Свет дня - Эрик Эмблер

Герой известного английского мастера остросюжетной прозы Артур Абдель Симпсон, журналист без гражданства и постоянной работы, от безысходности совершает необдуманные и рискованные поступки, и только изрядное везение спасает его от тюрьмы, когда он перевозит оружие через турецкую границу.

Содержание:

• Глава 1 1

• Глава 2 6

• Глава 3 12

• Глава 4 18

• Глава 5 22

• Глава 6 27

• Глава 7 34

• Глава 8 38

• Глава 9 44

• Глава 10 48

• Глава 11 53

• Глава 12 57

• Примечания 59

Эрик Эмблер
Свет дня

Глава 1

Короче говоря, все свелось к удивительно простой альтернативе: если бы меня не арестовала турецкая полиция, то наверняка это сделала бы греческая. Так что у меня практически не было выбора и пришлось делать то, что мне приказал этот чертов, хренов и так далее Харпер. Потому он, и только он один виноват во всем том, что со мной произошло впоследствии…

Тогда мне почему-то показалось, что передо мной американец. Во всяком случае, он выглядел как американец - высокий, в просторном светлом костюме, узкий галстук, рубашка с отложным воротничком, вечно молодо-старое, старо-молодое лицо и короткая стрижка "под ежик". Говорил он тоже совсем как самый настоящий американец или, на худой конец, как немец, проживший в Америке далеко не один год. Сейчас-то я, само собой разумеется, прекрасно знаю, что никакой он не американец, но тогда… тогда был абсолютно уверен, что имею дело с чистопородным янки. Об этом красноречиво свидетельствовал даже его здоровенный чемодан - искусственная кожа, имитация застежек под дорогую бронзу… Что-что, а американский багаж я узнаю с первого взгляда! Вот если бы мне удалось для начала заглянуть в его паспорт, тогда, конечно, другое дело…

Он прибыл в афинский аэропорт рейсом из Вены. Хотя вполне мог бы прилететь из Нью-Йорка, Лондона, Франкфурта или даже из далекой загадочной Москвы. Точно определить это не представлялось возможным - на чемоданах не было ни гостиничных наклеек, ни ярлыков, поэтому я, естественно, предположил, что он явился к нам из Нью-Йорка. И эту ошибку мог сделать любой, абсолютно любой человек.

Нет, нет, так не пойдет! Хватит мямлить и хныкать, будто мне есть чего стыдиться. Я ведь просто пытаюсь честно и откровенно объяснить, что, собственно, со мной случилось. И почему…

Ведь тогда мне даже в голову не приходило, что этот человек совсем не тот, за кого его можно было принять, поэтому, как только в аэропорту он попался мне на глаза, я тут же к нему подошел. Частный извоз туристов на прокатных машинах для меня, конечно, побочное занятие - вообще-то по профессии я журналист, - но, поскольку в последнее время моя жена Ники все больше и больше жаловалась на нехватку новой одежды, мне поневоле пришлось уделить внимание этому неблагодарному занятию. Во всяком случае, на данный конкретный момент жизни. Кроме того, мне тоже, как ни странно, очень нужны были деньги, а у этого, так сказать, туриста они, похоже, имелись. Причем, судя по его внешнему виду и манере поведения, в достаточном количестве. Скажите, ну разве можно считать зарабатывание денег преступлением? По-моему, нет.

Я конечно же совсем не собираюсь жаловаться на бедность, хныкать и плакаться в жилетку, но вот чего терпеть не могу, так это откровенного лицемерия и притворства! Когда человек по собственной воле отправляется в район "красных фонарей", все молчат, будто воды в рот набрали, но вот когда кто-то, искренне желая помочь другу, приятелю или просто соседу, подсказывает ему, в какой именно бордель лучше всего пойти, тут все начинают вопить от негодования словно резаные. Лично мне все это представляется просто отвратительным. Неужели нельзя отнестись к этому более терпимо, с той или иной долей юмора?! Кстати, если мне и есть чем гордиться, так это именно моим здравым смыслом и… здоровым чувством юмора.

Кстати, мое настоящее имя - Артур Симпсон.

Нет! Уж коли обещал до конца быть честным и откровенным: мое полное имя - Артур Абдель Симпсон. Абдель, потому что моя мать была египтянкой. Собственно говоря, я и родился-то в Каире. Зато мой отец был кадровым британским офицером, поэтому я считаю себя британцем до мозга костей. И вся история моей жизни подтверждает это.

