– Casa del Brian сгорел целиком, – говорит она.
Внутри у него, где-то в области желудка, проскальзывает искра… – чего – подозрения?.. – и он интересуется:
– Как же ты выбралась?
– Ну, Брайан меня исколошматил, и дону Уэртеро этого вроде бы показалось достаточно.
– И он тебя просто отпустил?
– Нет, – отвечает она, глядя ему в глаза эдаким циничным, умным, отчасти сердитым взглядом. – Он меня не просто так отпустил.
– Что это значит?
– Сам понимаешь, что это значит.
Они глядят друг на друга, и он словно бы со стороны наблюдает, как его рука тянется к ней, расстегивает верхнюю пуговицу на ее блузке, и Тим задается вопросом: откуда в нем силы еще и для этого? Она не пошевелилась, чтобы его остановить, так что он расстегивает одну пуговицу за другой, показываются ее груди в тонком черном бюстгальтере, и он чувствует, как на него накатывает восхитительный жар.
Он приподнимает одну прекрасную грудь над чашечкой бюстгальтера, потом наклоняется и нежно целует сосок, чувствуя ее длинные пальцы у себя на затылке, ощущая, как сосок под его языком делается упругим и сочным. Он оставляет его и вытаскивает ее блузку из джинсов, потом сползает на пол и снимает с нее обувь, все продолжая удивляться: что за человек, черт дери, все это делает? Ведь это же не я!
Она откидывается на спинку, и он стаскивает джинсы с ее чудесных длинных ног и потом снимает с нее черные трусики, которые кажутся такими мягкими даже по сравнению с мягкой кожей ее ног. Он смотрит, как они сползают с ее ног на дешевый ковер на полу, и потом поднимает глаза на треугольник рыжеватых волос. Он скользит руками вверх по ее ногам, мягко разводя их, и опускает голову вниз. Ее руки хватают его за плечи, когда он касается ее языком. Даже несмотря на то, что у него все напрягается и подрагивает под джинсами, он касается ее медленно и любовно, потому что ее били, и он считает, что она заслуживает нежности, и он чувствует языком вкус предстоящей награды за свое терпение.
Элизабет стонет почти неслышно, ведь в соседней комнате спит ребенок. Тим не спешит, он поднимает глаза на ее лицо, ему не верится, что это он – с такой красивой женщиной и что ей это нравится; одну руку она положила ему на плечо, а другой пощипывает себя за соски. Он продолжает смотреть на ее лицо и несколько минут спустя, когда она, изогнувшись, чуть отодвинулась и насадила себя ему на язык, и – ему не верится, но он кончил одновременно с ней.
Вскоре он снова готов, извиваясь, избавляется от одежды, и вот он у нее внутри, они тесно сплелись, обняв друг друга и раскачиваясь вперед-назад, и на этот раз она вскрикивает, и он, целуя, чувствует влагу на ее щеках.
Некоторое время они лежат в молчании и покое, Тим ощущает теплую влажность ее кожи и слушает, как она дышит, и жизнь в кои-то веки кажется ему безмятежной.
Эта расслабляющая тишина совсем убаюкала его, как вдруг она шепчет ему в ухо:
– А теперь скажи мне правду.
– О чем? – Ему хочется спать.
– О том, кто ты на самом деле.
И сна у него – ни в одном глазу.
56
– Я Бобби Закариас, – говорит Тим.
– Нет, это неправда.
Его обезоруживает именно ее уверенность. Он сидит на унитазе, глядя, как Элизабет моется махровой салфеткой под душем.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает он без всякого вызова, скорее с интересом.
– Детка, женщину обмануть нельзя, – отвечает она.
Тиму не хочется развивать эту тему, и он осведомляется:
– И давно ты поняла?
– С первой минуты.
– С первой минуты?
Она улыбается и кивает.
С какой первой минуты, недоумевает Тим. С той минуты, как он вышел к бассейну у Брайана, или с той минуты, когда она вынула его член из штанов? Но по-настоящему он хочет узнать не это и спрашивает:
– А зачем ты мне рассказала про Уэртеро? Держала бы язык за зубами и позволила бы им меня убить.
