Другие доживали последние годочки на пенсиях: кто среди нахапанного добра, кто совсем в ауте, докатившись до уровня простого российского пенсионера. Шрама же могли заинтересовать лишь взмывшие по жизни высоко вверх.