Когда я появился на свет, отец служил старшим сержантом вспомогательного армейского полка, однако уже в 1916 году его произвели в лейтенанты-квартирмейстеры. Где-то год спустя он погиб. Поскольку я тогда был еще слишком мал, чтобы со мной могли поделиться всеми подробностями, я, естественно, думал, что его убили турки в бою, но потом мама все-таки рассказала мне, что его просто-напросто переехал армейский грузовик, когда он возвращался домой из офицерской столовой. Само собой разумеется, "в подпитии".

Мама конечно же получала за него офицерскую пенсию, но ее, естественно, не хватало, и кто-то посоветовал ей обратиться в благотворительную Ассоциацию сыновей погибших офицеров, в результате чего меня определили в британскую школу в Каире. Но мама продолжала и продолжала куда-то писать насчет меня, а поэтому, когда мне исполнилось девять, пришел ответ, в котором сообщалось, что если у нас в Англии есть какие-нибудь родственники, у которых я мог бы жить, то Ассоциация готова платить за мое обучение там. Мама тут же вспомнила, что в юго-восточной части Лондона живет замужняя папина сестра, которая без особых возражений согласилась меня принять, когда ассоциация - очевидно, чтобы отвязаться от нас, - предложила выплачивать ей двенадцать с половиной фунтов в неделю на мое содержание. Для мамы это было огромным облегчением, потому что теперь она могла наконец выйти замуж за уже далеко не молодого, совсем не симпатичного мистера Хафиза, к тому же сильно меня недолюбливающего, после того как я застал его с ней в постели и сказал об этом местному имаму. Мистер Хафиз занимался ресторанным бизнесом и был жирным как свинья. Видеть человека его возраста и внешности в одной постели с мамой, с моей мамой было до крайности отвратительно.

Меня отправили в Англию на военном корабле под присмотром медицинской сестры судового лазарета. Уезжал я без малейшего сожаления, тем более что мне никогда - даже в детстве - не доставляло удовольствия быть там, где меня не хотели.

Большинство пациентов лазарета составляли, как они сами себя называли, "венерики", и я, с нескрываемым интересом слушая их истории, успел получить от них немало, как оказалось, весьма полезных для последующей жизни знаний, прежде чем моя матрона - "старая сука", иначе просто не скажешь - узнала об этом и перевела меня из лазарета на весь остаток пути к судовому физкультурнику. Моя тетя в Лондоне тоже оказалась сукой, но там меня по крайней мере хотели. Пусть даже только из-за денег, но хотели. Ее муж, бухгалтер, часто болел, не ходил на работу, поэтому мои двенадцать с половиной фунтов в неделю пришлись им очень и очень кстати. Более того, она просто боялась быть со мной "очень большой сукой": дело в том, что к нам довольно часто наведывался чиновник из Ассоциации, чтобы проверить, как у меня идут дела, и, если бы я пожаловался ему на плохое обращение, меня немедленно у них забрали бы. Соответственно, и деньги тоже. Таким образом, подобно многим мальчикам моего возраста я, похоже, стал для них, как сейчас принято говорить, "небольшой, но все-таки проблемой".

Школа находилась на люишемской стороне лондонского района Блекхит. На ее впечатляющем фасаде красовалась здоровенная мраморная доска с крупной надписью, золотыми буквами:

"СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА "КОРАМ"

Для сыновей погибших офицеров

Основана в 1781 году "

Прямо над доской в кирпичное тело здания был вделан большой герб школы и выгравирован девиз на латинском языке: "Mens aequa in arduis". По словам нашего латиниста, это была цитата из Горация, однако учитель английского предпочитал переводить ее известными словами Киплинга: "Если ты способен не терять головы, когда все вокруг ее теряют, ты станешь Человеком, сын мой!"

Это учебное заведение не было частной школой для избранных, типа Итонской или Винчестерской, однако управлялось и содержалось на основе точно таких же принципов и правил: платное для всех без исключения обучение, телесные наказания, несколько ребят из местных муниципальных школ, которые учились там по специальной стипендии… Думаю, школе они были нужны в основном из-за субсидий городского Совета по образованию, хотя обычно их было не больше двадцати или максимум двадцати пяти на всю школу.