Элизабет вытирается полотенцем и начинает натягивать джинсы.
– Это было бы нечестно, – замечает она, – позволить, чтобы тебя убили за то, что сделал Бобби.
– А что сделал Бобби?
Вскальзывая в блузку и застегиваясь, она предлагает:
– Давай сначала ты.
– Что – сначала я?
– Ответишь, кто ты, черт побери? И с чего это ты носишься туда-сюда и прикидываешься Бобби? И где сам Бобби?
В кои-то веки она, кажется, спрашивает серьезно, думает Тим. Эта ее издевательская улыбочка пропала, вокруг глаз – морщинки. Она выглядит старше, чем ему казалось. Старше и милее.
– Ты его любила? – спрашивает он.
– Когда-то.
– А сейчас?
Она пожимает плечами.
Тим набирает побольше воздуха и произносит:
– Меня зовут Тим Кирни, и я конченый неудачник. ДЕА заключило со мной сделку: чтобы я притворился Бобби Зетом, тогда они смогут обменять меня на своего агента, которого держит у себя Уэртеро.
Элизабет смотрела на него, ожидая, пока он выложит остальное, потому что она задала ему три вопроса, а он ответил на два. А он не хотел отвечать на третий. Лучше бы солгать и сказать, что он не знает, но женщина поступила с ним честно там, на старом ранчо, и она выстояла, когда Брайан бил ее пряжкой, так что Тим считал, что она заслужила честный ответ.
– А Бобби мертв, – говорит Тим.
Он встает, готовясь подхватить ее, если она, к примеру, станет падать в обморок, как это проделывают женщины в кино, однако она остается на ногах и бьет в самую точку:
– Как он умер?
По ее интонации он чувствует: она думает, что Бобби шлепнули, и он уже хочет сказать "от естественных причин", но тут вспоминает, что в наркобизнесе это и в самом деле естественная причина смерти – когда тебя шлепают.
Поэтому он говорит:
– Сердечный приступ.
– Ты шутишь.
– Под душем, – уточняет Тим. – Агенты ДЕА его взяли и собирались обменять, а он умер от сердечного приступа под душем.
– Только и всего?
– Только и всего, – повторяет он. И, помолчав, спрашивает: – Как ты, в порядке?
Она отзывается:
– Не тревожься обо мне… Никогда не представляла себе мир без Бобби. Ну да, я его столько лет не видела, но он всегда где-то был, понимаешь?
– Конечно.
И тут ее как прорвало. Тим видел такое в тюрьме: какой-нибудь парень за много месяцев слова не вымолвит, а потом на него находит, и он начинает, не думая, выбалтывать все, что у него в голове.
– Знаешь, когда я попадала во всякие переделки, – начала она, – без денег, или если меня бросал какой-нибудь мужик, или если дорожный патруль находил у меня в машине окурок косяка, – мне нужно было сделать только одно: позвонить Монаху, – и все улаживалось. За меня все улаживали, и это все Бобби, он мне протягивал руку, как бы далеко ни был.
– А.
– И я тоже всегда была готова ему помочь, – продолжила Элизабет. – Я с ним не виделась, но иногда ему нужен был кто-то, кому он мог доверять, и он передавал мне какое-нибудь поручение, и я его выполняла, любое.
– Двустороннее соглашение.
– А теперь он ушел.
– Да.
– Совсем ушел.
– Ага. – Тим вставляет в ее исповедь междометия, позволяя ей выговориться.
– Такое чувство, словно мир больше никогда не будет прежним.
Точно-точно, без балды, думает Тим. И для нее, и для меня.
– Так почему бы тебе им это не объяснить? – спрашивает она.
– Кому? Что?
– Объяснить дону Уэртеро, что ты не Бобби, – растолковывает она. – Что Бобби мертв.
Он качает головой:
– Не пойдет. Слишком много было крови, и потом, у меня на хвосте все равно останется ДЕА.
Не говоря уж об "ангелах ада". О них он даже не упомянул.
– Да нет, я это разрулю, – продолжает Тим. – Улажу дело с Уэртеро и потом унесу ноги из страны.
– И как ты собираешься это сделать?
– Пока не знаю, – признается он. – Но, как бы там ни было, ты лучше отвези ребенка матери.
Она фыркает:
– Оливия и не заметила, что его нет. Ей абсолютно наплевать.
– Ну все-таки…
– Он хочет быть с тобой.
– И что?
– Он думает, ты его папа.
– Он знает? – уточняет Тим. – Про Бобби?
– Он ребенок, – отвечает она. – А не идиот. Конечно, он знает. Бедняжка вырос, зная, что его папа – что-то вроде легенды, и тут вдруг легенда появляется и защищает его, как никто никогда не делал, как это тебе? Подхватывает его и вырывает из этого сумасшедшего дома как герой какого-нибудь мультфильма, который он видел по телевизору. И с кем после этого, по-твоему, он захочет быть?!
– Господи, что это на тебя нашло?
– В общем, нельзя так играть с ребенком, – заявляет она. – То отдавать его, то забирать.
– Как ты?
– Именно… – соглашается Элизабет и, помолчав немного, спрашивает: – Так что ты собираешься делать?
– Собираюсь повидаться с Монахом, – говорит он. – Если я хочу уехать из страны, содержать ребенка и обеспечивать его безопасность, мне понадобятся деньги. Куча денег. Деньги, чтобы расплатиться с Уэртеро, деньги, чтобы убежать, чтобы прятаться, чтобы на что-то жить. А у Монаха есть деньги, верно?
– Это деньги Бобби.
– Ни хрена! – возражает Тим. – Это мои деньги. Мне достались враги Бобби, его проблемы, его тоска, его ребенок, а стало быть, и его деньги.
– А как насчет его женщины? – осведомляется она.
Он пристально вглядывается в ее зеленые глаза.
– Зависит от его женщины, – отвечает он и с этими словами, гордо выпрямившись, выходит из ванной, уверенный, что это самый лучший уход со сцены, какой ему в жизни удавался.
Элизабет подносит махровую ткань к лицу. Чувствует успокаивающую влагу и смотрит в зеркало. Проводит длинным ногтем по лицу, ото лба до подбородка, и глядит на едва заметный красноватый след.
"Ты совершила несколько идиотских поступков в своей так называемой жизни, – думает она, – но когда ты позволила этому милому мальчику удрать от Брайана, это был самый тупой поступок. А если ты опять позволишь ему удрать, это будет…"
– Тупость, тупость, тупость, Элизабет, – говорит она в зеркало. Да что это с тобой нынче, неужели ты не можешь переспать с парнем, не поглупев и немножечко не влюбившись? – Черт! – произносит она. – Любовь? – И отвечает себе словами из знаменитого хита Тины Тернер: – "При чем тут любовь?"
Из спальни слышится ровное дыхание спящего ребенка.
57
Монах вздрагивает, когда звонит телефон срочной связи. Это, в общем-то, не звонок, а мурлыкающая вибрация, но ему все равно мерзко. Он ставит латте на столик и слышит в трубке:
– Ты мертвец.
– Бобби? – спрашивает Монах. – Слава богу! У тебя все в порядке?
Надо же, до чего непринужденно беседует с ним этот тип! Тим стоит в телефонной кабинке на общественном пляже в Лагуне, слушает это вранье и не верит своим ушам.
Все-таки он говорит:
– Монах, один из твоих ребят пытался воткнуть мне нож в спину, а ты спрашиваешь, как мое здоровье?
Монах игнорирует это обвинение:
– Бобби, кто были эти парни? Люди Уэртеро?
– По-моему, ты не остался там, чтобы это выяснить.
– Я надеялся отвлечь на себя одного-двух, – объясняет Монах. – Чтобы раздробить их силы.
– Ну и как, много побежало за тобой?
– Надо нам быть осторожнее, – призывает его Монах. – Один из них утащил деньги Бобби и паспорт. Извини, но я ничего не мог сделать, у него была пушка. Это же всего лишь деньги, верно? Где ты, Бобби?