В 1920 году в нашу школу назначили нового директора, которого звали мистером Брашем и которому мы сразу же дали кличку Щетина. До этого он учительствовал в одной частной школе, так что неплохо знал, как вести школьные дела. Прежде всего новый директор уволил двух пожилых учителей, что, по нашему единодушному мнению, было очень даже хорошо, а во-вторых, заставил всех учителей надевать университетские халаты и шапочки во время утренних коллективных молитв… Еще он любил повторять, что у "Корама" довольно хорошие традиции, хотя он, возможно, и не такой старый, как, скажем, Итон или Винчестер, но зато наверняка старше Брайтона или даже Клифтона. А характер и традиции - это самое главное! Важнее любой зубрежки и даже усердия… Кроме того, новый директор сумел убедить нас не читать запоем всякий книжный мусор вроде популярной тогда "Пышечки" и "Смертельного магнита", а переключиться на по-настоящему стоящих писателей вроде Стивенсона, Талбота Рида и им подобных…

Когда мой отец погиб под колесами грузовика, я был еще слишком мал, а потому совсем его не помнил, однако парочка любимых выражений отца навсегда запечатлелась в моей памяти - возможно, потому, что он очень часто вслух говорил их маме и своим армейским друзьям, когда те приходили к нам в гости. Одно из них было - "никогда не высовывайся", а другое - "хренотень всегда засоряет мозги".

Скажете, что эти выражения вряд ли можно считать принципами, достойными британского офицера и джентльмена? Не знаю, может быть, спорить не буду. Замечу только, что считаю их вполне достойными любого уважающего себя человека, тем более что в школе "Корам" они работали более чем хорошо. Например, мне довольно скоро стало ясно, что ничто так не раздражает наших учителей, как неряшливый почерк. Некоторые из них вполне могли поставить за не совсем правильный, но очень аккуратно написанный ответ куда более высокий балл, чем за абсолютно правильную работу с кляксами, исправлениями и тому подобными огрехами. А поскольку я всегда писал достаточно чисто и аккуратно, то и оценки мои, как правило, были высокими. Далее, когда учитель, задав какой-нибудь вопрос, спрашивает, кто знает ответ, ты всегда можешь поднять руку, даже если ничего не знаешь… но только при условии, что до тебя руки уже подняло несколько других энтузиастов и при этом будешь улыбаться. То есть именно приятно улыбаться, а не щериться или ухмыляться. Тогда учитель наверняка отметит твое усердие, однако трогать или проверять не будет.

А что касается ребят, то взаимоотношения с ними у меня сложились вполне доброжелательные, а с некоторыми даже по-настоящему дружеские. Поскольку я родился в Египте - а это не было ни для кого секретом, - мне, конечно, сразу же дали кличку Араб, хотя я, как и мой отец, светловолосый. Но тут ничего не поделаешь - обычная школьная традиция. Ломка голоса у меня произошла довольно рано, когда мне исполнилось всего двенадцать, и вскоре я вместе с пятиклассником Джоунсом, которому уже исполнилось пятнадцать, начал по вечерам ходить в местный ночной клуб "Хилли филдс", знакомиться с девушками - "снимать телок", как говорили в армии, - и очень быстро обнаружил, что далеко не все из них категорически возражают, если им засовывают руку под юбку или даже позволяют себе нечто большее… Иногда мы задерживались там допоздна, и тогда мне приходилось либо вставать пораньше, чтобы успеть до школы приготовить уроки, либо просить тетю написать директору объяснительную записку - мол, из-за сильнейшей головной боли я, к сожалению, не смогу присутствовать на занятиях. В крайнем случае я всегда мог позаимствовать тетрадь у мальчика по имени Риз и на перемене, спрятавшись в туалете, все оттуда списать. Риз страдал от множества возрастных прыщей и не возражал против списывания у него готовых ответов. Более того, ему, похоже, это даже нравилось. Но делать это приходилось очень осторожно, поскольку он был самым настоящим "книжным червем" и, списывая у него слово в слово, можно было получить самую высокую отметку, что в моем случае учитель сразу же счел бы подозрительным… Однажды я получил пятерку с плюсом за письменную работу по химии, а затем преподаватель, очевидно разобравшись, что к чему, как следует выпорол меня тростью "за мошенничество". Мне этот тип никогда не нравился, поэтому при первом же удобном случае я ему отомстил, с удовольствием вылив из колбы концентрированную серную кислоту на кожаное сиденье его дорогого велосипеда. Но вывод из этого урока тем не менее сделал: никогда не пытайся показать себя лучше, чем ты есть на самом деле! Полагаю, именно так я и поступал всю оставшуюся жизнь.