– Скажу где, и ты кого-нибудь ко мне подошлешь?
– А то как же, – соглашается Монах. – Отвезем тебя в безопасное место, пока не сумеем во всем этом разобраться.
– Я уже во всем разобрался, – отвечает Тим. – Ты ободрал Уэртеро и оставил товар себе. Деньги тоже.
В голосе Монаха слышится обида:
– Как ты можешь так думать?
– Могу, как видишь.
– Бобби… – Разговаривая, Монах смотрит в окно.
Дымка над океаном еще не разошлась, он глядит вниз, на пляж под скалой, и видит женщину, играющую с ребенком в тарелочку-фрисби. Ребенку сейчас положено быть в школе, думает Монах.
– Хочу, чтобы ты посмотрел мне в глаза и сказал, что ты бы так не поступил, – говорит Тим.
– Я только рад…
– Славно, – перебивает его Тим. – Пещера в Солт-Крике, сегодня вечером. В одиннадцать. И на этот раз приходи один, сукин ты сын.
– Пещера в Солт-Крике? – смеется Монах. – Это что, Бобби, как в "Острове сокровищ"? Мы что, впадаем в детство?
– Знаешь, что я думаю, Монах?
– Что ты думаешь, Бобби?
Все, хватит, сердится Тим. Похоже, парень хочет еще немного поводить Бобби за нос. Он считает, у него хватит крутизны водить Бобби за нос.
– Я думаю, что ты – как банк, – не выдерживает Тим. – Что ты столько времени заботился о моих деньгах, что уже начал думать, будто это твои деньги.
– Все они – к твоим услугам, Бобби, – откликается Монах. – Говоря метафорически. Ну то есть большая часть – в виде живой наличности, так что ты можешь получить их когда пожелаешь. Другие денежки – в виде долгосрочных инвестиций в открытых фондах, в холдингах, которые работают с недвижимостью…
– Сейчас меня интересуют живые наличные, – заявляет Тим, – и лучше бы им живенько поплыть в моем направлении. А часть их, возможно, должна будет отплыть обратно к дону Уэртеро.
– Ну, кесарю кесарево…
– В общем, так, – говорит Тим, который не понимает, какого черта в его дела должен впутываться какой-то итальяшка, но ему плевать. – Приходишь туда сегодня вечером с деньгами, один. Или ты – дохлый ублюдок. Capisce?
– Я понимаю.
Монах кладет трубку и выходит на террасу. Лучи солнца пробиваются сквозь туман, обещая еще один солнечный южнокалифорнийский день. Еще один день в раю, думает Монах.
58
Тим сидит на крыльце домика, глядя, как Кит с Элизабет дурачатся на пляже. На носу модные темные очки, купленные в дорогом магазинчике в центре Лагуны.
Он подставляет лицо солнцу, которое жарит вовсю, и смотрит на голубую воду и гребни волн – словно кто-то провел мелом белые линии на синем прямоугольнике океана. Это – крутая Калифорния.
Тим думает, что жизнь, если только суметь за нее ухватиться, – штука очень неплохая.
Кит бегает по пляжу, веселится. Мальчишка не смог бы правильно бросить фрисби, даже если б от этого зависела его жизнь, он кое-как пуляет ею в Элизабет, которая играет ненамного лучше, чем он, ну, или притворяется, что ненамного лучше. Она бросает тарелочку обратно, и мальчишка пускается бежать, гонясь за вращающейся штуковиной, и смеется как дурачок, и вопит от восторга, когда ему приходится ловить фрисби по щиколотку в холодной воде.
И даже такой конченый неудачник и профессиональный преступник, официально признанный асоциальным типом, как Тим Кирни, понимает, что ребенок на седьмом небе от счастья, потому что у него наконец-то составилась настоящая комбинация мама-папа-сын, хотя бы ненадолго, и он извлекает из этого максимум удовольствия.
Тим стаскивает рубашку и натирается солнцезащитным кремом "Bain de Soleil". Он отдыхает, сидя на солнышке, слушая волны, вдыхая соленый воздух и ощущая, как грудь овевает прохладный ветерок. Он чертовски расслабился – может, впервые в жизни.
При этом он понимает, что сейчас опасно расслабляться, но ему наплевать, что сегодня вечером ему надо будет превращаться в идиота и совершать идиотские поступки, но сейчас-то у него есть место на пляже, и прекрасная женщина, и потрясающий ребенок… Отсиживая пожизненный срок в тюрьме, он и мечтать не мог, что когда-нибудь станет жить вот так.
Кит замечает, что Тим чуть ли не дремлет, решает, что это не по правилам, и зовет его поиграть. Что делать? Тим с притворной неохотой встает, быстренько выходит на песок и начинает перебрасываться с ними тарелочкой. Элизабет смотрит на него очень нежно-сексуально, и мальчишка вне себя от восторга, ведь они устраивают типичное семейное пляжное развлечение.
И Тим думает что-то вроде "спасибо тебе, Бобби Зет, где бы, черт тебя дери, ты сейчас ни был".
Все просто отлично, но дело в том, что тебя могут грандиозно обставить, а ты даже подозревать не будешь, – именно это и происходит с Тимом, пока он на пляже перебрасывается с Китом фрисби.
Иногда подстава от тебя совершенно не зависит: просто мир уж так устроен, а иногда – потому что ты сам засыпался на какой-то мелочи. В данный момент происходит второе – далеко от этой милой прибрежной домашней сценки с участием Тима.
Чтобы засыпаться, Тим сделал вот что: он купил машину в баррио.
До того парня, который ему ее продал, дошли слухи, что серьезные ребята в Восточном Лос-Анджелесе ищут одного типа, который похож на того, кто купил у него тачку. Заплатил наличными и чертовски спешил. Ни тебе тест-драйва, ни поторговаться, ни позадавать вопросы… Деньги – ключи – документы, ese.
Так что парень из баррио в Сан-Хосе-Капе задумался: может, он сумеет на этом что-нибудь выгадать? И он звонит одному, тот звонит другому, другой звонит еще кому-то, и очень скоро парня соединяют с Луисом Эскобаром, а парень знает, что это один из самых серьезных людей в Восточном Лос-Анджелесе.
Таким образом неосмотрительность Тима позволяет Луису Эскобару получить описание транспортного средства, и, черт дери, его номер, и "он-поехал-туда-то", и, пока Тим наслаждается жизнью на пляже, Луис Эскобар командует своими войсками, разыскивающими автомобиль.
Луис Эскобар – человек осторожный. Луис верит в планирование. В планирование и выбор правильных инструментов для той или иной работы, и он вычисляет, что подходящим инструментом для данной работы будет один cholo из Бойл-Хайтс, района Лос-Анджелеса, населенного в основном иммигрантами. И это не какой-то малолетний шпаненок, а профи по части "точных наук", а зовут его Рейнальдо Крус.
Главное в Рейнальдо Крусе – то, что он умеет стрелять.
В снайперской школе Пендлтона Крус был звездой. Его инструктор-морпех говаривал, что Крус может отстрелить яйца даже у блохи. И вот Крус отправляется в Залив со своим отрядом и зарабатывает всеобщее уважение, снимая иракских офицеров с дальнего расстояния. Иракский вояка разгуливает, распевая "Аллах акбар", а в следующую секунду он уже там, с Аллахом. Все благодарности – Р. Крусу – юному снайперу.
"Крус-СН" – вот как его прозвали во взводе, приятель, – "Смерть Ниоткуда". В ту ночь под Хафджи, приятель, в черном небе точно ад разверзся, а Крус валялся в позиции "лежа", как на своем диване в баррио, и занимался смертью ниоткуда. Сшибал иракцев, словно в видеоигре-стрелялке, только вот у Круса никогда не кончались четвертаки. Шлеп, шлеп, шлеп – одна пуля – один труп. Крус-СН – "всемирный чемпьон Смертельных битв в Заливе"!