В Англии, как всем, наверное, прекрасно известно, обучение в закрытых частных школах направлено не столько на приобретение глубоких познаний, сколько на формирование характера будущего британского джентльмена: он должен уметь играть по правилам, стоически воспринимать и переносить трудности жизни, говорить и выглядеть всегда в полном соответствии со сложившимися обстоятельствами…

В этом смысле лично мне пожаловаться не на что, и сейчас, оглядываясь назад, я испытываю к школе "Корам" только чувство самой искренней благодарности. Хотя, честно говоря, не могу сказать, что сам процесс "формирования джентльмена" доставил мне особое удовольствие. Например, драки: они считались занятием, достойным настоящего мужчины, и, если ты уклонялся от них, тебя сразу же называли "трусливой неженкой". Причем это унизительное прозвище прилипало очень и очень надолго со многими неприятными для тебя последствиями. Я, кстати, до сих пор не могу назвать трусом человека, который не хочет, чтобы его до крови лупили кулаками по лицу. Не говоря уж о том, что если мне приходилось бить кого-либо в ответ, то я, как правило, либо вывихивал себе большой палец, либо до крови сдирал костяшки собственных пальцев. В конечном итоге я, конечно, нашел выход из положения - научился в неминуемых драках использовать школьный ранец с торчащим из его кармашка острым кончиком ручки или линейки, но полюбить их или хотя бы привыкнуть к ним так никогда и не смог. Равно как и к любому иному виду насилия…

Точно так же мне были не по душе любые, абсолютно любые проявления несправедливости. Моя последняя учебная четверть в школе "Корам", которая, по идее, должна была бы мне понравиться больше всех остальных, хотя бы потому, что была самая последняя, оказалась тем не менее бесповоротно загубленной.

И виновен во всем этом был Джоунс, тот самый Джоунс, с которым мы в свое время любили захаживать в ночной клуб "Хилли филдс". Школу он тогда уже закончил и работал у своего отца в гараже, но мы время от времени встречались и даже ходили в тот же самый клуб. Однажды вечером Джоунс показал мне длинную-предлинную поэму, напечатанную мелкими буквами на четырех страницах. Ему сунул ее клиент, уезжая из гаража на починенной машине. Поэма называлась "Очарование волшебства". Предположительно (но совсем не обязательно) написал ее лорд Байрон. Или кто-то другой… В общем, начиналась она так:

Однажды душным летним днем,
Забывшись в полусне, лежал я у себя в мансарде,
Думая о нем, о счастье молодом…

Короче говоря, его полусон прервал громкий серебристый смех, звучавший где-то совсем рядом. Оказалось, он доносился через дыру в стене из соседней комнаты. Наш герой встал, подошел к той дыре и увидел юношу и девушку, занимающихся тем, чем и следует заниматься в их возрасте. А затем, конечно очень поэтически, но при этом весьма подробно и со множеством интереснейших деталей, описывалось то, что они делали последующие полчаса. Пикантный материал, ничего не скажешь. Хотя и опасный…

Сначала я сделал с нее всего несколько копий и дал почитать моим школьным приятелям, но потом, увидев, какой неимоверно большой интерес проявляют к поэме мои однокашники, стал брать с них по четыре пенса за право переписать текст для себя. Деньги потекли ко мне рекой, пока один четвероклассник не ухитрился забыть свой экземпляр в кармане спортивной куртки для крикета и его случайно не нашла его мама. Разгневанная столь неожиданной находкой, она тут же отправила "эту омерзительную непристойность" Щетине вместе с, мягко говоря, весьма эмоциональной жалобой на то, что школа, похоже, "смотрит на такое безобразие сквозь пальцы". Чтобы найти источник этой крамолы, директор начал с пристрастием допрашивать всех ребят, одного за другим, и в конечном итоге, разумеется, добрался до меня. Отчаянно стараясь оправдаться, я сказал, что случайно получил эту поэму от парня, который окончил нашу школу в прошлом году. Его достать Щетина, конечно, уже не мог, но и мне, полагаю, вряд ли поверил. Он сидел с багровым лицом, размеренно постукивая карандашом по столу, и бесконечно повторял одну и ту же фразу: "Грязный извращенец, грязный извращенец…" Помню, мне тогда даже подумалось, уж не поехала ли у него крыша… Наконец посмотрел мне прямо в глаза и сказал, что, поскольку это моя последняя четверть, он не может выгнать меня из школы, но категорически запрещает мне какое-либо общение с более юными мальчиками вплоть до самого последнего дня моего пребывания здесь! Сурово, ничего не скажешь, но, к счастью, не отправил меня на экзекуцию и не написал в Ассоциацию, что тоже немало. Хотя я все равно очень расстроился. И вполне возможно, именно поэтому я так и не смог поступить потом в колледж. Во всяком случае, такое тоже не исключено.